Меня поселили в общежитие, где плохо, но кормили. Я там жил с перерывами более трех лет. Учеба проходила в период Гражданской войны, Екатеринослав оказывался то в руках красных, то петлюровцев, то махновцев, то германских войск, которые привели гайдамаков и гетмана П. П. Скоропадского. Поэтому учеба проходила с длительными перерывами, но все же я закончил 5-й класс.

После установления Советской власти через некоторое время гимназию закрыли по той причине, что она была сильно украинизирована и готовила по существу националистические кадры. После ее закрытия я поступил в политехнический техникум на 2-й курс. Это было в 1919 году.

Осенью 1919 года на короткий срок Екатеринослав захватил батька Махно. Сразу же начались грабежи, поджоги магазинов и т. д. Занятия прекратились, и я решил поехать домой. Спустившись с Соборной площади на проспект, я увидел группу всадников на красивых, сытых лошадях. Впереди всех на лошади сидел небольшого росточка худощавый человек в серой кубанке на голове. Это был Нестор Махно. Увидев всадников, я остановился и стал на них смотреть, при этом руки у меня находились в карманах. Вдруг один из всадников, оголив шашку, подскочил ко мне и закричал: «Руки!» Я вынул руки из карманов. После того как убедился, что я не представляю опасности, он быстро развернулся и уехал к своим товарищам. Расстояние между нами было метров 20–30. Я понял, в чем дело. Они заподозрили, что в моих карманах может находиться либо револьвер, либо граната. Так состоялась моя первая встреча с махновцами.

Следует отметить, что махновцы в тот период времени владели значительной южной частью Украины, в том числе и районом, где находилось мое родное село.

На фронте произошел перелом. Под ударами Красной Армии деникинцы начали отступать на юг. Для очищения своих тылов от красных партизан и махновцев они направили карательные отряды из Дикой дивизии: чеченцев, ингушей и других кавказских национальностей. И те, зверски действуя, выполняли эту задачу.

В это время я находился у себя дома в Соленом. Свирепствовала страшная эпидемия тифа, болели взрослые и дети. В селе в это время было много махновцев, большая часть которых тоже болела тифом. Они забивались в школы, там умирали, их не успевали хоронить. Видимо, никакой медицинской помощи не было.

Как-то я зашел проведать своего друга Захара, который переболел тифом и уже выздоравливал. Его недавно вернувшийся из немецкого плена старший брат Андрей в это время находился в другой комнате. Немного отступая от разговора, хочу заметить, что в то время все военнопленные, вернувшиеся домой, имели куртки с отличительным знаком — пришита желтая полоса на правом рукаве.

Мы поговорили с другом минут тридцать. Я уже решил уходить, машинально посмотрел в окно и увидел конницу белых.

Была середина дня. А Махно ушел из села еще на рассвете, видимо, получив разведданные о приближении белых.

Махновцы уходили на тачанках. Девок с ними было много, одеты они были по-разному: в шляпах, в красивых костюмах и так себе. Во всяком случае, было видно, грабили они крепко, лошади у них были самые хорошие. Потом мне рассказывали, что эти лошади из Таврии.

Была глубокая осень, шли сильные дожди. Чернозем сразу превращался в грязь, а махновцы — на тачанках, уходили на юг без боя, бросая тяжелораненых и больных тифом.

Мой старший брат Иван в это время находился в партизанском отряде красных. Это был отряд, состоявший только из наших односельчан. Они партизанили в нашей и соседних волостях: устраивали против белых засады, ночные налеты. Этот партизанский отряд очень беспокоил тыловые службы деникинцев. Из-за внезапных налетов и засад белые несли немалые потери.

Партизаны этого отряда, которые внесли свой вклад в ликвидацию деникинцев, после Гражданской войны получили удостоверения «Красный партизан». Мой брат Иван тоже получил такое удостоверение, дающее ряд привилегий.

Как-то брат заскочил домой. Это было незадолго до появления белых, у него с собой было два револьвера и винтовка. В то время у молодежи почти в каждом дворе было оружие, которое тщательно пряталось. По моей просьбе брат мне оставил револьвер, который взял у пленного офицера.

В тот день я как раз взял этот револьвер, положил в карман и пошел к другу. Хотел похвастаться, показать ему. Одет я был в перешитую на меня отцовскую фронтовую шинель. Разумеется, я первым делом подумал про револьвер, когда увидел белых. Встал вопрос: куда его девать? Я перепугался основательно.

Вдруг я увидел, что под полом, где лежал мой друг (на Украине полом называют место, где люди спят), лежат тыквы. Дело было поздней осенью, и подпол был забит этими большими тыквами. Я схватил нож, вырезал кусок на одной из них и засунул пистолет внутрь, заткнул обратно дырку и положил тыкву на место. Не понимаю, как я сообразил тогда, но это было сделано быстро.

И тут я вспомнил, что Захар мне тоже показывал пистолет, когда еще был здоров. Оставил этот пистолет его брат Афанасий, который находился в партизанском отряде вместе с моим братом. По-моему, это был «кольт» и спрятал он его в дымоходе. Его старший брат Андрей об этом не знал.

Я забежал в ту комнату, где был Андрей, встал на стул, полез за пистолетом в дымоход. Андрей смотрел на меня удивленными глазами, не понимая, в чем дело. Когда я вытащил из дымохода пистолет. Андрей поднял руки, перепугался. Я побежал обратно, а сам думаю, ведь пистолет большой, будет тяжело в тыкве спрятать. Решение пришло молниеносно. Мама их в это время собиралась идти за водой, у них рядом с домом находился колодец. Я положил пистолет в ведро и попросил бросить его в колодец. Наблюдая в окно, я удостоверился, что она его действительно бросила в колодец, опрокинув ведро.

И вот я вижу в окно: заскочили во двор трое всадников — один офицер и двое кавказцев. Как потом стало известно, это были чеченцы. Шашки у них были наголо.

Дверь в сенцы была открыта, однако они ворвались не в левую сторону, где была кухня, а в правую большую комнату, где был я. Первый, кто ворвался, крикнул: «Большевик?» Я ответил: «Нет. Я пришел к товарищу, он болен». «А-а, вы все товарищи!» — и ударил меня рукояткой нагана по левой щеке. От этого удара впоследствии остался шрам. Потом я понял, почему он меня назвал большевиком. Я был в шинели. Он схватил меня за руку и потащил. Я сопротивлялся. Вытащил меня в сенцы. Я знал, зачем. Каратели патронов не тратили, предпочитали рубить.

В это время из другой комнаты вышел Андрей. Он подошел к чеченцу и сказал: «Этот соседский мальчик пришел проведать моего больного брата». Чеченец понимал по-русски, но тем не менее продолжал меня тащить на улицу. Андрей вышел во двор, где стояли двое других, и начал с ними разговаривать, причем на немецком языке. Один из всадников пожал Андрею руку — это был офицер. Белым офицером оказался немец-колонист, у которого Андрей много лет в молодости был батраком. Они узнали друг друга. Тот и приказал чеченцу отпустить меня.

Все это меня страшно удивило.

Они поехали дальше, а я потом спросил у Андрея:

— А кто это такой?

— Это колонист, у которого я двенадцать лет батрачил до войны.

Аналогичный случай произошел и с моим отцом. Отец в это время был у своего кума — нашего соседа. Чеченцы заглядывали в каждый дом и искали большевиков и махновцев. Когда ворвались чеченцы, кум представился хозяином.

— А это кто?

— А это мой сосед.

— Большевик?

— Да нет, он здесь живет рядом. Пойдемте, покажу.

Чеченец посмотрел, нет ли чего-либо, что можно взять, ничего не увидел, махнул рукой: «Уходи домой!»

Один из тех, кто был у кума, потом заходил к нам домой. Мама в это время была одна. Чеченец показал на сундук и крикнул: «Скрынь!» Раньше хозяйки в сундуках хранили самые ценные вещи. Сам открыл и начал выбрасывать оттуда вещи. В сундуке оказалась единственная ценная вещь, кожушанка — так на Украине называют один из видов теплой верхней одежды на овчине. Когда мама выходила замуж, это был ее самый лучший наряд. Мама схватилась за кожушанку, но не смогла долго бороться. В конце концов он оттолкнул ее сильно, и мама упала.