Потом доктор В. сам неожиданно заболел и рекомендовал нас чрезвычайно одаренному терапевту из клиники Берлингтона, доктору Ф.

Снаружи завывал ветер и мокрый снег колотил в окно. Георг все чаще и чаще спрашивал о детях, которые еще были в концертном туре. Большой дом был так тих и одинок. Наконец, на холм вполз голубой автобус. Бедные дети, они считали, что папе было намного лучше. Счастливые, они ввалились все вместе в комнату больного и как же они были ошарашены! Ужас, появившийся в их глазах, заставил меня еще раз осознать произошедшую перемену. Мне захотелось спросить их: «Ну как, ведь папа уже выглядит намного лучше?», но вопрос остался непроизнесенным. Я молча выскользнула из комнаты.

Возвращение детей подействовало как лекарство. Георг хотел, чтобы они все время были рядом с ним. Он хотел услышать о последних концертах, об успехах в сборах для Австрии. Ему хотелось видеть нынешнюю почту, самому читать письма из Австрии, поговорить о прежних временах.

Тем временем, со всей страны и из Европы приходили ответы на мою просьбу о молитве. Целая армия наших друзей штурмовала небеса.

Потом последовал визит австрийского отца-иезуита. Так как я не могла не прочесть глубокие чувства на лице отца Вейсера, я сказала Георгу:

— Посмотри, в Новом Завете ясно сказано: «Среди вас есть больной? Приведите к нему священников из церкви, и пусть они молятся над ним, смазывая его маслом с именем Господа». Давай попросим отца Вейсера о последних причастиях. Это определенно поможет тебе.

Георг сразу согласился.

— Хорошо, завтра утром.

Мы все собрались в молельне. Пока отец Вейсер выслушивал исповедь Георга, мы читали молитву по четкам. Затем отец Вейсер приступил к священному причастию. С зажженными свечами, под звуки пения, вслед за нашим Избавителем, мы вошли в комнату больного. Это было торжественное и праздничное событие. Георг был очень счастлив и спокоен. Громко и ясно вместе с нами он отвечал священнику, который все молитвы читал по-латыни и по-немецки. Какой силой и уверенностью повеяло от этих молитв! Что-то из радости и спокойствия Георга коснулось наших сердец. Когда все было закончено, дети поцеловали своего отца и тихо вышли.

Я осталась наедине с Георгом.

— Я чувствую себя намного лучше, — мягко сказал он, беря меня за руку, и погрузился в сон.

Он спокойно спал несколько часов. Даже жестокий кашель стих. Это было в среду перед Троицей.

Это было затишье перед бурей. В субботу ему стало не хватать воздуха. Он мучительно выдавливал слова:

— Что это, теперь я умру? — и с мольбой и тревогой смотрел на меня.

Мы сразу же позвонили доктору Ф. Он нас успокоил. Это был всего лишь приступ астмы. У Георга по всей вероятности, была аллергия к пыльце тех многочисленных цветов, которые привезли с собой дети. Он дал ему лекарство от астмы, а мы вынесли из комнаты все герани и петунии.

Увидев нашу ужасную тревогу, доктор до полудня оставался в комнате больного, наблюдая пациента. Перед тем, как уехать, он оставил Руперту разные лекарства, и снова и снова заверил нас, что никто еще не умирал от астмы, и скоро Георгу должно стать лучше. Его общее состояние здоровья было вполне удовлетворительным.

На следующий день было воскресенье, Троица. С сердцами, полными тревоги, мы молились Святому Духу, которого также называют «Утешитель».

Это было начало муки. Георг сидел, тяжело задыхаясь и сражаясь за дыхание. Лекарства от астмы не принесли облегчения, и приходилось все больше и больше увеличивать дозу морфия, чтобы дать ему небольшой отдых ночью.

Когда он начал задыхаться, в субботу перед Троицей, семья участила молитвы. Церковный колокол звал нас каждый час. Днем и ночью мы по очереди сменяли друг друга перед Благословенным Символом.

Настал четверг после Троицы. После полудня доктор Ф. опять провел несколько часов с пациентом. Нехватка воздуха озадачивала его.

— Если бы не дыхание, — сказал он, — капитан мог бы сидеть в кресле где-нибудь в доме, и раз в неделю на балконе.

Он сказал, что его общее состояние, сердце, легкие, и так далее, в значительной степени лучше, чем неделю назад. Он не думал, что это рак, а что до нехватки воздуха, это можно было бы отнести к нервному состоянию. Он уехал более уверенным, чем когда-либо.

Потом все было также, как в последние дни: ужин, вечерняя молитва. В одиннадцать часов я обратила внимание на изменение в дыхании Георга. Неожиданно, я с абсолютной определенностью поняла, что это был конец. Я позвонила Руперту и разбудила всех детей, кроме маленького Иоганнеса. Отец Вазнер также пришел. После одного взгляда на больного он вышел, сразу вернувшись с епитрахилем и книгой молитв за умирающих.

Чтобы помочь Руперту, мы позвонили ближайшему доктору в Стоу, старой, седой женщине. Она приехала, провела короткий осмотр, сказала только «сердце», и сделала ему пару инъекций. Потом она села у дальней стены комнаты. Мы все встали на колени вокруг кровати. В комнате медленно и торжественно зазвучали слова молитвы за умирающих. Мы вместе читали молитву по четкам. Нет, много молитв, не знаем сколько. После каждых десяти мы медленно и громко издавали несколько восклицаний. Он был в полном сознании и во время отчаянной борьбы время от времени повторял:

— Мой Иисус… Благодарю!

Было далеко за полночь, когда доктор снова выслушала его сердце.

Она сказала вполголоса:

— Боюсь, что это конец.

Я знала, что мне делать. Много лет назад мы обещали друг другу, что один должен будет сказать другому, когда конец будет близок. До этого момента я ждала чуда и цеплялась за уверенность докторов. Но теперь слова врача разрушили мою самую последнюю надежду. Это должно было произойти сейчас.

Я поднялась с колен и сказала ему на самое ухо:

— Георг, подходит конец.

Ужасный взрыв кашля сотряс сражающуюся за воздух грудь, с последним усилием он обнял меня за шею правой рукой, рукой, ищущей мой лоб. Прощальное благословение. Но это было еще не все.

— Георг, милый мой Георг, ты добровольно принимаешь смерть от руки Господа, ведь так?

Это был важный, все решающий вопрос, который мы обещали задать друг другу. В отчаянных судорогах его последней борьбы за жизнь он ответил, задыхаясь.

— Да.

Это было его последнее слово…

Святой сказал однажды:

— Самое замечательное слово, которое можно сказать своему Господу, — это короткое слово «да».

Отец Вазнер еще раз принес Священное причастие. В полном сознании Георг встретил своего Господина и Избавителя.

Теперь это было действительно все, конец. Это была трудная, жестокая битва.

Как ужасно тихо стало в комнате, когда стих последний предсмертный хрип. Несчастная грудь теперь обрела свой покой, храброе сердце остановилось. И в этой священной тишине Георг неожиданно открыл глаза. Измученные черты лица стали спокойными, и с выражением бесконечного удивления Георг всматривался в мир иной. Что он увидел там? Это должно было быть что-то неописуемо прекрасное. Примерно через две минуты он слегка кивнул головой, и дорогие глаза навсегда закрылись.

Мы снова прочли молитву у смертного одра, потом пошли в церковь для первой заупокойной мессы.

После мессы мы какое-то мгновение стояли вместе в зале напротив молельни, утомленные ночным зрелищем, убитые горем и одинокие. Грустный голос спросил:

— Что же нам теперь делать?

Тогда мне на память неожиданно пришла одна сцена, и я сказала им:

— Когда полтора года назад мы были на острове Ванкувер, гид рассказывал нам об обычаях ванкуверских индейцев хоронить своих умерших. Помните его описание того, как они кладут их в деревянный ящик и помещают его на раздвоенную ветвь высокого дерева? Папа тогда повернулся ко мне и сказал: «Я не хочу, чтобы меня так хоронили! Дайте мне день-другой полежать среди вас в общей комнате, чтобы вы сидели вокруг меня, поя и молясь. И я хочу цветов, чтобы вся комната была полна цветами, но они не должны быть куплены. Они все должны быть выращены в нашем саду. Я уже присмотрел себе местечко, не очень далеко от дома, так что вы сможете часто приходить и навещать меня. Как ты думаешь, у меня достаточно друзей чтобы нести мой гроб?»