Берту страшно интересовало, во что была одета синьора и была ли она вообще одета, и она была крайне возмущена, что муж почти ничего не мог об этом рассказать. Он даже не помнил, какого цвета был домашний халат синьоры, и не мог описать, из какого материала тот был сшит. Он не мог отличить ткань из фасонной пряжи от хлопка или шелка. В его мозгу запечатлелась лишь лужа крови, которая и затмила все остальные впечатления.

Ничего из того, что Алессио так неохотно выдавливал из себя, Берта не оставляла при себе. Со дня убийства она ежедневно ходила за покупками и демонстрировала свою значимость перед соседями, знакомыми и родственниками. Она часами торчала в городке и сплетничала.

Так прошло больше недели, и тут Алессио вспомнил об одной мелочи, которой он раньше не придал значения. Собственно, он и рассказал-то об этом лишь для того, чтобы его оставила в покое жена, которая в связи с уменьшением количества свежей информации начала проявлять признаки беспокойства, опасаясь снова погрузиться в монотонность будней, когда нечего ни дома сказать, ни рассказать соседям.

Алессио вспомнил, что видел страхового агента Марчелло Ванноцци, поспешно удалявшегося от дома синьоры. Алессио хотел еще окликнуть его, чтобы поздороваться, но передумал. Марчелло был слишком далеко, а Алессио собирался поохотиться и не хотел громким криком распугать зверей. Конечно, в том чтобы утром встретить в лесу грибника или другого охотника, не было ничего необычного, но поскольку он теперь знал, что случилось в «доме ведьмы», это могло иметь значение.

Берта побледнела как смерть, когда он спокойно рассказал ей обо всем, словно считал, что это не имеет никакого отношения к делу. Он увидел, что жена на какое-то время даже перестала дышать. Потом ее лицо побагровело.

– И говоришь мне это только сейчас? – взвизгнула она. – Алессио, ты отдаешь себе отчет в том, что, возможно, видел убийцу?

– Не будь дурой, Берта! – ответил Алессио и снисходительно улыбнулся, словно прощая ее за такую абсурдную мысль. – Я видел Марчелло Ванноцци, сага, а не монстра с окровавленным ножом в руке. Марчелло собирал грибы, и больше ничего. Как он каждую неделю их собирает. Наверное, он бродил в тех местах, не имея ни малейшего понятия о том, что синьору убили.

– Наверное, наверное, наверное… Ты ведь не можешь заглянуть никому в голову, Алессио. И ни у кого на лбу не написано: «Внимание, я – убийца!»

Алесссио счел этот разговор смешным.

– Ты знаешь Марчелло Ванноцци так же хорошо, как и меня. Да он и мухи не обидит! А если по ошибке наступит на жука, то три ночи не будет спать, а будет просить прощения и у этого жука, и у Бога. Я видел женщину, которую зарезали, как скотину на бойне, милая моя, и не забуду это уже никогда. А если бы такое увидел Марчелло, то до конца своих дней, сидел бы в психушке.

– Иди в полицию, – упрямо сказала Берта. – Это твоя проклятая обязанность и вина. Хотя бы ради бедной синьоры Симонетти.

– Ты же ее терпеть не могла.

– Это к делу не относится, просто я всегда на стороне справедливости. Такой смерти не заслуживает никто. Иди в полицию.

– Но я не хочу, чтобы Марчелло пострадал из-за меня!

– Если он ничего не сделал, у него не будет неприятностей.

Алессио вздохнул. Он знал, что Берта не успокоится, пока он не расскажет полиции о том, что видел, и в душе проклинал себя за то, что сказал такое.

Он всю ночь не спал, а на следующее утро с тяжелым сердцем позвонил комиссару Нери, желая поскорее избавиться от этой неприятной обязанности. Он мечтал о том, чтобы его оставили в покое, и не желал больше слышать об убийстве. Он хотел разговаривать с женой о своем любимом тосканском супе с хлебом – ribollita, о предстоящем сборе оливок и о неудачной проповеди местного пастора, а не о трупе синьоры, которая была puttana [104], и, вероятно, получила то, что заслужила.

Нери стало не по себе, когда Алессио вкратце рассказал ему по телефону, в чем дело. Что за день сегодня? Четверг, третье ноября. Небо в серых тучах, моросящий дождь. Лето окончательно закончилось. Габриэлла за завтраком, с недовольным видом помешивая кофе с молоком, провозгласила, что проведет утро у парикмахера. Ее волосы нуждаются в подкраске и новой прическе, а то она постепенно становится похожей на пугало для птиц, простоявшее на винограднике три дня под дождем. Нери так не считал, но ничего не сказал и поехал на работу, не зная, что там вообще-то делать.

Если бы он мог, то заставил бы всех мужчин в Вальдарно в возрасте от пятнадцати до восьмидесяти пяти лет сдать анализы ДНК, но, к сожалению, такой власти у него не было и это его бесило. Если бы эти дурацкие законы вечно не стояли на пути, он давно бы уже схватил убийцу. В этом Нери был твердо убежден.

Собственная беспомощность выводила его из себя, а когда он думал о муже Сары, то становилось совсем тошно. У него до сих пор не было против Романо ничего конкретного. И его представление об убийце было таким же серым и туманным, как это ноябрьское утро. Но после звонка Алессио Донато Нери стал думать уже о том, каким. авторитетным и уважаемым человеком в Вальдарно он стал бы, если бы ему удалось схватить убийцу. И дело не только в том, что все газеты писали бы о нем. Нет, его повысили бы по службе, и тогда он, может быть, смог бы вернуться в Рим. Чего-то более прекрасного Нери себе просто не мог представить.

Через два часа в дежурную часть полиции явился Алессио, чтобы повторить то немногое, что он уже сказал по телефону, и подписать свои показания.

Нери еще попросил его – хотя у него не было никаких подозрений относительно Алессио – сдать слюну на анализ, и Алессио с готовностью позволил протереть себе рот палочкой с намотанной на нее ваткой. Совесть его была чиста.

Нери попрощался с Алессио с преувеличенной сердечностью и, когда тот закрыл за собой дверь, посмотрел на часы. Было двадцать минут первого. Если он сейчас выедет, то как раз к обеду будет у Марчелло Ванноцци и с большой долей вероятности ошарашит всю семью последней новостью.

Он позвонил Габриэлле и сказал, что не приедет сегодня на обед, потому что у него намечена чрезвычайно важная встреча. Прежде чем она успела задать хотя бы один вопрос, он положил трубку. Он любил напускать на себя таинственность, потому что знал, что теперь жена целый день будет ломать голову над тем, что же это за важная встреча, а главное – будет ожидать его возвращения с нетерпением.

Когда он сел в машину, дождь усилился.

77

Когда вчера вечером Марчелло пришел домой, в руках у него было пять бледно-розовых гербер, любимых цветов Пии. Он увидел в ее глазах радость и одновременно страх, что он опять замаливает какие-то грехи, о которых она пока ничего не знает. Так что, когда он обнял ее, она была очень сдержанной и словно чего-то ждала.

– Извини меня, – сказал он. – Я знаю, что в последнее время вел себя странно. Наверное, просто переутомился или что-то не в порядке с давлением. Я займусь этим, обещаю. И я хочу, чтобы ты знала: это никак не связано с тобой или с нами.

Марчелло не любил высокопарных слов. Объяснения в любви, как и извинения, были ему несвойственны. Поэтому она восприняла эту неуклюжую попытку объяснения с благодарностью и поцеловала его.

На ужин она поджарила ему кружочки баклажанов с чесноком, а потом еще и запекла их в духовке с пармезаном. Сама она не любила это блюдо, потому что баклажаны впитывали много масла и только для того, чтобы их поджарить, потребовалась четверть литра оливкового масла. Зато Марчелло просто обожал баклажаны и при своей фигуре мог спокойно позволить себе такую «калорийную бомбу». Его можно было назвать даже не худощавым, а скорее худым и сухим.

К праздничному ужину Марчелло открыл бутылку изысканного красного вина, которое держал для особого случая, а после озвучил свой второй сюрприз за сегодняшний вечер. Три дня в Венеции на следующей неделе! Он заказал номер в недорогой, но расположенной в центре города гостинице и билеты на оперу Пуччини «Богема», свою любимую оперу, в которой художник Марчел не просто был похож на него именем – он даже чувствовал некоторое родство их душ.