Глупости. Ангкеель не смог бы спасти Йорша. Зато он только что спас ее. Роби проглотила слезы и погладила молодого орла по голове. Присутствие Ангкееля успокоило Эрброу, которая крепко обняла своего верного друга, а потом, глядя на Роби, стала делать какие-то странные жесты: сначала указывала на крылья Ангкееля, потом обводила руками все вокруг. Малышка повторила это несколько раз.

Граф был еще жив. Несмотря на стрелу, торчавшую из горла, и лужу крови, расползавшуюся вокруг него, он все-таки пытался говорить:

— Госпожа, я прошу у вас прощения… Я прошу у вас прощения… Умоляю вас… если вы можете… вы… наследница Ардуина… спасите Далигар… спасите мой город… Эти преступники, эти безумцы, они покинули его… Далигар, как и я, запятнал себя трусостью, но он не должен погибнуть… Возьмите мою цепь… на ней гербы графства… Они дадут вам необходимую власть…

Граф умер. Роби закрыла ему глаза. Ей снова, в который раз, захотелось расплакаться, разрыдаться и не переставать, пока она не умрет, но она опять сдержалась и отогнала эту мысль. Она не будет плакать.

Сейчас нужно спасать детей.

Время слез еще настанет. Может, позже. После войны.

До того времени глаза ее останутся сухими и душа обернется камнем.

Сейчас она должна вернуться в Эрброу, домой. Вернуться в свою хижину на берегу моря, где шум прибоя сольется с ее памятью о Йорше, но и тогда она не сможет плакать. Может, позже. После войны.

Она должна набраться сил, родить второго ребенка и подготовиться к своей войне.

Она будет сражаться. Она завоюет весь мир, чтобы ее детям было где жить, и изменит его так, чтобы они смогли жить без ненависти и преследований. Она никого не пощадит на своем пути, как никто не пощадил Йорша.

Милосердие умерло вместе с племенем эльфов.

— Роби, — заныл Джастрин, — идем домой?

Роби подняла глаза. Войско орков уклонилось к западу, и его фланг находился теперь слишком близко к ущелью Арстрид.

Ее истомившееся сердце сжалось от ужаса.

Они не могли бежать в этом направлении у орков на виду — это было бы чистым самоубийством. Единственным выходом для них было подняться выше по склону, в тень скал, где их никто не заметил бы и не стал бы преследовать, и пробраться по краю ущелья к водопаду, но с ее животом об этом не стоило и думать. Тем более что Эрброу была еще слишком маленькой, не говоря уж о слабых ногах Джастрина. Кроме того, невозможно пройти совсем незамеченным, если над головой у тебя постоянно кружит орел.

Она не могла вернуться домой.

Эти слова начали вертеться в ее голове, как какой-то навязчивый припев. Она не могла вернуться домой.

Роби осмотрелась. Оставался лишь путь в Далигар — в ненавистный ей город, где были повешены ее родители и саму ее чуть не постигла та же участь. Если орки займут равнину, то единственное, что может спасти ее, Эрброу и Джастрина, — это высокие стены Далигара.

Судьи, который может приказать уничтожить ее детей, в Далигаре сейчас нет.

Если Роби узнают, то ей грозит верная смерть, но дети наверняка останутся живы.

— Не сейчас, — мягко ответила она Джастрину, — на дороге домой слишком много орков. Но рано или поздно мы туда вернемся. А сейчас я посажу вас на коня, тебя и Эрброу. Ты держи ее, я буду держать тебя, и, вот увидишь, у нас все получится.

Роби не подняла глаз на кострище. Она не должна была сейчас плакать и не хотела заставлять себя вновь сдерживать слезы. Мысль о том, что она никогда больше не услышит голоса Йорша, никогда больше не заснет рядом с ним, никогда больше не посмотрит ему в глаза, обрушилась на нее, словно удар меча.

Эти два слова — «никогда больше» — пульсировали в ее голове, словно звон похоронного колокола, и она поспешила отогнать их от себя. Потом, чуть позже, у нее будет время на отчаяние и на эти два слова.

Роби надела на шею золотую цепь графа Далигара. Подумала было нагнуться к траве, на которой умер ее супруг, и сорвать горсть обагренных кровью ромашек: она могла бы спрятать их в потайной карман своего платья, где уже хранилась праща, сделанная ее отцом и не раз спасшая ей жизнь. Но Роби не осмелилась. Риск того, что она не выдержит и разрыдается, был слишком велик. Она не должна плакать. Она не имеет права плакать. Если она позволит себе впасть в отчаяние, то утонет в нем, и тогда ее детей ничто уже не спасет.

Розальба подобрала меч Йорша. Ощущение тяжести эфеса вернуло ей мужество. Она не раз держала этот меч в руках — когда жарила из яиц чаек яичницу, которая получалась золотистой, длинной, тонкой, напоминавшей высушенные летним солнцем травинки; когда рубила дрова, которые горели в очаге ее дома; когда раскалывала камни, из которых она построила этот дом. Меч не пачкался, не повреждался, наоборот — его блеск со временем только усиливался.

Видимо, честь быть использованным в сражении с такими исконными противникам, как холод и голод, ничуть не уступала чести разбивать вражеские армии.

Роби подтянула пряжку ремня, на котором висели ножны, повыше, почти к самому плечу, чтобы меч оставался на левом боку и ничто не давило на ее круглый живот, мешая дышать. Корону она водрузила на голову — не только потому, что потайной карман был для нее слишком мал, но и потому, что, после того как Роби унизительно обрили наголо, ей было просто холодно.

Недалеко от них, не обращая никакого внимания ни на недавний галоп кавалерии, ни на вопли приближавшихся орков, неподвижно стоял Энстриил. Роби подошла и усадила на него сначала Эрброу, потом Джастрина. После чего, с неимоверным усилием, которое вырвало у нее громкий стон, тоже взобралась на коня. Ангкеель устроился перед Эрброу.

— Ну, вперед, мой хороший, на восток, — она пришпорила коня. — Мы поскачем быстро, скрываясь среди каштанов, и орки нас не увидят. Они все пешие. Мы выберемся отсюда. Завтра мы всё еще будем живы, и послезавтра тоже.

Конь еще несколько мгновений неподвижно смотрел на кострище, но потом медленно пустился в путь.

Роби внимательно вглядывалась в тени у скал, но нигде не увидела Морона. За неимением коня тот не смог бы отправиться вместе с Судьей. Он должен был быть где-то неподалеку, скрываясь среди камней. Роби, громко и отчетливо выговаривая каждое слово, чтобы наверняка быть услышанной, пожелала ему, чтоб его скорее нашли орки, и напомнила, что для него это было бы куда лучшей участью, чем быть найденным ею.

После чего она направилась в Далигар.

Глава тридцатая

Морон притаился в тени небольшой пещеры, спрятанной в скалах над ущельем. Ведьма, проклиная его, ускакала на коне вместе со своими сопляками — дочкой и этим занудой Джастрином. Полуэльф и полукалека — отличная компания!

С легким разочарованием Морон посмотрел на свой армейский жетон рядового солдата, висевший у него на шее на медной цепочке, которая, впрочем, при правильном освещении могла сойти и за золотую. Но только лишь при правильном освещении.

Кавалерия ускакала. Он и не надеялся, что они примут его за своего, ему не привыкать быть брошенным, но все же…

Они оставили его совсем одного, пешего, между орками и ведьмой — не очень-то вежливо с их стороны. А тут еще и этот орел! К счастью, тот был слишком занят нежностями с девчонкой и потому не набросился на него, Морона, чтобы выцарапать ему глаза.

Возможно, он все-таки оплошал с Эльфом. Надо было требовать место кавалериста, а не простого пехотинца. Тогда о том, чтобы унести его подальше от орков, позаботились бы копыта его коня, а не собственные ноги, зажатые в солдатских кожаных сапогах с металлическими пряжками: Морон никак не мог привыкнуть к обуви и спотыкался на каждом шагу.

Ведьма отправилась на восток, значит, ему лучше было идти в противоположную сторону.

В отличие от Роби, он мог добраться до моря.

Стараясь оставаться в тени, Морон вскарабкался по скалам на самый верх и затаился. Он продвигался ползком, изредка оборачиваясь, чтобы посмотреть на наводившие ужас отряды орков, проходивших внизу. От их жутких боевых масок кровь стыла в жилах, от их диких воплей закладывало уши.