Дом Акакия был новый, даже стены еще не оштукатурены. По словам Акакия, в доме стояла дорогая мебель — приданое жены, но мародеры все унесли. Переносную железную печку он затапливал поздней ночью, а за час до рассвета выносил ее на задний двор, чтобы к утру остыла, и боевики, время от времени наведывавшиеся в село, не догадались, что в доме кто-то живет.

Было не так уж холодно, но Акакий все-таки занес печь в комнату и долго возился, соединяя колена трубы. Дато взялся ему помогать. Коба улегся на старую тахту и, пока хозяин разжигал огонь в печи, уснул. Акакий принес откуда-то старую подушку и подложил ему под голову.

— Скоро Мамантий придет, — сказал Акакий. Мамантием звали мужчину, который остался в деревне ухаживать за больной матерью. — Ты тоже ложись, поспи. Когда придет Мамантий, я вас разбужу. А до этого чего-нибудь сготовлю на ужин.

— Ладно… — согласился Дато. — Посплю.

Несколько дней он почти не спал или спал урывками, и его так клонило в сон, что кружилась голова. Акакий приволок из соседнего дома старый пружинный матрац и положил рядом с тахтой. Дато тут же лег. Но только попытался расслабиться, как страшно заныли ноги и поясница. Печь весело гудела. Гул действовал на нервы. Но через какое-то время раздражение стало проходить. Он слушал, как потрескивают дрова, и старался не обращать внимания на боль.

Ему приснилась старуха с клетчатым пледом, накинутым на плечи, старательно запиравшая калитку своего двора. Во сне старуха пыталась открыть дверцу Акакиевой печи, причитая, что, если вражеский отряд увидит закрытую печь, ей разобьют голову прикладом. Она говорила и дула на почерневшие, обожженные раскаленной дверцей пальцы. Дато, изнемогая, пытался освободиться от видения, но не мог. Когда же наконец проснулся, услышал мирное сопение Кобы, и это его успокоило.

Печь гудела по-прежнему. Возле нее сутулился незнакомый мужчина лет сорока пяти с падавшими на лоб волосами. В руках он вертел белую зажигалку и равнодушно наблюдал за тем, как Дато просыпается и потягивается.

— Проснулся, — сказал Акакий. Он сидел у окна, занавешенного паласом с изображением оленя. Палас призван был замаскировать свет керосиновой лампы. Олень висел вверх ногами. Незнакомец кивнул. Дато не понял: то ли он здоровался с ним, то ли соглашался с Акакием, что гость проснулся.

— Двое суток идут без отдыха, — сказал Акакий, и мужчина опять кивнул.

— Всего сутки с небольшим, — поправил его Дато. — Двое суток без отдыха даже верблюд не отшагает.

— Это Мамантий, — сказал Акакий. Мамантий еще раз кивнул и, не вставая, подвинулся, освобождая гостю место у печки. Плечом задел прислоненный к стене автомат. Автомат упал.

— Смотри, чтоб не выстрелил! — вскинулся Акакий.

— Не заряжен, — успокоил его Мамантий. — Попьем чайку. Да и водочка не помешает.

Дато глянул на Кобу. Стук упавшего автомата потревожил его, но он только повернулся на другой бок.

— До прихода Мамантия не спал, — сказал о нем Акакий. — Говорил, что, не выкурив сигарету, не заснет, но все-таки уснул.

Мамантий потянулся к подоконнику, взял папиросную коробку и протянул Дато. Дато вытащил одну папиросу, размял, чувствуя сухость табака; это было приятное ощущение, знакомое курильщикам. Открыл дверцу печурки, прикурил от уголька. От первой же затяжки закружилась голова. Он подошел к Кобе и потряс его.

— Начальник! Мы в депо! Приехали…

— Рассвело, или война началась? — не открывая глаз, Коба уже ерничал. Он приподнял голову и уставился на друга бессмысленным взглядом. — Смеялся над твоими болями в пояснице, а сейчас у самого ноет… Видать, Бог наказал…

Дато протянул ему зажженную папиросу. Коба откинулся на подушку и задымил.

— Давай, вставай. Люди чай пить хотят, нас ждут! — сказал ему Дато.

Охая, Коба сполз с тахты. Очевидно, поясница у него действительно разболелась. Первым делом он бросил взгляд на автомат Мамантия, потом на его хозяина.

— Чай… водка! Не слишком ли вы нас балуете. — Продолжая охать, стал зашнуровывать «ботасы». — А если нам у вас так понравится, что захотим остаться?

— Нас с Акакием это очень даже устроило бы, — ответил Мамантий. У него было широкое лицо, толстая, как у борца шея, привыкшие к тяжелой работе крупные ладони и изрядное пузо. Сидел на стуле неподвижно, как пень, равнодушно и лениво поглядывая маленькими глазками.

— Кто снял с меня туфли? — не к месту спросил Коба.

— Сам и снял во сне, — ответил Акакий.

— Ну и воняет же от вас! — сказал Коба, обращаясь к своим «ботасам». Тут же, даже не посмотрев в сторону Дато, понял, что сказал бестактность и, чтобы сгладить неловкость, продолжил: — Я над Дато подтрунивал, поясницу, мол, тянет, уж не забеременел ли, и вот — на тебе! Достукался: сам не разогнусь!

Дато разбудил крик петуха. Коба и Акакий спали. Он вышел во двор и долго, без всяких мыслей смотрел, как одна за другой выбирались из курятника куры и, хлопая крыльями, слетали вниз. Вскоре появился Мамантий. Он шел со стороны заднего двора, и, по мере того как приближался, Дато обратил внимание на его странную походку: свои кривоватые ноги Мамантий переставлял так, как будто с усилием продирался через густой кустарник.

— Доброе утро! — Мамантий поставил ногу на брошенный газовый баллон. В молочно-белом свете утра он показался Дато симпатичней, чем накануне.

— Привет!

Мамантий протянул Дато сигарету, дал прикурить.

— Как мать? — спросил Дато.

— Вроде ничего, — ответил Мамантий. — Встает понемножку. Ей бы чуть-чуть окрепнуть, и уйдем отсюда… Интеллигенты спят?

— Так сладко, что жалко будить, — ответил Дато.

Красно-желтый петух набрался смелости, подошел поближе. Смешно вывернув голову, одним глазом зорко поглядывал на руки Мамантия и Дато. В ожидании корма, поквохтывая и попискивая, куры сгрудились на заднем дворе.

Дато взмахом руки распугал кур. Они разбежались, возбужденно кудахтая и хлопая крыльями, но не прошло и минуты, как опять стали собираться у дома.

— Чего им здесь надо? Их что, в дом пригласили?

— Привыкли, — объяснил Мамантий. — Здесь им корм дают.

— Может, вынести печурку?.. Акакий говорил, что на рассвете всегда выносит.

— Не беспокойся, — успокоил его Мамантий. — Акакий паникер…

Показался Коба. Зевая, уселся на пороге. Взмахом руки поприветствовал Мамантия. Положив пулемет поперек коленей, принялся зашнуровывать «ботасы».

— Если выберусь отсюда живым и невредимым, отправлю свои «ботасы» в музей боевой славы… Сколько они выдержали!..

— Не сиди на пороге! Забыл примету: заимодавцы одолеют! — пошутил Дато.

— Тебе какая курица больше по вкусу — вареная или жареная? — спросил Коба.

— Сегодня отведаем зажаренную, — сказал Мамантий. — А там видно будет.

— Не получится, — сказал Дато. — Нам надо уходить.

— Как твои ноги? — спросил Коба.

— Премного благодарен за внимание. Ноги в порядке. А как ваши, позвольте справиться?

— Вижу, ты в прекрасном настроении, — сказал Коба, разглядывая при этом на Мамантии жилет для рожков. Ночью этого жилета на нем не было. Сегодня он был в полной боевой готовности, даже при гранате.

— Со вчерашнего водка осталась. Хватит, чтобы взбодриться, — сказал Мамантий. — У нас есть приблизительно часа два, пока они пожалуют. А может, и вовсе сегодня не появятся. Трудно сказать заранее… Шныряют частенько, но без всякой системы. Скот ищут… А как там те деревни в ущелье, мимо которых вы прошли?

— Это кто тебе доложил, что я назвал их «деревни в ущелье»? — спросил Коба.

Мамантий вместо ответа только улыбнулся. Это был еще тот тип! Немногословие придавало ему внушительности, а от плотной фигуры веяло уверенностью.

— Положение везде одинаковое, — сказал Дато. — В тяжелой ситуации всегда кажется, что где-то в другом месте полегче…

— Твоя водка очень кстати, — сказал Коба Мамантию. — Вот проснется разбойник Како и дернем еще. Без нее воспаление легких было бы нам гарантировано.