Вот они уже радостные пришли назад. Быстренько собрали на стол так называемую закуску, безвозмездно предоставленную им мусорными контейнерами. Уже спешно отваривалась «в мундире» слегка вялая проросшая картошка, ломался почерствевший слегка покрытый плесенью хлеб, кое-какие ещё добрые находки… Витиевато был разложен зелёный полудикий лук с «огорода». Короче говоря, стол ломился… но самое главное чинно стояли две полулитровые бутылки с алкоголем. Создавалось приятное впечатление очередного праздника. После первой дозы «лекарства» соизволил завязаться типический разговор. Сначала «о том — о сём», а потом обретая с каждой новой порцией спиртного уже убедительную твёрдость и, в конце концов, перейдя даже в более-менее теперь активные порой охватывающие самые необычные темы взаимные рассуждения. Житейские вопросы никак не обходили стороной когда-то ещё живших человеческой жизнью людей.
— Ну что, ты вчерась-то ходил на базу… берут грузчиком? Чё мне-то, ничё не рассказал? Берут, блин… без прописки на подёнку-то?
— Ага… Щаззз… — возмутился Ген-Ник, — я им тычу диплом о высшем образовании… Говорю, мол, паспорта вот только нет… А они мне глядя как на вошь. На какой, мол, помойке нашёл? А у меня сам знаешь, никаких документов больше нет.
— Да, ну!.. едит твою налево… Я уже давно не тыркаюсь в эти дырки. Какая там хрена батраловка… Эти финдарюги тока и думают, как объегорить честного человека… Кругом одно объедралово! Вон! Этот… как его… Игорёк, месяц отъефрашил. И что?! Обещали мильёны… получил пинка под зад. Запах от вааас, видите ли, непристойный исхооодит, а он младшого в армию тока спровадил. Жена хворая, тесть и тёща пенсии уже полгода не видали, мать помёрла месяц назад, а отец крякнул уже давно. То ли восемь, то ли десять годков назад… точно не помню. Вот и делай, чё хошь. Старшой сын зону топчет второй год за вымогательство (тоже передачек просит!). Как его?.. Рикет… Куда катится страна?.. Эт мы, с тобой, неприкаянные. Живём… куда глаза поведут. Нет, ни ответственности тебе… ничего другого. Помрём… никто и не вспомнит о нас… — и они тут (машинально под эти слова) даже не сговариваясь, добавили ещё понемногу (по сто где-то) и он, крякнув смачно, певуче продолжил:
— Щастье-то како!.. Слухай, вот скажи на милость, добр человек… Что такое щастье? Как стать щасливым-то вот?.. и чё ваще означает — быть щасливым!.. Ведь вот… одному положим — щастье это купаться в золоте… как Скрудж мак-Дак… Помнишь, в мультике? Давечь по телику много чего загранишного американишнего показыть стали… Ну, дак вот, а другому щастье… (тут он мечтательно закатил глаза, в потолок сладенько улыбаясь) великое щастье! — это босяком прогуляться под дождём на сытый желудок… как тогда, сразу после войны, в малолетстве, бывало, помню пацаньём!..
Тут послышались гулкие шаги где-то рядом за стеной, кто-то стремительно шёл по коридору. Торопливый топот то сначала удалился, а затем с новой силой раздался уже всё ближе и ближе к комнате; с некоторым запаздыванием страшно громыхнула входная дверь брошенная пришедшим и наконец, появился сам «пришелец». Пришелец или завсегдатай как всегда утомлённый и чем-то явно озабоченный мужчинка. Внешне больше похожий на обыкновенного алкаша с типичным для такового синюшным лицом. Он, зябко щурясь, вошёл в комнату и, вытащив из-за пазухи шкалик с аналогичной смесью пробурчал:
— Ф-фомич! К табе м-можно? А то я… моя визжит б-белугой… кидаца тигрицей… чуть пузырь… отняла бы… разкукошила бы на фиг, д-дура. А я ваще сдыхаю…
— Заходь, заходь, Николаш! Мы вот тоже уже лечимся, — добродушно пробурчал Фомич, указывая на свободный стул, — милости просим до нашего шалашу.
Некоторое время они молчаливо наблюдали, как тот мелко трясясь, «прошкондылял» к указанному стулу неуклюже переступая «свинцовыми» ногами. Плюхнулся на него, дотянулся, постанывая до порожнего стакана и с трудом откупорив бутылку, звякая дробно стаканом и тарой, друг от друга, наполнил стакан. А затем, крепко зажмурившись, самоотверженно вылил его содержимое одним махом в своё опухшее лицо. Секунды три, а может и больше Николай, застыв с немыслимой гримасой, в раскорячено ожидающей позе испуганно сидел, как заяц готовый в любой момент сорваться с места. И вот вдруг вскочил невероятно быстро. Помчался при этом, раскачиваясь из стороны в сторону, растопырив руки, усердно как бы держась за воздух и в тоже время с видом азартного ловца важной добычи ломанулся прыжками похожими на задорный танец даже капельку потешно (как могло показаться, выпендриваясь в прихожую). Но, более уже не удержав там вдруг выпростал всё в тёмный захламлённый угол прихожей, злобно рыча и истошно подвывая. За учинённый порядку и чистоте вред никто не переживал. Об этом здесь вообще никто и никогда не беспокоился. В помещении давно не прибирались. Жидкое — само высыхало и истлевало, а мусор «прятался» от ног по углам или ненароком выпинался теми же ногами на улицу.
Ген-Ник и Фомич с пониманием переглянулись. Они знавали такое состояние. Слушая его переливчатые завывания, невольно вспоминаются мысли о нашем русском мазохизме. И они (эти мысли) совсем уже не кажутся такими надуманными. Фомич и Ген-Ник многозначительно с явным пониманием и сочувствием ещё раз переглянулись; каждый по-своему выразив отношение к данной ситуации. Мимикой и как бы несколько шутливо грозя друг другу пальчиками, терпеливо ждали завершения неприятного сюжета. Наконец хаотические всхлипы и бурные рычания сменились тишиной.
— Ва-а-а!!! — неожиданно донеслось из-за «кулис», затем сплюнув и кашлянув, мученик появился с несуразной фразой, продекламировав её визгливым и неприятным голосом:
— Летят два крокодила: один на север, другой на юг. Зачем мне холодильник? если я не курю… Фомич, я там, в ведро како-то… — вот как раз с этими словами он и образовался в проёме дверей. Измученно разыскивая взглядом ненавистную посуду с постылым, но всё-таки невероятно любимым содержимым жидкого вещества. Отыскав её, он засиял доблестной улыбкой победителя. Той же манерой, как и давеча, просочился свинцово-расплавленной походкой и снова упрямо бухнулся в стул. Напряжения никакого не было. Всё происходило не впервые. Никто ничего не говорил каждый ожидал того что и должно произойти. Молча Николай схватил бутылку уже теперь свирепой рукой и вылил остатки «водяры» в стакан. Перекрестился. Затем обхватив двумя трясущимися руками объект душевного внимания, запрокинув голову, повторил виртуозный элемент движения. Ожидания не были тягостными для присутствующих, все только коротко подбадривали его извечными словами: ну, держи… держи её… милок… терпи… Бог терпел… и нам велел… сейчас она… приживётся…
И правда она («бодяга») прижилась… Сразу образовалась мимолётная суета; «ёла-пала»! появился новый проверенный «боями» собеседник. Николай и правда, изменившись цветом в лице (приятно побагровев!) быстро затараторил:
— Ну вот! А то моя поёт себе одно и то же — когда ж ты поганец «кони двинешь»! Измучил, щебечет, и меня и себя дармоед хренов; ха-ха-ха, загуляю скоро от тебя. Когда-а-а бросишь, юшку жрать и начнёшь, супружеский долг выполнять!? Короче… ха-ха… Это?! — я говорю ёй, — хоть щас… А она мне: да больно нужён ты мне такой вонючий… какая дура с тобой лягет-та?.. С уродом таким… ха-ха… — рассмеялся он, но не было веселья в его смехе, а скрежетал он скорей какой-то тоской и безысходностью.
— Аналогичный случай был у нас в колхозе… — продекламировал Фомич дежурную свою реплику, совершенно не претендуя на слушателей. Николай в своё время, не останавливаясь ни на миг, не слушая и не смотря даже в его сторону, продолжал свой блистательный рассказ:
— Представляете, что она сегодня утром учудила! Короче! Я вчера на кухне под мойкой корячился. «Колено» чинил. Засорился блин… мать-та твою! Цельный день возился. Шо ты думашь?.. Сделал. Короче! Намекаю ёй, так эт-то обмыть полагаца, инча «каюк», «кердык» случица. Хы, отказала!.. Скотина. Ну, лады, кумекаю фиг с тобой. Не цапацашь с ёй! Пошкондылял к бабке Нюрке (она давечась кликала) — халтурку сулила. Короче! Ёй толчок колотый сменить надыть было; новым прибарахлилась, а сменить-то некому. Слесаря — бесы, толкует, дорого требуют. Короче! Ну, вот я и намылился… Думаю, а шо?.. Надж как-тось ситуацию разруливать. Ну, тот… вжить!.. Этоть воздвигнул. Всё чин-чинарём, стало быть! Короче! Ясень день… охмелился блин… Правдать, опять переборщил! А поутряне… мать-та твою!.. снова, видимо, плохо… ещё хужее! Вот я сузыранку пока Галка дрыхла, шнысь с хаты и тягу к Нюрке. Мол, спасай мать, околею инач… в долг давай… отъеврашу! Разжился в «закуточной» «бояркой» — домой двигаю. Вертаюсь, короче, домой, а там моя стевра ужо посёт мя. Ждёть! Руки в боки — и глазеет настырненько. Сразу врубился, кичу готовит, линять надось. А та — як ворон крови… Чую хана табе паря!.. Тякай! Короче, та и заявлят: ты, паскуда, за фиг мойку спортил… спецьяльно, паразит, вредность кажишь?! Мстишь шо ли? Я ёй в недоумке: чевой-то ты, милая? (аж на нежности пробило, аж взмок весь!). А она мне: знаю я тебя (глиста во фраке!), потому так рано и смылся… А сама так с интересом зенками ужо по сторонам шарит… будто ищет чё… нашла, едрён корень! Хвать сковородищу, чугуний, и ко мне с интересом, многообещающе так бочком крадётся. Мне-то ясно всё как бож-день стало, чё тут непонятного коли череп зачесался. И она туть… шипит: я тута муздыкалась… гипнотизирует сама!.. Дурачка нашла!.. воды три ведра сдюжила… соседи снизу жаловались — затопили их… Я ходу, сабразил, убьёть ведь стевра!.. По себе судит дура…