Дурик совершенно невозмутимо подошёл к замыкающему — мальчонке двенадцати лет — курносому, почти налысо обритому, с мизерным чубчиком.

— Вся надёжа на тебя, стриженый… по чём пятёрка? По труду, небось?

— По математике, — признался стриженый мальчик.

— Ближе к верному делу! Ближе!

Когда Дурик развернул билет, то стоять столбом, как при рубле, не стал, охнул сам себе под нос «ох-хо-хо!», два раза весьма странно прокрутился, будто за своей спиной что-то высмотреть хотел. Ребятишки неладное без слов почуяли, выставились на дядю во все глаза, навроде как спросить — удалась, дядя Дурик, наша помощь?

А тот помощников вовсе не замечает, подкошенными ногами притоптывает — вот-вот или упадёт или билет из ослабевших рук выронит.

— Что там? — не сдержалась уже продавщица. — Из-за десятки танец что ли?

— Мотоцикл… «Днепр»… — выдавил Дурик с болезненным покряхтыванием.

Потёр шею, как при удушье, — и прочь из магазина.

Стоит ли говорить, что через час лотерейный барабан был опустошён до дна, а к вечеру деревню трясло так, будто с каждого двора по новенькому мотоциклу угнали. Тому самому «Днепру», что имеет никому не нужную заднюю скорость. Говорили о вечной несправедливости, что лотереей этой треклятой лишь подтвердилась прописная истина — дуракам везёт. Нашлись те, кто поносили в хвост и в гриву такое мироустройство: мол, вкалываешь от зари до зари, вкалываешь, а дурак — раз! За пятьдесят копеек при мотоцикле! При задней скорости! «Как же дурак? — резонно перебивали другие, более внимательные, — отличник билет тянул! С пятёркой по математике!»

В доме самого отличника моральный климат рушился катастрофически! Не обижен у нас задним умом мужик, а женщина этим добром куда богаче! Мужик поймёт, что безнадежно сплоховал, да верный вариант себе впредь на заметку. С женщиной не так! Ей горбатого-виноватого-оплошавшего немедля исправлять надо! Любой ценой утерянный пятак в новенький рубль обернуть!

Родительнице стриженого мальчонки чужое лотерейное счастье представилось крайним недоразумением. Пять раз она переспрашивала сына, как тот умудрился озолотить поганого дурня, и в конце рассказа, где билет перекочёвывал в руки дяди, неизменно лишалась дара речи. Когда последний раз к хозяйке благополучно вернулась отсутствующая речь, всю её мощь она выплеснула на виновника случившегося, в которые, разумеется, определила собственного мужа.

Что тебе мешало — с получки с сыном в магазин?!

Впрочем, этот неожиданный и странный вопрос был озвучен ещё обычным голосом. Но не успел муж — сухощавый, немногословный зоотехник — промолвить и трёх слов в своё оправдание, как уже дальше, на высоких тонах, ему представили перечень правильных действий, свершения каковых он по своей тупости не произвёл.

— Не догадался сказать: пошли, мол, сына, по билетику вытянем?! Потратим рубчик, глядишь, счастье и подфартит! Куда там?! Дождались, пока отличника чужой дядя углядел! Нам, видишь ли, чужих запросто мотоциклами одаривать! — хозяйка хоть и планировала зарыдать по мотоциклу, как по покойнику, однако обида и огорчение лишь увлажнили ей глаза. Она потянулась за платочком, промокнула веки. — Сейчас бы стоял новенький «Днепр» во дворе!., а глядишь, и «Жигули»!

Воображаемые «Жигули» разбередили женскую душу основательно, и тут-то уж слёзы сорвались ручьём:

— Набралось вас — один дуболом, другой — рохля! Жизнь только мне поганить!

Как теперь дальше существовать при муже-дуболоме и наследнике-рохле, мучилась хозяюшка недолго, часа полтора. «Одна голова — хорошо, а две — лучше!» — гласит народная мудрость. А когда вторая голова регулярного помоществования, потому как соседская, да ещё с принадлежностью к прекрасному полу, то любая житейская заковырка обречена на счастливый исход!

Соседка посредством молниеносных деревенских слухов уже знала, какая беда сотворилась с лотереей, и даже через своё сноровистое воображение как наяву представила, что там взаправду произошло и кто в этой печали более всего виноват. По факту повального смятения местных умов она и с работы скоренько отпросилась — посочувствовать соседскому горю.

И только случилось эфирное взаимопроникновение двух взбудораженных мозгов, как и указание промеж них родилось чрезвычайно дельное: «Заслать муженька-дуболома прямиком к Дурику — встряхнуть хорошенько негодяя да разобраться, по какому-такому праву он детский труд эксплуатировал?!»

Слово «эксплуатировал» удручённого зоотехника воскресило едва ли не с того света. Прежде-то в бабьих обсуждениях конченая глупость торжествовала, а вот «эксплуатация» — это в точку! Логично, убедительно! Железно!

Накинул зоотехник прожженную в двух местах драповую кепку — и к счастливому обладателю билета — просвещать насчёт законов и совести. И там при полной официальности с места в карьер: что он отец того самого отличника, рукой которого Дурику перепало известное счастье, и что пожаловал он за торжеством справедливости.

Не дожидаясь встречных протестов, сделал гость упор на детские года угнетённого отрока и на отсутствие родительского разрешения пособлять всяким злачным игрищам. Упомянул и государственное отношение к эксплуататорству: у нас, мол, не проклятый загнивающий капитализм, а развитое гуманное общество! Чтобы издеваться над дитями задарма, без вознаграждения!

— Так я ж заплатил, за труд-то! — огорошил взведённого гостя Дурик. — Целый рупь на мороженки дал.

— Рупь?

— Ну да.

Атака на подлого эксплуататора захлебнулась. Оказывается, к дармовому труду дитя не понуждалось, а законность по всей форме была соблюдена. «Предметы весом более пяти килограмм не поднимались» — в голове зоотехника откуда-то проскочила гладкая, официальная фраза. «Наверняка из какой-нибудь толстой книги, где про закон», — подумал он, и тот свет надежды, что пригнал его сюда в боевом настроении, погас навсегда. «Не подкопаешься… что там лотерейка? Кусочек бумаги! С бумаги грыжа не выскочит».

Понурость — от макушки до копчика — в один миг одолела ходока, загорбатила к земле. А Дурик вдруг сам предложил односельчанину извести создавшееся недоразумение как класс.

— Взаимный зачёт эксплуатации сойдёт?

— Как это? — раскрыл рот зоотехник.

— Ну, я тебе билет вытяну. Или два.

Ходока, которого снарядили — ни больше ни меньше — за «законной половиной», столь «дешёвая» мировая огорошила. Но сказать об этом прямо он побоялся.

— Так… закончились билеты… размели после тебя, как… беляши в голодный год, — выдавил он, переминаясь и заикаясь.

Эх, супруги рядышком нет, а то бы подсказала, как ловчее прижимать эксплуататора!

— Билет-то найдём! — ободрил Дурик очень простодушно.

— Глядишь, тоже с сюрпризом.

И это тёплое ободрение подействовало на зоотехника магически.

— Хорошо бы… мотоцикл… или машину… «Жигули»!

Великая сила — надежда! Тем более, восставшая из заколоченного гроба. Предок математического гения даже зарделся лицом от своих аппетитных слов.

— Билет, брат, не проблема! — Дурик порылся в кармане, выудил нетронутый шестой билет. — Держи! Может, и машина!

Зоотехник осторожно взял бумажечку, сглотнул в напряжении слюну.

— Хорошо… бы… «Волгу»!

— Угу, — поддакнул Дурик. — Токмо тово, никаких потом эксплуатаций!

— Ладно-ладно! — не думая, согласился предъявитель претензий. Какие тут эксплуатации, когда в голове несметные материальные блага?! От одного воображения руки ходуном ходят.

Зоотехник, наконец, надорвал плотный кончик билета, сунулся изучать таинственное нутро. Короткая убийственная фраза «Без выигрыша» как-то не хотела читаться. Прыгала в глазах и своим пошлым смыслом перечёркивала все розовые планы. Что там планы — всю жизнь!

— Тут… чего? — протянул он жалкую, дрожащую от обиды руку. — Ведь договорились! Моцик… или «Жигули»…

— Мил-браток, как же в одной коробке два моцика будут? Да ещё «Жигули» сверху — медком! Это ж государству разоренье — понимать надо! Ты у сына поспрошай, сколь этого «Спринта» на какой-нибудь велосипед надо. Он у тебя пятёрочник… по математике…