— Я уже говорил тебе, что ты — ужасная язва?

— Нет. — На удивление от ее язвительности не осталось и следа. Его любовь поглотила ее, сломала ее защитные барьеры, не оставив от них камня на камне, и связала ее с ним, вместо того, чтобы оставить в сердце саднящую боль и чувство опустошенности, которые и вызывали ее язвительность по отношению к мужчинам.

Алек улыбнулся и вновь вошел в нее. Он задавал ритм неспешно, сопровождая толчки круговыми движениями бедер. Ощутив, как сжимается ее бархатистая влажная гладкость вокруг него, Таня не смогла удержать стона. Он наклонил голову, его волосы, слегка задевая, дразнили ее соски.

— Ты должна увидеть, что вижу я.

Она посмотрела вниз, на их соединенные тела, загипнотизированная движением его бедер, погружающихся в нее. Его движения были нарочито размеренными. Каждый толчок вырывал из ее груди стон наслаждения. Она должна закрыть глаза, погрузиться с головой в омут желаний.

— Открой глаза ради меня.

С трудом дыша, она открыла их.

— Я хочу смотреть в твои глаза, всякий раз, когда погружаюсь в тебя.

Он бросал ей вызов. Она приняла вызов, робея на первых порах. Для нее это было не просто, близость пугала ее. Должно быть он догадался об этом. Алек обхватил ее лицо руками и заставил посмотреть на него. Она увидела, как его зеленые глаза почти почернели от желания, ранимости, вожделения и чего-то еще, что она могла представить себе лишь в самых смелых ожиданиях.

Неожиданно, он запрокинул голову и начал пронзать ее все быстрей и быстрей. Переполнявшее ее возбуждение вырвалось на свободу, и она рассыпалась на мириады осколков, конвульсивно сжимаясь вокруг его напряженного естества. Вслед за ней, Алек издал стон и излил свое семя в ее влажное лоно. Перекатившись на бок, он обнял Таню за плечи и прижал спиной к своей груди.

После того, как необузданные страсти улеглись, она взглянула на него через плечо.

— Алек, ты спишь?

Он прижался лицом к впадинке между ее горлом и мягкой линией подбородка.

— Сейчас глубокая ночь, не забывай, — лениво протянул он.

— Я рождалась прежде мужчиной?

Этот вопрос насторожил его. Вкушая ее кровь, он смутно ощутил, как что-то пошло не так. Ее захлестнул безудержный шквал воспоминаний, сносящий все на своем пути. Он был уверен, что это были воспоминания из ее прошлых жизней. Теперь же, услышав ее вопрос, он лишь убедился, что был прав в своих предположениях. Теперь для них открылась еще большая близость, занятие любовью укрепило связующие их узы.

— Ты вспомнила?

— Это был лишь проблеск, мимолетное видение, но я вспомнила, что ты поцеловал меня в лоб.

— Мое любимое место.

— Ты поспешил сесть на поезд, а я махала тебе рукой, когда поезд отошел от станции. Я была одета в белое… в белый костюм. — Она всматривалась в вереницу потолочных светильников, словно ища там воспоминания. — Мои волосы были гладко зачесаны назад. У меня в руках была сигара. Моя кожа была оливково оттенка и… и я не плохо выглядела для парня. Все словно происходило во времена Великого Гэтсби [82].

— Ты не помнишь, где мы были?

— Я… Нет, не помню.

— Мы были в Испании, — произнес он мечтательным голосом.

— И я была мужчиной?

— Да, ты была мужчиной. И я… безумно тебя любил.

— Но ведь тебя привлекают женщины?

— Меня всей душой привлекают женщины, но это была твоя душа, хотя и не в той упаковке.

Таня приподнялась и села в постели, позабыв, что совершенно голая под простыней и одеялом. Она повернулась к Алеку спиной.

— Должно быть нужно быть по-настоящему свободным, чтобы жить без ярлыков.

— То, что я чувствовал и чувствую, выше плотского. У меня нет слов, чтобы описать это.

— Выше плотского, да? Это смогло бы обмануть меня, если бы мы дважды не занимались самым безумным сексом, который может только быть. — Она потерла бровь. — Скажи, Алек, а если бы я была неуклюжим уродом, ты бы все равно… был неравнодушен ко мне?

Ее вопрос удивил его, но ему не следует показывать вида. Он знал, что во времена ее молодости и во взрослой жизни, она пережила немало страданий.

— Конечно, — ответил Алек, следя за ней взглядом. Он был на грани того, чтобы прочесть ее мысли, но все же удержался и отозвал свои ментальные способности. — Неужели для тебя так трудно верить и доверять?

Таня кивнула: «Да». Это был трудный вопрос, и ответить на него в двух словах было бы невозможно.

— Что произошло, что сделало тебя такой?

— Ты можешь читать мои мысли, ты и расскажи мне.

Это было бы проще простого, но он старался не забывать о ее потребности в уединение. Она считала, что он не станет вторгаться в ее мысли.

— Я предпочел бы услышать это из твоих припухших уст.

— Мой отец не думал, что его три дочери смогут чего-то добиться в жизни. Мой брат был единственной ценностью и любимчиком отца. Он стал бы продолжателем фамилии и не повесил бы ему на шею незаконнорожденных отпрысков. В пьяном угаре отец жаловался, что у него куча дочерей и всего лишь один сын. В связи с его недовольством, каждые выходные мать зарабатывала синяк под глаз или же распухшую от удара губу. И все вместе по праздникам.

— Он избивал твою мать каждые выходные…

— С завидным постоянством.

— …потому что она не родила ему достаточно сыновей?

— Да. Видишь ли, он только что получил повышение в его компании и хотел выглядеть в соответствии с выбранным образом и своим статусом… — она умолкла.

— Я слушаю тебя.

— Кроме всего прочего, он бил маму, потому что наши волосы были не достаточно прямые, или потому что, наши колени были в пыли, или потому что мы слишком часто пачкали свою одежду. В двух словах, мой отец был садистом-диктатором.

Ласковым, вкрадчивым голосом, он попросил ее продолжить:

— Расскажи мне все.

— В один субботний день, я вломилась к отцу, избивающему маму. Я остановила его.

В глазах Алека читалась нежная забота.

— Каким образом ты остановила его? — напрягшись, спросил он.

— Я ударила его.

— Иисус, Таня… — он не знал, что сказать, кроме того, что она смелый человек и на ее месте любой бы ребенок сделал то же самое. Но он почувствовал в ней малую толику сожаления, невзирая на отсутствующий взгляд на лице.

— Я ударила его так сильно, что емупришлось вызывать полицию.

— Сколько тебе было лет?

— Четырнадцать.

— Они не посадили его в тюрьму?

— Да, посадили, на сутки. Он вышел из тюрьмы, пришел домой и покинул нас, ни разу не оглянувшись.

— Ты совершила мужественный поступок.

Ее губы изогнулись в кривой улыбке.

— Чересчур мужественный. После этого, мать перестала разговаривать со мной.

— Надеюсь, в конечном счете, она одумалась и пришла в себя?

— Ага, одумалась. У нее это заняло два года.

Он кивнул головой.

— Понимаю. — Он слишком хорошо все понимал. Чего же ей это стоило, пойти против отца, чтобы защитить свою мать? Она слишком храбрилась, рассказывая ему об этом. Он и сам о многом не рассказал ей. Он боялся рассказать ей о Констанс, но сейчас и не время для этого разговора. Ее жизнь затронуло слишком много насилия… Касающегося его. Они оба сражались всю свою жизнь.

— Я воистину умею лишать людей дара речи.

— Я размышляю над тем, что ты мне рассказала, Таня.

— Это не та тема, о которой мне нравится говорить.

Обняв за плечи, он крепко прижал ее к себе.

— Тогда давай больше не будем об этом говорить, — произнес он, уткнувшись в ее косички и обоняя свой запах в ее волосах.

— У вампиров все всё знают друг о друге?

— Вампиры не теряют времени даром. По свое природе, мы все телепаты.

— Никакой личной жизни?

— Я буду честен с тобой, у моего народа ушло много лет, чтобы изучить само понятие «частной жизни», но с тех пор мы научились блокировать мысли друг друга. — Алек посмотрел на затемняющие экраны на окнах, не позволяющие первым лучам рассвета проникнуть в комнату. Иона и Раду занимаются именно этим — лезут в чужие мысли. Это беспокоило его. Алек знал, если Иона чего-то желает, она этого добьется. Она безжалостно будет домогаться его, чего бы ей это ни стоило. Теперь у Ионы не было сомнений, что делать. Не то чтобы он считал себя Божьим даром для женщин, нет, однако он знал, что Иона — это существо всецело состоящее из одних страстей. И это попирало ее здравый смысл.