Казалось, что в те годы для Раушенбаха время остановилось. В этой комнатке он создал собственный мирок из спиртного и науки, за который ему неизменно приходилось извиняться перед посетителями. Анне тоже пришлось выслушать всю биографию доктора, которая, надо заметить, вызвала у нее искреннее сочувствие, поскольку в очередной раз доказала: если судьба однажды выбила человека из колеи, то вряд ли у него будет шанс вновь вернуться к привычной жизни. Чаще всего началом конца становится неудавшийся брак, и Раушенбах не оказался исключением. Из его рассказа нельзя было сделать однозначный вывод, стал ли алкоголь причиной разрыва или разрыв с любимым человеком был поводом начать пить.

Анне пришлось выслушать, что отец доктора, торговавший сукном, целенаправленно проигрывал все заработанные деньги. Детство и юность Раушенбаха прошли в церковном приюте с довольно строгими правилами, что до сих пор заставляло его десятой дорогой обходить каждую церковь и всех священников. Рано — и он тут же исправился, добавив, что это произошло слишком рано, — доктор женился на женщине, которая была старше его. Единственное хорошее воспоминание, оставшееся о браке, — белое платье и зеленые мирты. Женщина тратила больше, чем зарабатывал Раушенбах, — услуги специалистов и области истории искусств редко оплачиваются хорошо, — и все сложилось одно к одному: долги, потеря работы, развод; слава Богу, детей нет.

Во время этой исповеди патефон проигрывал пластинку хора пленных. Они пели «Милая родина», что еще кое-как можно было вынести, если бы не звучала постоянно одна и та же песня. Раушенбах, от природы тощий и высокий, с выпученными глазами, сидел на древнем, поскрипывающем деревянном стуле. Закончив повествование о своей судьбе, он внезапно спросил:

— Что представляет для вас такой большой интерес, что вы решили узнать мнение эксперта, фрау Зайлер?

— Зейдлиц, — вежливо поправила его Анна и добавила: — Но все обстоит не совсем так…

Она достала из конверта большую фотографию.

— На самом деле я вовсе не хочу, чтобы вы проводили экспертизу. Взгляните, я принесла копию пергамента. Мне нужно лишь одно: чтобы вы объяснили, о чем идет речь в тексте и что это за рукопись, а также в какую сумму вы оценили бы оригинал.

Раушенбах взял в руки копию и начал внимательно ее рассматривать. При этом лицо у него было такое, словно он только что выпил приличное количество уксуса.

— Тысяча, — сказал он, не отрывая взгляд от фотографии. — Пятьсот немедленно, остальное при передаче вам желаемого. Квитанцию я не выпишу.

— Согласна, — тут же ответила Анна, понимая, что Раушенбах, доходы которого были, мягко говоря, ничтожными, работал не из любви к искусству, а чтобы хоть как-то выжить. Она достала пять купюр из сумочки и положила их на выкрашенный в черный цвет кухонный стол, служивший доктору письменным. — Сколько времени вам понадобится?

— Пока что не могу сказать наверняка, — ответил ученый, подойдя к единственному окну, через которое солнце скудно освещало комнату. — Все зависит исключительно от того, с чем нам приходится иметь дело в данном случае. Оригинал, надо понимать, не у вас, фрау Зайлер?

— Зейдлиц. — Анна изо всех сил пыталась выдать как можно меньше информации о загадочном пергаменте, поэтому тут же добавила: — Нет.

— Понимаю, — проворчал Раушенбах раздраженно. — Пергамент украли и отдали вам на хранение?

— Я прошу вас следить за выражениями, господин доктор Раушенбах! — не сдержалась Анна. — Мне предложили приобрести этот пергамент. Именно поэтому я обратилась к вам, чтобы узнать его возможную цену. Но, прежде всего меня интересует, что это за рукопись. Если у вас возникают сомнения…

Анна выбрала единственно верный в данной ситуации выход: она сделала вид, что собирается забрать деньги, чем в одно мгновение развеяла все подозрения собеседника.

— Нет, нет, что вы! — торопливо запротестовал тот. — Не поймите меня превратно, но мне часто приходится действовать очень осторожно. В ситуации, подобной данной, я не могу позволить себе даже малейшую ошибку. Будьте уверены, я-то знаю, что у всех обращающихся ко мне есть на то свои причины. В конце концов, профессор Гутманн считается хорошим специалистом. Я уверен, что у вас тоже была веская причина обратиться именно ко мне, но, будьте уверены, она меня нисколько не интересует. До тех пор, конечно, пока все остается между нами. Надеюсь, фрау Зейдлиц, вы понимаете, что я имею в виду.

«По крайней мере, он наконец-то запомнил, как меня зовут», — подумала Анна и одновременно поняла, что этот тип, к которому люди предпочитают обращаться, чтобы избежать огласки, в любой момент может начать их шантажировать.

От этой мысли ей стало не по себе. Анна еще не успела развить ее дальше, а Раушенбах уже внимательно изучал фотографию и говорил медленно, словно криминалист, дающий включение:

— Насколько я могу судить, это коптская рукопись, но литеры греческие, с присутствием демотических знаков, что типично для коптских рукописей первых столетий после возникновения христианства. Из сказанного — при условии, конечно, что пергамент подлинный, а это можно установить лишь после подробного осмотра оригинала, — можно сделать следующий вывод: объекту как минимум полторы тысячи лет.

Раушенбах заметил, с каким волнением Анна смотрит на пего, и решил сразу дать понять, что не было оснований ожидать чего-то невероятного.

— Надеюсь, что я вас не разочарую, если скажу, что рукописи подобного рода далеко не редкость, а поэтому не представляют особой ценности. Их в огромном количестве находили в монастырях и пещерах. Чаще всего это грамоты, не имеющие никакого значения, хотя среди них попадались и библейские тексты, а также тексты гностического характера. Если пергамент такого рода находится в хорошем состоянии, то за него дают обычно тысячу марок, но в данном случае речь идет, насколько я могу судить, об объекте, состояние которого оставляет желать лучшего. Знаете ли, фрау…

— Зейдлиц! — чуть ли не выкрикнула Анна.

— Знаете ли, фрау Зейдлиц, количество коллекционеров коптских манускриптов довольно невелико, а музеи и библиотеки чаще заинтересованы в приобретении целых свитков. Особенно если речь идет о связных текстах, которые могут послужить основой для научных исследований.

— Да, я понимаю, — кивнула Анна. — Значит, вы полагаете, что данный пергамент — опять же при условии, что он подлинный, — не может представлять интереса для кого-либо?

Раушенбах посмотрел Анне прямо в глаза. Его, казалось, поразил такой вывод. Он сделал попытку улыбнуться.

— Кто знает, что для кого может представлять интерес. Тысяча марок, — сказал он, наконец, — больше я бы за него не дал.

Анна задумалась, как лучше объяснить все, что связано с этим пергаментом, и в то же время не выдать себя. Конечно, она могла бы описать Раушенбаху все странные события, которые произошли с ней, но у Анны были веские причины сомневаться, что ей поверят. Кроме того, она не доверяла этому человеку, а потому решила попросить, как можно точнее перевести для нее текст рукописи или хотя бы передать его содержание.

Раушенбах извлек из-под стола бутылку и наполнил пузатый стакан, стоявший на столе.

— Не выпьете со мной глоток вина? — спросил он без энтузиазма, явно ожидая, что Анна откажется, и начал пространно объяснять, какие трудности связаны с расшифровкой подобных древних текстов, а поскольку в его распоряжении находится лишь копия, к тому же не очень хорошего качества, задача становится еще сложнее. При этом он явно нервничал и поглаживал правой рукой фотографию. Анна не могла решить, как относиться к происходящему. Какие выводы можно сделать из речи Раушенбаха? Что он слишком ленив и хочет получить за поверхностное заключение приличную сумму денег? Или же у спившегося ученого были другие причины не браться за подробное изучение текста?

Раушенбах, словно красное вино обострило все его чувства, похоже, отгадал мысли Анны. Вновь погрузившись в изучение фотографии, он сказал: