Сергей. Есть! Если Нач захочет, так только и слава, что хожу на работу, а оперировать не даст. Быстро сгнию.

Толя. Ты, Топорик, действительно хмурый?

Сергей. Понимаешь, Толь, гнетет меня мысль о Начальнике. Не пойму я его, а потому никак и в масть не попаду. То ли я о нем думаю лучше, чем он есть, то ли я о себе думаю лучше, чем я есть. То ли я вообще больше думаю о его отношении ко мне и не думаю о моем отношении к нему. То ли я вообще думать не умею. Вчера у меня с ним конфликт возник.

Толя. А в чем разногласия?

Сергей. Вчера я операцию одну сделал, пока он обсуждал со своими апостолами, какую тактику выбрать для лечения больного.

Толя. Какого больного?

Сергей. Которого я в это время оперировал.

— А ты знал, что он обсуждает?

— Конечно.

— Ну, ты силен. Так правильно вклеил тебе.

— Правильно-то правильно, но ждать нельзя было.

— К нему б зашел.

— Он не открывал. Да и боялся я. Начнутся закидоны о практике и теории, о статистике и жизни, о хирургическом экстремизме, черт те о чем. А больной помереть мог.

— Ну, объяснил бы после.

— А, он и так все понял, не дурак ведь, да не мог иначе. Сам понимаешь небось — престиж, реноме, наука, дисциплина, порядок — ну, в общем, все.

— А как же быть?

— А я знаю! Я знал, что нельзя так, и знал, что нельзя иначе. Хорошо хоть, что с больным все в порядке пока.

— А что Начальник сейчас?

— А черт его знает. Он все может. Может начать травить. Может отдельно в кабинете выволочку с обещанием травить — но только так, для порядка, хотя вообще-то он предпочитает публичные порки и казни, келейно-то он, как правило, зайчик. А может плюнуть. Или плюнуть сейчас, а в душе хамство затаить, а придет время, подвернется случай — вспомнит и убьет. Я его не понимаю, совсем не понимаю. То хороший мужик, то… Короче, как ил из Нила: и хлеб дает, и утопить, убить — все может. Вроде бы все понимает, а выводы делает, какие ему сейчас удобно.

— Во-первых, это не редкость, а во-вторых, преувеличиваешь, наверное.

— А может, преувеличиваю. Но работать трудно. Знаешь, морально тяжело.

Засмеялись.

— А вы всегда молчите почему-то, — а вы не молчите.

— А у нас самодержавие — и без толку, и боязно и скучно.

— Тогда уходи. Вместе искать будем.

— Не решаюсь. Виктор. Сам виноват.

Сергей. И сам тоже, но от этого не легче. Виктор. Плюнь, Серега, ходи на работу и работай себе, оперируй.

Сергей. А если операции не будут давать? Виктор. Не может этого быть. Виктор начал наливать в рюмки.

Сергей. Люблю я, когда ты мне говоришь, что может быть у нас, а что нет.

Виктор. Не знаю, Сережка, не знаю, но вот кол мне на голове теши…

Сергей. Ну ладно, Вить, если дело дошло до «кола» в качестве аргумента, то дальнейшая дискуссия бессмысленна.

Виктор. Все так, все так, но я не понимаю, как хирургу можно не давать оперировать. Что у вас, сдельная работа, что ли?!

Сергей. Спросил — объясняю. За нарушение хирург-начальник может официально отлучить какого-либо из своих от операций на какой-то определенный срок. В другом варианте, при недовольстве, можно тихой сапой, с помощью своих ближайших сотрудников, окончательно задушить деятельность. Он будет как в вате — на работе и без работы. Только зарплата.

Толя. Так ты что, уходить хочешь?

Сергей. Не решусь: зарплата, квартира, быт, еда и все остальное.

Виктор. Черт его знает, Сереж. Попробуй потолкайся еще, а если все так — уходи, не жди, когда начнут выталкивать. Так, Толь?

Толя. Я тоже так думаю.

ЕДУТ

— …Почему вы все свои настроения позволяете приносить на службу? Меня не интересует внутренний фон вашей нервной системы. Пришли на работу — будьте добры, улыбайтесь. И коллегам, и подчиненным, и больным. Испортили настроение коллеге — все немедленно отразилось на больном. Газеты читайте, газеты, дорогие товарищи. Дня два назад был фельетон «Горячий человек» — принять его как руководство к действию. Это о вас, о всех вас. Настроение должны оставлять дома. Слов меньше — дело, спокойно делать свое дело, без срывов, словоблудия и нервных словопрений. И вообще, больше дела, меньше слов.

Сергей поглядел на сидящего рядом коллегу:

— Фельетон-то помнишь?

— Как же. Мы уж говорили.

— С обратной связью у него туго. Начальник посмотрел на Сергея:

— Да, да, Сергей Павлович, это и к вам относится. Сделать удачно операцию — еще не значит позволять себе распускать собственные нервы. Мы с вами оперируем тем же скальпелем…

Телефонный звонок. Начальник. Я слушаю вас.

Как будто была команда «вольно» — все сели свободнее, заговорили.

Сергей. Это он к чему?

— Спроси что полегче. Начальник. Когда, когда?

Сергей. Я вроде стараюсь их не распускать.

— Совершенно не о тебе говорит. Скорей о себе, но не понимает этого.

Сергей. Устал я. Но фельетон-то именно о нем.

— Ну и что?

Начальник. По чьему решению? Говорили тихо все.

— Покажи зажигалочку. Откуда?

— Японская. Дай сигаретку.

— Ты оперируешь сегодня?

— Начну попозже, минут через сорок. Начальник. Хорошо. И когда ждать?

— До кружка добежим в шашлычную?

— А что же. Час будет времени приблизительно. Если на операции все в порядке будет.

— А Нач на кружок останется? Студенты хотели.

— Ближе к трем узнаем.

— У меня собака заболела чумкой…

Начальник (прикрыв трубку рукой). Можно помолчать, когда я разговариваю? Ну хорошо! Спасибо вам за сообщение. Мы всегда готовы. Ждем, ждем. Приходите с ними. Ну, некогда, а у кого есть время! Мы с вами тут посидим, кофейку попьем. (Смеется.) А чего бояться? Ну, будьте здоровы, будьте. Спасибо… Ну вот! Допрыгались?! Комиссия.

— Какая комиссия? Недавно была.

— Мало чего была! Не знаешь, что ли, как это бывает. Неделю назад одна инстанция, сегодня другая, а через неделю третья. Не люблю я эти комиссии, когда по всей работе: по учебной, по лечебной и по научной. А тут еще, на беду, как раз и жалоба привалила. Ребятки, за работу, всем подготовиться. Проверить истории болезней. Жалобу и все документы по ней ко мне на стол. Придете с ними вы и вы. Надо по этой жалобе особенно все подготовить. Тут нам всем придется попотеть. И моя запись есть. Вот не вовремя, черт побери.

Сергей. Да что особенного. Там, в конце концов, мы ни в чем не виноваты.

— Ты ребенок, что ли? Не знаешь — захотят, так найдут вину. А если найдут вину — лучше извиниться, а не оправдываться. Помните! Ладно. Вы идите, а вы и вы — останьтесь. По местам, ребята. Впрочем, если уж очень, можно и оправдываться. Работать. А ты начинай оперировать.

Все ушли. Остались «вы и вы».

— А у нас, в общем-то, благополучно все. Все хорошо. Ничего никто не скажет, капать не будут.

Начальник. Вот сейчас-то и проявятся порядочные люди. Порядочный человек именно для таких комиссий и нужен. А вот люди, делающие карьеру, — опасны. Комиссия для них самый лучший трамплин, кого-нибудь подсидеть, на чье-нибудь место сесть.

— Да никто не будет.

— Не будет! Это мы еще посмотрим. Тут вот сейчас и скажутся ваши моральные ценности, для кого правда хороша, а счастье лучше. Сколько я для вас всех сделал. Все вы мне обязаны по гроб, а могу я надеяться на вас? Один вдруг «спасителем» неожиданным оказался! Это что ж! — это непосредственно против меня акт, против моей хирургической тактики и научных воззрений.

— Что вы! Что вы! Он тогда вообще, кроме как о больном, ни о чем не думал. Думал бы — не посмел.

— Ты мне его не защищай. Я его и без тебя знаю. И он-то человек, пожалуй, порядочный, он клепать ни на кого не будет.

Потому только я и оставил его после этого. Эх, черт побери, никогда не знаешь, для чего и кому эта комиссия нужна. Ну ладно, ребята, всем готовиться. Со всеми сомнениями ко мне. Он-то не подведет. Я для него много хорошего сделал. И оставил его после этого дела. Он помнит. Он человек порядочный.