Вернулся домой вместе с Бери, выпить рюмочку виски. Он похвалил моего Скоби — точный, по его словам, тип колониаль — ного полицейского [110]. Дома в 2.45; завтрашняя поездка к озеру отменяется.

Доктор в романе: «По временам ему чудится, будто его стол окружают запахи африканцев, и сердце его начинает колотиться точь — в-точь как в день его первого приезда в Африку».

Похмелье; не вставал почти до восьми часов; чашка кофе, ленч со священниками; долгая сиеста: читал «Дикие берега любви» — безудержное многословие; отправились в Кок вместе с Л., в маленьком ресторанчике пили пиво. Месса в Коке (совершенно лишенная религиозного духа): все вертят стульями и вертятся сами, точно в танце; так и кажется, что перед тобою партнерша. Большинство малопривлекательные, колониального типа. Для африканцев, как обычно, низкие скамеечки высотой несколько дюймов.

Дискриминация повернула в обратную сторону. За пользование радиоприемником белые платят больше, чем негры; в суде, при отсутствии свидетелей, если негр заявит, что белый его ударил, суд всегда на стороне нефа, и это ведет к шантажу. Самобичевание европейцев — многие монахини после событий в Леопольдвиле получили письма из Европы: «Мы сами навлекли на себя эти беды». Они понятия не имеют, как самоотверженно помогают здесь африканцам.

Турнюры африканок: они надевают на бедра, прямо на голое тело, нечто вроде веревочного каркаса с пластмассовыми кольцами. Чем богаче женщина, тем больше колец. Им придается сексуальное значение. Интересно, снимают ли они их, когда отдаются мужчинам?

Контроль за рождаемостью здесь не проблема. Африканская раса вымирает из‑за бесплодия женщин, больных гонореей. К доктору на днях привели восьмилетнюю девочку, больную гонореей.

Вечером собрались посидеть и выпить вместе с мадемуазель де Йонг и ее приятельницей. С готовностью делится своими воспоминаниями военных лет, многим из того, чего нет в книге. Ее и всю организацию выдали два американских летчика, которым немцы пригрозили, что расстреляют их как шпионов, если они в доказательство того, что являются офицерами, не восстановят во всех деталях свой путь из Бельгии до Пиренеев [111]. Вообще‑то американцы во время побегов, как она убедилась, вели себя отнюдь не блестяще: они считали, что должен быть гораздо более легкий способ добраться до Испании, чем столько идти пешком; никто из них не умел ходить. (Она сказала, что американцы просто говорили ей, что не в состоянии идти дальше; британцы — что они ужасно устали, но что будут идти до той минуты, пока не в состоянии будут сделать ни шагу, — эта минута так никогда и не наступала. Те же упреки были и в адрес канадцев. Она явно предпочитала британцев. Однако хуже всего было с двумя бельгийцами, которых ее контрабандисту как‑то пришлось разом ташить на себе в течение двух часов.)

История с Джефом (австралийцем) и Джимом (британцем), с их пререканиями и дружеским соперничеством. Джима ранило, и Джеф настаивал, чтобы тот прыгал первым. Он недостаточно хорошо пристегнул парашют, и его стало срывать, когда Джим схватил стропы одной рукой. Лицо у Джима было совершенно детское, у Джефа — решительное и твердое. Джеф нес Джима и твердил, что ни за что больше не потащит на себе англичанина. Джим отвечал, что ни за что больше не позволит тащить себя австралийцу. Врач, адрес которого им дали в Англии, сделал Джиму укол, который, по его словам, позволит ему пройти две мили до Ватерлоо. Но в Ватерлоо им вручили велосипеды и велели ехать прямо в Брюссель. В Брюсселе два железнодорожных билета, предназначавшихся для двух пленных, были доставлены в тот же вечер, и бедняга Джим снова вынужден был пуститься в путь. Сопровождавшему их велели прихватить складной стульчик и проследить, чтобы раненый сидел на нем, если все места в поезде будут заняты. Но так как у Джефа на лице был след от ожога, проводник решил, что он и есть раненый, и велел ему сесть на стульчик. Ни Джеф, ни Джим ни слова не говорили по — французски, так что никак не могли исправить ошибку, и всякий раз, когда Джеф делал попытку встать, ему приказывали сесть снова. И только в Париже, когда Джим, после того как поезд уже миновал станцию, упал без сознания, проводник понял свою ошибку. Через неделю после того, как их сбили, они уже были в Англии, и Джеф погиб в первом же вылете.

Она рассказывала так, словно все это была просто шутка, а те годы — счастливые годы, и лишь однажды обмолвилась о том, как напряжены были нервы. Ей удалось сделать забавным даже рассказ о концлагере, где для сна на пять человек отводилось так мало места, что все пятеро могли поместиться только в том случае, если лежали на боку вплотную друг к другу, и когда кто‑нибудь переворачивался, переворачиваться должны были и все остальные. Как‑то ночью она услыхала негодующий женский голос с брюссельским акцентом: «Посмотрите на нее. Спит себе на спине, как королева».

Под жужжание насекомых за окнами докторского дома мы сетуем, что в Конго не бывает тишины никогда — разве что всего час после полудня, в такую жарищу, что все равно это не доставляет никакой радости. А ей вспомнилась удивительная ночная тишина в Пиренеях [112].

Я спросил ее, почему она приехала в Конго. «Потому что с пятнадцати лет я хотела лечить больных проказой. Если бы я помедлила еше немного, было бы слишком поздно».

Она католичка с 1947 года.

Тихое утро, почитываю «Дорогу в Рим»; я уже не испытываю к ней той неприязни, что в детстве (в этом романе рисовка простительнее, чем в «Плаванье “Ноны”», ведь Беллок писал его в молодости, а молодым это позволено): приходится быть бережливым — скоро под рукой не останется ни одной книги.

Множество молодых африканцев ездят на велосипедах. Они составлены возле амбулатории, в точности как возле колледжа в Кембридже.

Прибыл в Леопольдвиль. На вокзале меня встретил М. и отвез в гостиницу. Столь желанная ванна, прерванная лишь двумя телефонными звонками и одним письменным посланием.

Беда с этими журналистами. Назначил свидание на завтрашний вечер, когда меня уже здесь не будет.

О, эти мечтатели — стать — писателями. Сидел в баре с одним усталым человеком, который когда‑то прислал мне восторженное письмо о своем сыне и «Маленьком поезде». Он женат на необыкновенно красивой женщине — третья красивая женщина из виденных мною в Конго. Отвез меня назад в гостиницу и по дороге, как говорится, открыл свою душу. Он всю жизнь лелеял мечту о собственном творчестве — ну хоть одну — две страницы — и вот теперь он уже немолод, болен, устал.

Меня вынудили согласиться на интервью, но я решил прибегнуть к уловке и сел на пароход в 9.30. Крохотный порт Лео с билетной кассой, таможенником, проверяющим багаж только у африканцев, и чиновником иммиграционной службы, занимающимся только белыми. А на той стороне все чиновники негры, и не досматривают багаж даже у белых. Сколько возможностей для белого контрабандиста в наши дни в Африке!

Браззавиль гораздо более красивый и привлекательный город, чем Лео: в Лео Европа своими небоскребами давит на африканскую почву, а здесь Европа утопает в африканской зелени. Даже магазины тут шикарней, чем в Лео. Жители Лео называют Браззавиль деревней — но уж лучше милая провинциальная деревушка, чем скучный город.

Тихий день. Вечером отправился на такси в книжную лавку и купил первый том «Полного издания дневников братьев Гонкур». Выпил рюмку виски один у себя в комнате. Приятно недолго побыть одному.

Индуизм — религия тропиков: ответ на нескончаемое кровопролитие, которое встречается лишь там. На каждое насекомое, убитое в Европе, в тропических странах приходится по крайней мере сотня. Убивают не задумываясь — пятна везде: на салфетках, страницах книг.