Наиболее важной особенностью барака АТП были люди. Здесь жили производственники — работники технических служб шахты, начальники проходческих и добычных участков, механики, диспетчеры, инженеры, счетные работники планово-экономического отдела и бухгалтерии.

Кроме производственников, жили тут и работники служб лаготделения — бухгалтеры, счетоводы, экономисты, лагерная элита КВЧ [35], артисты, музыканты, художники, обслуга из пищеблока. Персонал медицинских служб (санчасть, стационар, ОП), парикмахеры, банщики, прачки, каптеры, портные, сапожники и прочие мастеровые проводили время на своих рабочих местах днем и ночью. Они тоже имели определенные привилегии и преимущества «придурков».

Я могу ошибиться в численности заключенных ОЛПа шахты № 8, но при всех случаях считаю, что населения лагеря составляло где-то две тысячи человек.

Людская молва — главный информатор в лагере. Как радио и газеты на воле, так «параши» в зоне — источник новостей. Я уже рассказывал о своем окружении по работе. Были у меня еще и знакомые в бараке, где ночевал, с кем встречался в жилой зоне. Знакомства разные, случайные, мало о чем говорящие, не оставившие в памяти следа. А такая встреча, например, как эта, осталась в памяти.

Однажды в бухгалтерию к Ракоеду зашли незнакомые зэки. Мой сосед, кивнув в сторону одного из них, спросил:

— Знаешь того, в ушанке? Известный летчик — Сергей Щиров, Герой Советского Союза, — обращая мое внимание на последние слова.

— За что арестован?

— Его обвиняли по 58.1б в измене Родине. Но суть в другом. Говорят, Берия — большой любитель красивых женщин, а если какая-то ему понравилась, обязательно станет его заложницей…

Позже я узнал о «деле» Щирова больше подробностей и познакомился с ним самим. Ему было около сорока. Будучи крепкого сложения и здоровья, он не был до конца сломлен и в лагерных условиях. При всех своих достоинствах он оказался человеком скромным, общительным, более гражданским, чем военным.

Пока он воевал, в Москве жила его красавица-жена. Как-то в городе ее заметил полковник Саркисов с Лубянки, порученец Берия. Он пригласил ее в машину и привез в одно из заведений шефа. Она рассказала об этом мужу, тот разъярился и потребовал сатисфакции. Но слишком поздно понял вероломство хозяина Лубянки, для которого не существовало ни звезд Героев, ни высоких званий, ни заслуг перед государством, ни нравственных границ.

В одной из наших центральных газет (где-то в восьмидесятые годы) мне попалась публикация на эту тему. Там приводились подробности о сфабрикованном «деле» Щирова и указывались мотивы, которые легли в его основу. Находясь на службе в Закавказье, он якобы нарушил воздушное пространство одного южного государства, и это ему было вменено в качестве обвинения.

Так или иначе, за измену Родине он получил максимальный срок (десять лет, замененные потом на двадцать пять) и особое предписание ГУЛАГовскому начальству: «использовать только на самых тяжелых работах». Расчет был прост. Довести человека до состояния крайней дистрофии, а затем списать по литеру «В», навсегда спрятав концы преступления.

Но свет не без добрых людей. Когда Щиров попал на шахту № 8 и его должны были «списать» на общие работы, нашлись люди, которые помогли устроить невинно пострадавшего человека в один из жилых бараков дневальным. До последних дней моего пребывания в Воркуте он находился в 9-м лаготделении. Я видел его тогда в клубном бараке во время репетиций художественной самодеятельности. Вернувшемуся в духовой оркестр музыканту пришлось вспомнить молодость и свое прошлое увлечение музыкой.

Из этой же газеты я узнал и о скорой после расстрела Берии реабилитации Щирова. Там же было сообщение о смерти — он прожил после освобождения около года. В таких случаях обычно говорят: «все хорошо, что хорошо кончается». И если бы не скоропостижная смерть его, можно было бы сказать, что зло наказано и справедливость восторжествовала. Однако коварный удар оказался слишком сильным — надорвавшееся сердце не выдержало испытаний.

В бараке АТП было две половины: одна для руководства, вторая — для прочих. Я жил во второй. Моя вагонка находилась в середине секции. Спал наверху. Мне никогда не приходила мысль сменить верхние нары на нижние — большая часть времени проходила в конторе. Вагонки, рассчитанные на четырех, были заняты не всегда. По ночам они кое-где пустовали.

Подо мной спал молодой еврей-западник, по фамилии Спивак. Он до ареста окончил филологический факультет Черновицкого университета. Спивак гордился достигнутым и при случае напоминал об этом соседям. Зная себе «цену», Мишка часто вступал в споры по разным вопросам, желая удивить оппонентов университетской образованностью.

Однажды в очередном споре он так отчаянно доказывал свою правоту, что спорщики решили проучить его. На листке бумаги печатными буквами написали известное четверостишие-эпиграмму и, пока Мишка спал, повесили ее на вагонке, рядом с табличкой «Спивак».

Меткое стихотворение точно попадало в цель, этого они и добивались:

Прошло много лет, а случай с эпиграммой остался в памяти. Это был наглядный пример, подтверждавший слова: «Глупость — дар Божий, но не следует им злоупотреблять», и далее: «Вообще природа редко одаряет людей даром Божим, но на этот дар она, похоже, не поскупилась».

О другом соседе, Сергее Филипповском, я сохранил иные воспоминания.

Я познакомился с ним почти одновременно, и поэтому такой заметной была разница между ними. С Сережей меня связывала общность взглядов и интересов. Я был чуть старше, но практические знания и его горняцкая профессия, которую ему выбрала в Воркуте вузовская подготовка оставляли лидерство за ним. Меня поражали его работоспособность и целеустремленность.

Он родился в Москве, в интеллигентной семье. Положение родителей обеспечивало ему блага, продвижение наверх, достойное место в обществе. И родители возлагали надежды на его способности, карьеру и высокое положение в будущем. Судьба однако распорядилась по-своему. Сережа выбрал свой путь — Военно-морское инженерное училище в Ленинграде. На третьем курсе был арестован, осужден и отправлен в Воркуту.

Отец, генерал-лейтенант Филипповский, прожил необычную жизнь до того, как стал преподавателем Военной академии. Он закончил два высших учебных заведения — гражданское и военное. Несколько лет служил в качестве военного атташе в странах Юго-Восточной Азии. В годы нашего знакомства (это было начало пятидесятых годов) отец все еще работал в академии, мать преподавала математику в вузе.

Мне была неизвестна причина ареста Сережи. Хотелось узнать об этом с его слов. Из коротких сведений, рассказанных им об училище, я понял, что ему было предъявлено обвинение в измене Родине за принадлежность к нелегально существовавшей в училище организации «истинных ленинцев». Программа предусматривала изменение государственного строя и смену политического руководства. Получил он за это максимальный срок (в ту пору — 10 лет ИТЛ) в лагерях на Крайнем Севере.

Он оказался в Воркуте. Полученное инженерное образование позволило работать в маркшейдерском бюро, а условия жизни в лагере — продолжить образование. Он хотел закончить программу физико-математического факультета. Ему помогала мать. Она посылала много специальной, учебной и прочей литературы. Не помню его в праздном времяпрепровождении.

Материальная поддержка родителей обеспечивала достаток. Не испытывая нужды в хлебе насущном, он чувствовал себя в лагере увереннее других. В посылках были вещи, продукты, учебники, книги, папиросы и табак «Золотое руно», «Герцеговина флор», которые и на гражданке доступны были немногим.