Для меня лично работа Васильева выявила главное, чем дорожил еще великий Шекспир: ответственность человека перед миром и перед собой. Она не утрачена и сегодня. И больше того, является одним из тех критериев нашей жизни, без которых немыслим прогресс.
Как-то позвонил поэт Андрей Вознесенский и пригласил на новый спектакль ««Юнона» и «Авось»» в Московском драматическом театре имени Ленинского комсомола. У входа происходило настоящее столпотворение. Да и через годы после премьеры народу не убавилось.
Помимо драматургических и музыкальных решений, меня интересовало: как мог балетмейстер, располагая незначительными хореографическими возможностями (все же исполнители — не солисты ГАБТа), добиться такого сильного эффекта, о котором написано столько статей в прессе. Оказалось, что успех его — результат четко продуманной, выверенной в деталях режиссерской работы.
Новаторские по сути достижения Васильева-постановщика напрочь отбросили архаические представления о балете, утвердив в то же время право классики на бережное и заботливое к ней отношение. Я не раз слышала, особенно за рубежом, о поразительной гармонии построения балетов Васильевым, динамичности развития образов, силе их эмоционального воздействия, стройности формы и тех чертах, кои присущи Васильеву-танцовщику. Но не в этом суть. Главное для него — свободное, художнически возвышенное обращение с классическим танцем, открытие новых возможностей углубления и обновления этого нестареющего искусства. Васильева влекут не какие-то отвлеченные, отжившие формы, стилизованные под современность, а вечно живые процессы образного отражения жизни.
Работы Васильева отличает острое чувство современности, столь необходимое и присущее всякому творцу. Проникая в суть нынешней эпохи, в процессы, формирующие сегодняшний день искусства, балетмейстер непрестанно заботится о соответствии своих поисков духу времени.
Значительным событием в мире хореографии стали и две другие работы Васильева — «Танго» на музыку аргентинского композитора Пьяцоллы и «Ностальгия» на мазурки и вальсы русских композиторов. Оба балета во многом автобиографичны, повествуют о тяжелом и, увы, скоротечном веке артиста балета и труде, приносящем ни с чем не сравнимую радость, вдохновение.
Оценить красоту каждого жеста танцовщика и его партнерши Екатерины Максимовой, их сценическое обаяние, блеск стиля и понять, какой ценой все достается непревзойденному танцевальному дуэту, позволил и фильм французского режиссера Доминика Делуша «Катя и Володя», посвященный прославленным артистам. Фильм стал главным событием первого фестиваля французского фильма, прошедшего в Москве в июне 1991 года, и вызвал многочисленные отклики в прессе.
Два года шли съемки. Режиссер следовал за танцовщиками по их гастрольным маршрутам: из Москвы — в Париж, из Парижа — в Мадрид… Из Неаполя — в Верону, затем в Вену, Амстердам… Постановщик долго не мог прийти в себя от сообщения, что имеет дело… с уволенными из Большого театра артистами. «Это абсурд высшей категории! Такого не может быть!» — восклицал он в недоумении. К сожалению, случилось, несмотря на возмущение всего артистического мира и миллионов поклонников таланта Плисецкой, Максимовой, Васильева,, Бездушная машина бюрократии (под воздействием чьего-то указания или, скорее, влиятельного желания избавиться от неугодных звезд) сработала безотказно. Солистов балета, отдавших театру лучшие годы жизни, в расцвете творческих сил и в зените славы заставили написать заявления об уходе по собственному желанию. Звезды первой величины оказались уволены «по решению конкурсно-тарификационной комиссии, как не прошедшие аттестацию» (?!). И этот, мягко говоря, безнравственный спектакль проходил в то время, когда балетный мир с нетерпением ждал выступлений Васильева и Максимовой в США, Канаде, Англии, Франции, Италии, Германии, Голландии… За пределами родины их ждали цветы и овации, дома — выдворение на пенсию. Кстати, решение о выходе на пенсию было принято без них — Васильев с Максимовой гастролировали в это время во Франции.
Позорный диктат и тут преуспел.
Звездам балета поставили условие: танцевать только один спектакль — «Анюту», за 90 (?!) рублей в месяц.
Вызывающе оскорбительная низкая оплата труда волшебников танца не могла не дойти до сведения правительственных кругов — там раньше других получали информацию о всех событиях, происходящих за кулисами элитного театра. Но «наверху» молчали. Естественно, молчал и министр культуры. Зачем ему «высовываться», иметь лишние хлопоты? Помню, как одному высокопоставленному лицу из «застрельщиков перестройки» окружения Горбачева доложили, что видные деятели культуры, искусства один за другим уезжают за границу. Тот только махнул рукой: «Пусть едут. Скатертью дорога»… Не знаю, в какой другой стране мира найдется государственный муж, так легко расстающийся с цветом нации, ее гордостью.
— С чего же все-таки начались расхождения с Большим театром? — спросила я Васильева незадолго до премьеры балета «Ромео и Джульетта», очередной постановки балетмейстера.
— Не с Большим, а с его руководством, с некоторой критикой в его адрес. Но мы же видели, как постепенно Большой балет превращался в театр одного человека — главного балетмейстера. Вот где надо искать причину неудач сегодняшних и, думаю, будущих, если все останется по-старому. За восемь лет в труппе из 250 человек не создано ни одного серьезного нового спектакля. Кроме концертных программ или каких-то миниатюр, а также балета «Сирано де Бержерак» Ролана Пети, спектакля тридцатилетней давности, на родине не имевшего успеха и перенесенного в Большой…
Большой театр не может и не должен быть театром одного постановщика, даже такого талантливого, каким, бесспорно, является Григорович. Большой театр — театр больших традиций, наполненных веками. Они должны развиваться и поддерживаться, а театр — работать в разных направлениях, ставить все лучшее из мирового репертуара. Сегодня традиции уходят безвозвратно, причем те, которые культивировались десятилетиями, — актерское раскрепощение, свобода, импровизация, «незасушенность» исполнения, творческий поиск… Обидно даже не за нас, хотя, думаю, мы сделали в театре немало. Обидно за поколение артистов, «проскочивших» мимо своих удач. Для них же ничего не поставили. Их лишь «вводили» в старый репертуар. Кроме того, в основе жизни труппы — подчас длительные и напряженнейшие гастроли за рубежом. А разве можно творчески развиваться и осмысливать достижения балета, находясь все время в пути? Большой балет оказался в изоляции от общего движения, развития и достоинств мировой хореографической практики; его потенциал, на мой взгляд, вызывает все большие опасения…
Слушая Васильева, я вспомнила о Морисе Бежаре, основателе труппы «Балет XX века», которому еще министр культуры, кандидат в члены Политбюро Петр Демичев обещал постановку балета «Александр Невский» (просто, сердечно так сказал: «Приезжайте, мы будем рады», — чем поверг в неописуемый восторг Мориса, целый день повторявшего: «Какой у вас замечательный министр! Потрясающий!»).
Перестройка в балете оказалась не лучше эпохи «застоя» — новое не проникало в Большой. Артисты и поныне страдают от недостатка обменов, контактов с крупнейшими хореографами-новаторами, не говоря уже о разных негативных трениях внутри труппы. И ведущим солистам театра ничего не остается, как разлетаться по разным странам — годы-то ведь идут, и хочется многое успеть…
В 1990 году во всем мире прошли торжества в честь столетия со дня рождения Вацлава Нижинского, танцовщика-легенды, воплотившего в танце магическое искусство «серебряного века» и ставшего пластическим, эмоциональным и философским символом эпохи модернизма. Васильев оказался едва ли не единственным художником, дарование которого выдерживает сравнение с гением начала века. Это понимали крупнейшие хореографы мира, и, когда речь зашла о том, кому отдать пальму первенства на юбилейных «коллегиях», все назвали русского премьера, бывшего на родине уже пенсионером. На Западе никто не удивился такому единодушию, потому что феномен Васильева в чем-то действительно близок феноменальной личности Нижинского. Один творил в первой половине века, другой — во второй, и каждый неизбежно был связан со своим временем, отображая его в танце лучше, чем кто-либо другой.