Я не раз и не два пела в Звездном, и он, по-моему, не пропустил ни одного выступления. Особенно любил песни Александры Пахмутовой. А больше всего ему по душе была светловская «Каховка».

Мы очень дружили, хотя виделись не так уж часто. Но если выпадало быть вместе в зарубежной поездке, на отдыхе или просто на концерте в Звездном, никак не могли наговориться и напеться вволю.

Как-то я его спросила:

— Юра, что ты делаешь, когда устаешь?

— Запираюсь у себя в кабинете.

— А когда устаешь еще больше?

— Выхожу на улицу. Иду к людям. Ведь моя слава принадлежит им.

Слава его, особая, гагаринская, принадлежала, конечно, и ему. Но не случайно свою личную славу он связывал со славой всей отечественной космонавтики, оставшись образцом для подражания и восхищения. (Лишь годы спустя я узнала имена творцов уникальной космической техники, пионеров штурма космоса. Дерзновенные свершения на этом нелегком пути — труд великого множества людей, внесших свой вклад в это важное для всего человечества дело. Но среди многих были и самые первые. «Большая шестерка» — так их называли, выдающихся ученых, входящих в Совет Главных конструкторов. И я склоняю голову перед С. П. Королевым, В. П. Глушко, В. П. Барминым, В. И. Кузнецовым, Н. А. Пилюгиным, М. С. Рязанским. Их имена вошли в летопись космонавтики навсегда.)

Минуло несколько лет…

В ожидании своего выхода я стояла за кулисами венского «Штадтхалле». Удивительно легко и радостно пелось в тот вечер в большом концерте вместе с исполнителями разных стран. Свободные от выступлений артисты шутили, смеялись. «Что-то слишком много веселья, — пронзило мозг, — не к добру…» И тут кто-то принес за кулисы вечернюю газету, развернул… Я только увидела черную рамку… И портрет, еще лейтенантский, где он совсем молодой… И улыбка, его незабываемая улыбка.

«Гагарин погиб!» — мгновенно разнеслось вокруг. Не успела толком расспросить, узнать — а уже вызов… Взглянула вновь — нет, трудно поверить. Язык прилип к горлу. А надо идти на сцену… Петь о любви, когда вот так неожиданно теряешь друга… Какие все-таки жестокие испытания преподносит порой актерская профессия!

Каждый шаг со сцены звенящей болью отзывался в голове, только дойти до кулисы — еще шаг, еще один. Голова закружилась, а когда открыла глаза — вокруг меня занятые в той международной программе артисты: австрийцы, англичане, французы… Общее горе объединяет людей, ведь Гагарин был гражданином всей планеты…

Помню, один американский певец сказал мне:

— Как же вы не уберегли Гагарина? Он же был первым космонавтом не только вашей страны, но и всего мира.

— Надо знать Гагарина, — ответила я. — Он не был бы самим собой, если бы думал о покое, если бы не рвался в небо.

В тот скорбный день я дала себе слово подготовить специальную программу, посвященную нашим героям-космонавтам.

Мои планы сбылись в апреле 1971 года, когда отмечалось десятилетие первого полета человека в космос.

На сцену вышел диктор Центрального телевидения и своим красивым, известным миллионам телезрителей голосом дал старт этой новой программе из двух отделений. Основу ее составили песни Александры Пахмутовой на стихи поэта Николая Добронравова из цикла «Созвездие Гагарина». Хорошо знавшие Юрия Алексеевича и дружившие с ним, поэт и композитор считали своим гражданским долгом выполнить этот «социальный заказ» в память о Колумбе Вселенной.

Я исполнила три песни из этого цикла, разные по характеру и настроению: «Как нас Юра в полет провожал», «Смоленская дорога» и «Созвездие Гагарина». В каждой из них целый мир, полный красок, чувств, мыслей. Лирика и героика нашли свое эмоциональное поэтическое выражение.

В тот день премьеры я, признаюсь, впервые за много лет выступлений на профессиональной сцене ощутила душевное смятение от значимости песенной темы, ответственности перед памятью героя, вошедшего в историю человечества.

Трудно мне далась песня «Как нас Юра в полет провожал». Долго искала свою интонацию затаенного рассказа о скорби, о боли утраты, но не хотела приближать эту песню к реквиему, столь противоречащему самой натуре Юрия Гагарина.

Едва начала «Смоленскую дорогу», как увидела в четвертом ряду молодую женщину в черном. Казалось, горе так и застыло на ее лице. Валя Гагарина… Не помню, как допела: «И светлая могила у древнего Кремля…» Слезы душили меня, сжимали горло. Спасло, наверное, то, что многие в зале, не стесняясь, плакали.

В этой песне мне слышится протест самой Земли, потерявшей сына и теперь неохотно принимающей его в свои объятия. Скорбит Земля, и мать Россия отдает бесстрашному открывателю и пионеру свою нежность.

А венчала программу жизнеутверждающая маршевая песня «Созвездие Гагарина» — зажигательная, темпераментная, полная света, устремленная к звездам.

Гагарин… Его именем называли новые цветы, улицы, города, корабли. В его честь выбивали медали, ставили монументы. «А дети на свете играют в Гагарина. Значит, ты на планете живешь!»

Нередко выступала я и у моряков.

Это было во второй мой приезд на далекую от Москвы землю. Выступления подходили к концу, кроме того, я простудилась и уже собиралась вылетать домой. Но мне позвонили из штаба округа и попросили задержаться на один день, чтобы выступить перед моряками подводной лодки. Хоть я была нездорова и по возвращении в Москву вышла из строя на целых две недели, никогда не жалела, что согласилась.

Для меня общение с подводниками оказалось настоящим праздником. Я познакомилась с людьми особого мужества, бесконечно преданными морской службе, — совсем юными курносыми первогодками и их командирами, немногим старше, но уже бывалыми моряками.

Вглядываясь в их лица, спрашивала:

— Откуда вы такие взялись? Кто привил вам такое упорство? Ведь каждый день службы в этих условиях требует огромной выдержки и напряжения.

И мне, взволнованной, отвечали спокойно:

— А у нас здесь все такие. Край суровый. Слабые духом, если случайно попадут сюда, не задерживаются, остаются только самые крепкие. Короче, настоящие люди.

Нужно было видеть, с каким сосредоточенным вниманием слушали подводники наш концерт, словно боялись пропустить хоть единое слово, единую ноту. Каждая песня принималась на ура. А когда я запела песню камчатского моряка Мошарского, в которой есть такие слова: «Поверь, быть, право, нелегко женою моряка», — их лица расцвели улыбками.

Меня провели по лодке, показали красный уголок, где я с радостью обнаружила и собственные пластинки, — отправляясь в многодневные океанские походы, оберегающие нашу безопасность, моряки берут их с собой, чтобы, как они говорили, «не чувствовать себя в отрыве от Родины».

В заключение перед строем личного состава мне вручили бескозырку и удостоверение о присвоении звания почетного матроса. Тогда же я пообещала «напеть» пластинку специально для воинов Армии и Флота.

Вскоре мой напетый «гигант» отправился бороздить воды Мирового океана, став спутником громадной подлодки, на борту которой я обрела стольких дорогих моему сердцу друзей.

Что такое воинская дружба, я поняла, понюхав пороху в Афганистане осенью 83-го. «Афганский поход» ничем не отличался от настоящей войны, и памятуя о том, что солдат без песни не солдат, я согласилась на эти опасные и тяжелые гастроли.

Тридцать четыре концерта с ансамблем «Россия» за две недели под грохот разрывов бомб и свист «эресов» — дальнобойных реактивных снарядов — в Чертогане, Панджшере, Джелалабаде, Гардезе, Файзабаде, Пагмане… Такое не забывается. На всю жизнь запомнился и Кабул, смрадные зловония его трущоб и поднебесная лазурь минаретов, зелень восточных садов, вопли муэдзинов и ненавидящие взгляды из-под чалмы… Недалеко от аэропорта на моих глазах рухнул на жилой глинобитный дом самолет, подставивший свой зелено-серый бок с афганскими эмблемами под стаю «стингеров». Душераздирающие крики, плач, стенания… Командир вертолетного звена, усатый майор с двумя боевыми орденами на груди, предупредил, когда мы с мужем забирались на борт одной из машин, чтобы отправиться на очередной концерт: «Полет небезопасен. В узком русле сухого ручья, над которым будем пролетать, орудуют моджахеддины. Всякое может случиться». «На все воля Божья», — отвечала я, усаживаясь на узкую зеленую скамейку.