И далее: «Мы не должны ходить за кулисы, потому что это испортило бы всякое представление. Совершать надлежащим образом подобные театральные действия при всех вообще возможных сложных обстоятельствах жизни — значит „иметь лицо“; грешить же против них, не знать их или же дать осечку при совершении их — значит „терять лицо“. „Лицо“, если мы его правильно поймем, окажется ключом к сложному замку, соединяющему в своих пружинах многие из важнейших характерных черт китайцев».

В приведенных примерах хотя и говорится о китайцах вообще, однако речь идет, конечно же, не о китайских трудящихся, с которыми авторы практически не общались, а о маньчжурских и китайских феодалах и их прислужниках — с ними-то и приходилось иметь дело иностранным наблюдателям.

Непримиримость к лицемерию, честность, прямота и искренность — подобные качества высоко ценились в китайском народе. Это отразилось, например, в китайских пословицах и поговорках: «Шкура овечья, а сердце волчье»; «В лице мир, а в душе злоба»; «Голова зайца, а глаза змеи»; «На устах шуточки, а за спиной нож»; «Речь нежная, как колокольчик, а сердце черствое, как сухарь»; «Посмотришь — человек; вглядишься — дьявол»; «Лучше умереть, чем отступиться от истины»; «Признать истину легко, трудно следовать ей»; «Кто честен, тот всегда идет вперед»; «Истина — источник мужества».

Природа лжи и лицемерия чиновников, несомненно, связана прежде всего с социальным аспектом — с тем общественным положением, которое они занимали. Ложь, лицемерие, театральщина всегда были неотъемлемыми чертами господствующих классов в любом государстве, но в феодальном Китае эти качества были доведены до гипертрофических размеров и нередко оборачивались гротеском.

Народ знал подлинную цену своим «управителям», и это нашло отражение в поговорках: «Гнилое дерево не годится на столбы, подлый человек не годится в начальники»; «Опасайся чиновника, который улыбается»; «Чиновник никогда не обижает того, кто приносит подарки».

Во имя собственного обогащения чиновник прибегал к самым различным формам вымогательства. Это тем более было ему доступно, так как в его распоряжении на местах находились и вооруженные силы, и аппарат власти. Важным источником доходов был земельный налог, часть которого шла ему в карман. Немалым подспорьем служили косвенные налоги. Под предлогом изыскания средств для строительства каких-либо общественных зданий вводились налоги на чай, соль, табак, рис, вино, хлеб, сахар, мясо, дрова и т. п. В некоторых уездах число таких налогов доходило до семидесяти.

Постоянным средством наживы для чиновника служила его судебная власть. Он мог арестовать любого человека и потребовать от него «отступные» за освобождение.

Если император считался неограниченным властелином всего Срединного государства, «отцом и матерью» великой китайской семьи, то губернаторы, начальники уездов и т. д. объявлялись «родителями» подопечного им населения. Местное управление было полностью сосредоточено в их руках. Будучи в одном лице военачальником, администратором и судьей, местный властитель был особенно страшен в последнем качестве. Чиновники слыли кровавыми деспотами с неограниченной властью, по существу, они не зависели от общества, верша суд и расправу по собственному произволу. В лучшем случае этот произвол в какой-то мере мог быть ограничен такими же деспотами, стоявшими в бюрократической иерархии на ступень выше. Но если пострадавший осмеливался обратиться к вышестоящим властям, его жалоба возвращалась на рассмотрение к тому, кто его обидел, и тогда уже не было жалобщику пощады.

Один из вождей Тайпинского восстания так отзывался о чиновниках: «Чиновники в империи хуже разбойников; жестоких чинуш из присутственных мест не отличишь от тигров и волков; богачи свирепствуют беспредельно, а бедняки не могут даже пожаловаться на свои обиды; достояние народа растаскивается, страдания народа дошли до крайнего предела!»

Телесные наказания и изощренные пытки во времена маньчжурской династии в основном применялись по отношению к китайцам. Наказывали битьем палками, обращением в рабство, высылкой в отдаленные районы, смертной казнью, жестокими пытками.

К судебной процедуре прибегали только при крайней необходимости. Обычно все спорные дела должен был решать глава семьи или старейшина рода. Маньчжурский император Канси выразил свое отношение к суду с полной ясностью: «Хорошо, что люди боятся суда. Я желаю, чтобы с теми, кто обращается к судьям, поступали без всякого милосердия. Пусть все добрые граждане живут между собой как братья и все свои распри передают на усмотрение стариков и местного начальства. Что же касается сварливых, строптивых и неисправимых, пусть их уничтожат чиновники. Вот им и весь суд, лучшего они не заслуживают».

Китаец страшно боялся быть привлеченным к суду. Это грозило ему бесконечными неприятностями. И. Коростовец в 1898 г. писал: «Лица, знакомые с китайским народом, утверждают, что последний уважает закон, даже несправедливый, и что чувство законности врождено в каждом китайце, на какой бы ступени социальной лестницы он ни стоял. Весьма возможно, что этот взгляд справедлив; но не подлежит сомнению, что китаец трепещет перед судом и его представителями, как перед стихийной силой, более страшной, чем голод или наводнение, ежеминутно, без всякого повода с его стороны, готовой уничтожить его жизнь и благосостояние».

Немецкий наблюдатель Эрнест фон Гессе отмечал: «Бесконечный страх китайцев перед судом вызван действиями мандаринов, подкупностью и произволом чиновников, жестокостью пыток и наказаний. Вот почему китайцы решаются прибегать к суду лишь в самых крайних случаях. Нужно иметь туго набитый кошелек и быть очень влиятельным человеком, чтобы добиться на суде желанной цели».

Присутственное место, где вершилась расправа над трудящимися, где чиновник-деспот по личному произволу мог загубить человеческую жизнь, называли ямынь. Вот что было сказано в одной из листовок восставших крестьян в конце XIX в. о ямынях: «Справедливость исчезла с лица земли. В ямынях недостаточно чувствовать свою правоту. Если вы не дадите взятку, вы проиграете самое правое дело. Нет никого, к кому обиженный мог бы обратиться за помощью: простые люди гибнут от притеснения, и их вопли поднимаются к самому небу и доходят до неба».

О ямынях и чиновниках в народе слагали острые поговорки вроде: «Двери ямыня открываются на восток; не переступай их порога, если у тебя есть право, но нет денег»; «Никогда не входи в ямынь; девять буйволов не вытащат тебя оттуда»; «Проси лучше у змей, чем у чиновников и судей».

При входе в ямынь бросались в глаза две большие картонные фигуры, одетые в доспехи древних китайских полководцев с алебардами в руках и искаженными от гнева лицами. Это были духи ворот, охранявшие вход в судебную палату от вторжения нечистой силы; одновременно они считались официальной эмблемой власти.

Обычно ямынь представлял собой целый ансамбль строений, изолированных друг от друга двориками и обнесенных общей квадратной стеной. В каждое строение вели массивные двери, украшенные красными фонарями. Дворики отделялись друг от друга большими воротами из прочного дерева. Чем богаче был чиновник — глава ямыня, — тем больше было таких ворот. Последние имели причудливые портики и карнизы, углы которых украшались фигурками животных и духов.

В центральной части этого комплекса находились жилые комнаты главы ямыня, его жен и наложниц, рядом были расположены служебные помещения для подчиненных ему чиновников, гостиная и приемная, а также нечто вроде карцера для преступников. В боковых отсеках ямыня размещались прислуга и охрана.

Суд проходил примерно так. Судья восседал за большим красным столом. На столе лежали кисточки для писания иероглифов, тушечница с черной и красной тушью, небольшой деревянный брусок и пустотелый цилиндрической формы сосуд, наполненный деревянными бирками. Деревянный брусок считался непременным атрибутом судопроизводства — судья с силой ударял им по столу, если хотел произвести устрашающее впечатление на обвиняемого.