Еще одна большая переоценка ценностей. Уволилась с работы, запихала вещи в свой «фольксваген-жук» и одна уехала в Кейптаун. Поселилась в коммуне в Обсе или Хут-Бэй; лепила горшки, делала аляповатые украшения или рисовала картинки, которые пыталась продавать на Гринмаркет-сквер, носила свободные платья, сандалиии цветные банданы. Называла себя Ольгой, Наташей или Александрой. Покуривала травку, спала со всеми без разбора. Но удовлетворения от жизни не ощущала.

Переехала в Грейтон, работала в небольшом отеле, полюбила кататься на велосипеде по бездорожью, стала увлекаться теориями о природе и Матери-Земле Гее. Отклонила два предложения о совместной жизни, исходившие от лесбиянок среднего возраста. Считала любовь непременным условием секса. Впрочем, секс в ее жизни случался все реже и реже. Через месяц она стала называть местных жителей «мы», а приезжих — «они». Когда городок «захлестнула волна коммерции», она переехала в следующее новое модное местечко, Дарлинг на Западном побережье, или Кларенс в Свободном государстве, или куда-нибудь в Натал. Все эти годы она говорила только по-английски в последней попытке преобразиться. И вот, наконец, перешагнув сорокалетний рубеж, разочарованная и опустошенная, она совершила «паломничество к истокам» и вернулась в Лоувельд. Такие, как она, всегда возвращаются на родину для последнего рывка, в последней отчаянной попытке наверстать утраченные годы, вдохнуть в старые мечты новую жизнь. Может быть, когда все началось, все эти годы ее ждал здесь уклончивый спутник жизни.

Пройдет еще несколько лет, она несколько снизит свои требования и скажет «да» низкорослому пожилому бизнесмену или владельцу банановой фермы с пивным животиком, который так давно и так вежливо домогается ее руки. Все, что угодно, лишь бы не пришлось стареть в одиночестве.

32

Терция не просила меня рассказать о ней, потому что ресторан наполнялся народом и заказы сыпались со всех сторон. Кто-то включил проигрыватель. В зале гремела поп-музыка семидесятых. Проходя мимо, она поставила рядом со мной на стойку миску с орешками, подмигнула и крикнула:

— Попробуем еще завтра вечером!

Через десять минут ей на помощь подоспела вторая барменша. По виду она была лет на десять моложе Терции, хотя, как я подозревал, их биографии различались не сильно. Рыжие волосы, веснушки, грудь на пару размеров поменьше. Однако данное обстоятельство уравновешивалось тем, что вторая барменша не носила лифчика. Серьги у нее были покрупнее. Они отлично сработались — не толкались и не мешали друг другу.

Я пересел в уголок, чтобы не сидеть на дороге, и стал наблюдать за местными завсегдатаями. От меня не укрылись целеустремленность, с какой они напивались, и отчаянная жажда удовольствий. Я никогда не понимал такой преданности Новому году, но, возможно, все потому, что я чаще всего встречал Новый год один или с Моной. А может, я просто не мог понять, чему все так радуются. Прошел еще один год. Ушел навсегда, канул в прошлое. Ему на смену пришел другой.

Мне захотелось на воздух. Здесь я не мог думать.

Я понял, что мне негде жить.

Терция, хотя я ни о чем ее не просил, принесла мне закуску. Я поблагодарил ее и спросил, могу ли нанять домик на ночь. Она меня не слышала. Пришлось ей приложить ухо к моим губам. Я повторил вопрос. Кожа у нее блестела; от нее пахло потом и табаком. Она одновременно нахмурилась и рассмеялась.

— В канун-то Нового года?

Потом она пошла отнести четыре кружки пива.

Я ел жареную баранину, картофельный салат, салат из трех видов фасоли, сырную булочку и виноградный джем. В зале становилось все шумнее. В очередной раз пробегая мимо, Терция плюхнула передо мной связку ключей. Брелок был в виде серебристого дельфинчика с бусиной вместо глаза. Она склонилась над стойкой и приложила губы к моему уху.

— Иди прямо мимо гаражей. Последний дом слева, синяя дверь. Бери комнату с одной кроватью.

Потом она ушла.

Я отпер синюю дверь. В руках у меня была черная спортивная сумка.

В углу мерцала лампа из вулканического стекла; гостиную заливал теплый оранжевый свет. Сказать, что комнатка была заставлена, — значит ничего не сказать. Потолок был обит материей — сине-зеленой, с индийским узором. Стены сплошь увешаны картинами маслом, гравюрами и рисунками. На них — вымышленные или мифологические фигуры, единороги, гномы. Принцессы с невероятно длинными волосами. Каждая картина была подписана большими округлыми буквами: «Саша».

Значит, насчет гончарного или ювелирного дела я ошибался. Все-таки она художница — конечно, не блестящая, но и не самая плохая. Так, серединка на половинку.

Тяжелые шторы были задернуты. На полу лежал мохнатый ковер. У противоположной стены — стеллаж с книгами. Диван и два кресла, кофейный столик, на столике пепельница, три книги и плетеная корзинка. В корзинке лежали такие же, как у меня, брелки в виде дельфинчиков с глазами-бусинами.

В комнате пахло благовониями.

Слева находились две спальни, справа — кухонька и ванная.

Спальня с односпальной кроватью была обставлена более по-спартански. Одеяло сшито из больших кусочков, на стене всего одна картина. Сцена при луне: длинноволосая принцесса стоит спиной к наблюдателю и протягивает руку к детенышу единорога. Я поставил сумку на кровать, расстегнул «молнию», достал «глок» и сунул его в прикроватную тумбочку. Сбросил туфли и носки, нашел пакет с умывальными принадлежностями и выложил его на кровать. Взял мобильник и позвонил в больницу. Прошло несколько минут, прежде чем к телефону подошла медсестра из блока интенсивной терапии. Она сказала, что состояние Эммы без изменений.

— Но мы живем надеждой, мистер Леммер!

Я позвонил Би-Джею, поскольку в ночь дежурил он.

— Все тихо, — сообщил он.

Жанетт Лау ответила после второго гудка.

— Зюйд-ост нас просто сдувает, — заявила она.

Даже издалека я слышал завывания ветра. На заднем плане слышались голоса и слабый шум морского прибоя. Интересно, где и с кем она празднует канун Нового года?

— Номерные знаки на твоем «джипе» фальшивые. Ты где?

— Вряд ли тебе будет интересно.

— Успехи есть?

— Нет. Но я стараюсь.

— Не спеши, — заявила она.

Я взял пакет с полотенцем и пошел мыться. Когда я включил свет, оказалось, что вся ванная выполнена в синей гамме. Все белые кафельные плитки были расписаны вручную узорами, рыбками, дельфинами, ракушками и водорослями. На туалетном столике стояло четырнадцать свечей. Здесь была только ванна, душа не было. На краю ванны у стены в ряд стояли бутылочки: масла, кремы, шампуни и соли для ванны с травами.

Я открыл краны и разделся. Сначала подумал, не поэкспериментировать ли с солью для ванны.

Засмеялся над самим собой.

Вошел в ванну и лег в горячую воду.

Издалека доносились громкая музыка и радостные крики. Я глянул на часы. До полуночи целых два часа.

Я закрыл глаза и приготовился думать.

Забудь об огорчении! Забудь о том, что тебя окружает. Вспомни все, что было. Объективно. Отстраненно. Я медленно и тщательно раскладывал все факты в ряд, как костяшки домино. Из-за чего все началось? Что породило всю цепь событий? Как бы я ни вертел костяшками, все сводилось к одному: звонок Эммы инспектору Патуди.

Осторожно, шаг за шагом, я двинулся от отправной точки. Нападение на Эмму. Убийство Волхутера. Нападение на нас. Убийство Эдвина Дибакване.

Мысли мои потекли в новом направлении. Вначале загадочные экотеррористы, скрывающиеся за латинскими буквами «H.B.», не нарушали закон. Их действия были относительно безобидными. Постепенно они перешли к поджогам и нападениям на людей. И вот дошли до убийств. Первым сорвался Коби де Виллирс. Началось с покушения на Эмму, вскоре после этого последовали смерти Волхутера и Дибакване.

В чем дело? Что послужило катализатором? Почему так внезапно?

Я не знал, да и не это меня волновало.