Потом он захлопнул за мной дверь. Я оказался в селямлыке [30]господина ратей, и сам он собственной персоной стоял передо мной — слегка постаревший, чуть более согнутый, чем раньше, но с сияющими глазами и смеющимся лицом. Он протянул ко мне руки и приветствовал меня на превосходном немецком языке:

— Вы опять в Тунисе! Прошу вас изволить принять благородную дружбу, тысячу приветов при сотне чувств и изволить остаться вам другом вследствие Германии и несмотря на всегдашнюю Африку!

Если кому-нибудь удастся прочесть эти слова так быстро, как только можно, то этот счастливец получит приблизительное представление о виртуозном искусстве, с каким милейший Крюгер-бей обходился со своим родным языком. Он обнял и расцеловал меня с такой же сердечностью, как и старый Саллам, даже еще сердечнее, усадил на свой ковер, рядом с собой, а потом резво продолжил беседу, но предложу его фразы своим читателям в несколько исправленном виде, иначе они, боюсь, не поймут ни строчки.

— Садитесь же, садитесь! Мой старый Саллам принесет вам трубку и кофе с ускоренной чудовищностью, чтобы доказать вам наше восторженное состояние от вашего сегодняшнего здесь появления. Когда вы приехали?

— Сегодня, и прямо из Египта.

— Вы уже позаботились о номере в гостинице?

— Не совсем, по крайней мере — не для себя. Но мои друзья, верно, там уже разместились. Меня сопровождают два друга.

— Кто они?

— Помните ли мои приключения в алжирской пустыне?

— Да. Караван разбойников, которых перестрелял знаменитый англичанин; он освободил пленников и отправил их по домам.

— Верно! Этот знаменитый англичанин, Эмери Босуэлл, прибыл со мной. А помните мои давние рассказы о вожде апачей Виннету?

— С подробнейшей непрекращаемостью воспоминаний о ваших американских индейцах, среди которых главный ваш друг — Виннету.

— Да, и этот индейский вождь тоже здесь. Я расскажу вам, ради чего я объединился с этими необыкновенными людьми.

— Да, вы мне обо всем расскажите, — начал он и поинтересовался, не прихватил ли Виннету свое Серебряное ружье и привез ли я свои «Убийцу львов» да штуцер Генри [31]. Теперь он перешел на арабский язык, на котором говорил без ошибок.

Я утвердительно ответил на его вопросы, а потом осведомился:

— А что это вы так обстоятельно расспрашиваете о нашем оружии?

— Потому что оно может нам понадобиться.

— Для чего же?

— Завтра я выступаю в поход против племени улед аяр, которое возмутилось против налога.

— Улед аяр восстали? Я, правда, уже слышал об этом. Они не хотят платить подушную подать, но я-то думал, вы уже послали карательный отряд.

— Конечно, но вчера ко мне прискакал гонец и сообщил, что мои кавалеристы не только не добились цели, но и были окружены аярами. Только этому посланцу и удалось вырваться.

— Где задержали ваших людей?

— Возле развалин Музера.

— Я не помню этого места, но это лучше, чем окружение в открытом поле. Среди руин они наверняка отыщут укрытие и смогут продержаться до прихода помощи. Вообще-то здесь совершена одна непростительная ошибка. Улед аяр — храброе племя, и, судя по тому, что мне о них известно, я предполагаю, они могли бы собрать около тысячи всадников. Не так ли?

— Сотен девять, пожалуй.

— Ну, сотня — туда, сотня — сюда… Это одно и то же. В любом случае одного-единственного эскадрона против такого племени слишком мало. В эскадроне хоть были толковые офицеры?

— О да! Капитан, или ротмистр, стал моим любимцем за свой ум и храбрость. Ею зовут Калаф бен Урик.

— Кто он? Араб? Турок? Мавр? Бедуин?

— Не угадали. Он родился в Англии, военную службу отбывал в Египте, а потом перебрался в Тунис, где очень скоро дослужился до унтер-офицерского звания, а затем продвинулся еще выше. В конце концов он стал коларази, и вот теперь ему было доверено руководство экспедицией против улед аяр.

— Такой способный офицер, этот Калаф бен Урик? Хм! Как же случилось, что он поступил так неосторожно, отправившись в путь всего лишь с одним эскадроном? Разве паша не мог добавить кавалеристов?

— К сожалению, у него не было резерва.

— А что, если Калаф бен Урик посчитал, что может решить поставленную перед ним задачу такими малыми силами?

— И это тоже верно. Он сказал, что каждый из его людей настолько ловок и смел, что справится с десятком врагов.

— Куда он отправился?

— В Унеку.

— Значит, по караванному пути на юг. А не было ли при нем постороннего?

— Был.

— Кто он? Вы знаете?

— Нет.

— Я полагаю, что Калаф бен Урик должен был просить у вас разрешения, если хотел взять чужого, не приписанного к отряду человека.

— В качестве старшего командира подразделения он мог взять с собой любого понравившегося ему человека.

— Так! Значит, разрешение ему было не нужно. А сколько человек хотите взять с собой вы теперь, для выручки своего отряда?

— Три эскадрона. Мы выступаем завтра, после обеда.

— Стало быть, в час аср [32].

— Да.

— К сожалению, у мусульман есть поверье, что любой поход обречен на неудачу, если начался в другое время. Из-за этого вы теряете целый дневной переход. Возможно, именно эта потеря времени, сколь бы мала она ни была, послужит причиной гибели тех, кого вы решили спасти. Я бы не терял ни мгновения, выступив немедленно, хотя бы и ночью.

— Вы совершенно правы, но обычай не отменишь, да и приказу паши ничья воля противостоять не может.

— Если сам Мохаммед эс-Садок-паша так приказал, тогда ничего, конечно, не изменишь. Вам придется ждать до завтра.

— А вы, разумеется, отправитесь с нами? И оба ваших прославленных спутника?

— Хм! Я бы не возражал. Такой вот поход — в самый раз для меня. Что же касается Виннету и Эмери, они, думаю, тоже присоединятся.

— Мне очень приятно услышать это. Вашим друзьям, естественно, не надо оставаться в отеле, я очень прошу их принять мое приглашение и стать моими дорогими гостями.

— Хорошо, позвольте мне привезти их сюда. Багажа у них нет, а потому достаточно послать им двух лошадей. Естественно, и у меня нет лошади. Если вы хотите, чтобы мы сопровождали вас в экспедиции против аяров, дайте нам лошадей. Пожалуй, мне не стоит напоминать, что как Виннету, так и Эмери Босуэлл избалованы и предъявляют к верховой лошади высокие требования.

— Совсем как вы. Но опасаться вам нечего. Вы меня знаете и будьте уверены, что вам предоставят самых лучших лошадей.

— Мы будем благодарны за это. А я был бы очень признателен, если бы вы смогли дать мне лошадь уже сейчас. Мне же нужно вернуться в город, да при этом еще заглянуть в деревушку Загван.

— Что это там вам понадобилось?

— Я расскажу об этом попозже, когда у меня будет свободное время. Тогда же вы узнаете, что мы, трое мужчин, ищем в Тунисе. А теперь я прошу вас ответить мне на несколько вопросов. Есть ли у вас доказательства, что Калаф бен Урик англичанин?

— Нет.

— Чье у него сейчас подданство?

— Тунисское.

— Значит, если он совершит преступление, то по закону судить его будет не представитель его далекой родины, а паша?

— Да. Только Калаф бен Урик очень почтенный человек, к тому же — истинный правоверный; я поклянусь чем угодно в его добропорядочности и не допущу никаких нападок на моего любимца.

Он произнес эти слова таким строгим и значительным тоном, что я сразу же понял, как высоко он ценит Калафа бен Урика. Поэтому я тут же принял твердое решение: пока я не буду говорить Крюгер-бею, каковы наши намерения относительно его «любимчика». Поскольку он так расположен к ротмистру, то следует ожидать, что старый господин ратей может опрокинуть все наши расчеты. Я поспешил переменить тему и завел речь о делах совсем иного рода. Мы поговорили о пережитом, выкурили по трубке драгоценного джебели [33]да еще выпили кофе, который все снова и снова заваривал старый Саллам; мы беседовали о чем угодно, но только не о том, что было у меня на сердце.