– Это ты? – спросил он, изумленный.

Наступило продолжительное молчание.

– За какие грехи ты себя наказываешь? – спросил Казимир.

Амадея устремил взгляд на него.

– За какие? Может быть за твои, король! – произнес он насмешливо. – Я каюсь и молю Бога, чтобы перестала литься наша кровь, чтобы не все Амадеи закончили свою жалкую жизнь, разорванные лошадьми на четыре части… Я несу наказание и за вас, чтобы Господь простил и вас за то, что вы дали приют последнему из нашего рода.

Взволнованный король молча слушал.

– Ты уже покаялся, – произнес он после короткого перерыва слабым голосом. – Возвратись…

– Куда? – спросил с насмешкой Амадей. – Там, куда я хотел бы возвратиться, на моей родине меня ожидают лишь воспоминание о преступлении, стыд и могила… А здесь? Чужая страна… Я хотел прикрепиться к ней… Не мог… Душа моя упорно рвется в другое место!.. У меня своего дома нет, и я не хочу его иметь…

– Желаешь ли ты чего-нибудь от меня? – спросил король тихим голосом. – Чтобы меня отпустили… Я уйду, – произнес он, – мне ничего не нужно…

Король постоял еще с минуту и, медленно повернувшись, молча вышел. В этот день Казимир никого видеть не хотел, даже и ксендза Яна, бывшего еще при дворе. Один лишь Кохан молча прислуживал ему.

Королю нужно было много времени, чтобы переварить в себе горечь и печаль сегодняшнего дня.

Кохан послал за Сухвильком, потому что лишь он один мог так заинтересовать короля государственными делами и завладеть всем его вниманием, чтоб все огорчения уступали на задний план перед делами, которые король считал своей обязанностью и жизненной задачей.

Ксендз Сухвильк прибыл, привозя с собой приготовленные законы о высших судебных инстанциях для колонистов, поселившихся на основании немецкого закона. Вержинек принес проекты и планы, как заново устроить соляные копи в Величке.

Эти два дела государственной важности вывели Казимира из его оцепенения. Его старались как можно больше занять ими.

Вержинеку приходилось вызывать чиновников из копей; ксендз Сухвильк должен был совещаться с теми, которые поселились на основании магдебургского права, а таких было много в стране.

Королю не давали отдыха, но усталость была для него избавлением, принося с собой забвение и не давая ему мысленно погружаться в прошлое. Между тем, спор между королем и епископом тянулся без конца и не давал спокойствия. Король вынужден был отправить своего посла к папе. Кохан, наконец, уже не знал, чем развлечь своего любимого пана, у которого всегда было вдоволь работы и заботы, но который, кроме охоты и редких посещений княжен Мазовецких, никогда нигде не показывался.

Со времени своего несчастного пребывания в Праге, закончившегося похоронами, даже и этот любимый город отталкивал Казимира неприятными воспоминаниями. Его приглашал император, помнивший прежнюю приязнь и желавший поддержать хорошие отношения с Польшей. Казимир колебался и откладывал.

Однажды ксендз Ян, настоятель их Тынца, прибыл в Краков: это было весной следующего года.

Всегда веселый и оптимистически настроенный, он на сей раз был еще оживленнее и разговорчивее.

Он возвращался из Праги, куда ездил по делам ордена, но воспользовался своим пребыванием там, чтобы осмотреть город; ему удалось попасть к императору Карлу, и он с восхищением рассказывал о роскошной жизни монарха. Прага была некоторым образом временной столицей империи; туда постоянно приезжало много немецких князей, происходили турниры, двор развлекался, а вокруг императора группировались ученые, артисты и все европейские знаменитости.

Настоятель с большим восторгом рассказывал обо всем и расхваливал императора, который, как ему известно было, помнил о своих прежних хороших отношениях с Казимиром и очень хотел его видеть. Ксендз Ян не стеснялся рассказывать о красоте дам при императорском доме, об их нравах и об удовольствии, испытанном им от пребывания в их обществе.

– Ваше величество, – добавил он, – пора уже, чтобы вы, ради блага Польши, сблизились с императором. Союз с ним даст вам новые силы устранить врагов, послужит вам помощью в деле с крестоносцами, поможет вам у папы; вашей милости нужны развлечения, и посещение Праги оживит вас. Кто знает…

Быть может, откроются какие-нибудь виды на будущее, когда ваш брак с княжной Аделаидой будет разорван, что неизбежно должно произойти. Король слушал с напряженным любопытством; видно было, что ему страстно хочется поехать в Прагу, и что воспоминания о Маргарите его удерживают.

Аббат настаивал. Император как раз в это время гостил в чешской столице, окруженный достойными гостями.

Король не хотел быть неожиданным гостем и после короткого колебания послал с письмами подкомория Щедрика в сопровождении Кохана.

Щедрик был послом официальным, Рава – интимным. Ему было поручено разузнать обо всем и привезти Казимиру более подробные сведения.

Через несколько дней послы возвратились и привезли с собой сердечное и теплое приглашение от имени императора, и Кохан с восторгом рассказывал о дворе Карла.

Рава считался одним из выдающихся придворных Казимира, а потому он вместе с Щедриком был удостоен приглашения на бал в императорском дворце. Красивый, изысканно изящно одетый Кохан постарался своим появлением не осрамить своего повелителя и был очень хорошо принят.

А так он питал особенную слабость к женщинам, то он не переставал говорить о необыкновенной красоте тех, которых он там видел.

– Их там было много, и княжеского, и рыцарского происхождения, и различных национальностей, и француженки, и итальянки, и немки –рассказывал Рава. – Но это, право, невероятно, там была одна мещанка, чешка из Праги, недавно овдовевшая после Рокичана, некая Кристина, и она первенствовала между всеми. По красоте она могла бы быть королевой, но зато и гордость у нее королевская. Взоры всех были устремлены на нее, и некоторые бесились от ревности. Кроме красоты и молодости – ей было не больше двадцати лет – ее украшали платье и драгоценные камни, которые на ней были. Хоть и мещанка, но по своему костюму она могла сравниться с женами графов, баронов и князей и умела его хорошо подобрать к лицу и к фигуре!

Король с большим любопытством начал расспрашивать о Кристине, а, Кохан предвидевший это, разузнал обо всем и мог рассказать о всех подробностях.

Он знал о том, что она была очень богатой вдовой, что к ней сватались многие, и что ей предсказывали блестящую будущность, потому что она вскружила головы всем при дворе императора.

Кохан, как бы нарочно постоянно возвращаясь к воспоминанию о Кристине, возбудил любопытство Казимира до высшей степени.

– Может быть, ты в нее влюбился, что она у тебя из головы не выходит? – спросил король, шутя.

– Да хранит меня от этого Господь, – возразил Рава, – потому что моя любовь не встретила бы взаимности. Она метит выше и не удостоила бы меня даже взглядом. Ее нельзя взять ни лестью, ни подарками – у нее большой опыт, и, если это правда, она ценит достоинство и титул выше, чем все другое. Должно быть, ее прекрасная ручка достанется кому-нибудь из придворных императора.

Окруженный многочисленной свитой, с королевской пышностью, сопровождаемый значительным отрядом рыцарей, Казимир в конце марта отправился в Прагу, чтобы навестить императора.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

РОКИЧАНА

Кохан Рава был типичным панским фаворитом. Он себя чувствовал прекрасно в этой роли, потому что ни к чему другому не стремился и был доволен своими занятиями, в которых он проявлял особенные способности.

Он жил жизнью своего пана и заботился о нем больше, чем тот о самом себе. Во время своего пребывания вместе с Щедриком в Праге, увидев при дворе императора красавицу Рокичану, которая понравилась ему своей величественной красотой, он сразу подумал о Казимире.

– Такая женщина могла бы его сделать счастливым, – подумал он.

Лишь только у него появилась эта мысль, он тотчас же стал подробно разузнавать о красавице: кто она такая, чья она дочь, какой репутацией пользуется и что о ней говорят.