Лицо ксендза Барички стало еще строже и мрачнее. Он пронизывал гневными и презрительными взглядами стихоплета, но Вырвант или не видел этих угрожающих взглядов, или не обращал на них внимания.
По всем комнатам раздался смех, потому что гости оставили свои места за другими столами и тесным кольцом обступили Вырванта. Как только он окончил, несколько десятков шутов, одетых в разноцветные пестрые костюмы, в колпаках, начали кружиться вокруг стола с плясками, с песнями и с разными шутовскими проделками, подстрекая гостей к веселью. Шум и гам наполнили комнаты, и чем они становились сильнее, тем лицо ксендза Барички становилось пасмурнее. Видно было, что он хотел бы оттуда сбежать, до того развязные разговоры и безумное веселье раздражали его. Однако, он не мог покинуть своего места при столе, потому что хозяин, целуя ему руки, упрашивал его остаться и не давал ему уйти. К тому же, на скамье, на которой он сидел, было так тесно, что он не мог сойти с нее, не потревожив всех остальных. Если бы заранее не поставили на стол блюда с кушаньями, то слуги не могли бы протолкнуться, чтобы их принести. Кувшины и бутылки передавались из рук в руки над головами сидевших. Одни смеялись, другие пели, некоторые громко разговаривали, почти крича, потому что шумная музыка заглушала все, и лишь близко сидевшие друг возле друга могли сговориться.
Кохан, догадавшийся по выражению лица исповедника, что тот стремится вырваться отсюда, беспокойно стерег его, не желая упустить такой случай, не использовав его. Баричка, несколько раз смерив своим презрительным взглядом королевского фаворита, сидевшего против него, больше не обращал на него внимания. Может быть и он чувствовал, что Кохан ищет какого-нибудь повода, чтобы с ним рассчитаться. Он видел в нем своего врага. Они лично не были знакомы, встречаясь издалека, не имея дела друг с другом, но каждый из них многое знал о другом.
Баричка считал окружающих короля, а в особенности Кохана, главными виновниками всех излишеств, которые себе позволял Казимир. За это он его страшно ненавидел.
Миски и блюда на столе опорожнялись, заменяясь другими, кувшины постоянно наполнялись, музыка бурно играла, охмелевшие гости пели двусмысленные польские и немецкие песни, а шуты и скоморохи, в особенности находившиеся ближе к новобрачным, в надежде на хорошие подарки изощрялись в остроумии.
Эти присяжные весельчаки имели наготове на всякий случай большой запас песен, загадок, шуток, которыми они забавляли гостей, расхаживая парами и помогая друг другу. В те времена в выражениях не стеснялись, и была полная свобода слова; замужние мещанки не конфузились и смело отвечали на намеки, а покрасневшие лица молодых девушек говорили о том, что они прекрасно понимали все.
Эта вольность, не представлявшая ничего необыкновенного, наконец, показалась Баричке до того невыносимой, что он, обругав одного шута, насильно поднялся и, упрекнув хозяина за слишком шумную свадьбу, хотел уйти.
Кохан испугался, что Баричка уйдет, и ему не так скоро представится случай, чтобы встретиться с ним; поэтому он тотчас поднялся со скамьи и, не спуская с него глаз, направился в соседнюю комнату, ведшую к выходу. Гости были все под хмельком и потому не обратили на это внимания.
Свиняглову, провожавшего ксендза, по дороге задерживали, а Баричка уже приблизился к выходным дверям, но Кохан неожиданно заступил ему дорогу. Ксендз Баричка, окинув его пронзительным взглядом, хотел пройти мимо королевского любимца, стоявшего подбоченившись в вызывающей позе.
Разговор, который он намерен был завести, не мог быть слышен другими из-за шума, к тому же гости были заняты другим.
– Ваше преподобие, – отозвался Кохан, – не соизволите дольше оставаться с нами? Разве мы этого не достойны?
Баричка улыбнулся, пробуя отделаться молчанием, но это ему не удалось.
– Я давно уже жду случая, чтобы поговорить с вами, – продолжал Кохан, – обождите немножко.
– А я с вами не хочу разговаривать и не желаю иметь ничего общего, –возразил ксендз гневно, – дайте мне пройти.
– Однако только слово, – произнес Рава, не сходя с дороги, – неужели я, по-вашему, недостоин того, чтобы вы меня выслушали?
Баричка смерил его взглядом, и выражение его лица становилось все мрачнее.
– Пропустите меня! – сказал он повелительным тоном.
– Вам нечего тут меня бояться, – начал Кохан насмешливо. – Если вы позволяете себе открыто поносить короля, то почему же мне нельзя с вами рассчитаться?
– Что вам нужно? – запальчиво спросил Баричка.
Рава бросил на него взгляд, заранее предсказывавший ему, что он ничего хорошего от него не услышит.
– Вы знаете о том, что я с детских лет служу королю и люблю своего властелина больше своей жизни. Все, что его огорчает, затрагивает меня еще больше. Несмотря на ваш духовный сан, я не пощажу вас, если вы будете натравлять людей против короля, как это вы уже начали делать.
Ксендз Баричка был поражен, услышав эти смелые слова. Он попеременно бледнел и краснел, руки у него дрожали.
– Кто вы такой, что осмеливаетесь давать указания духовному лицу? –крикнул он, вспылив. – Ступайте прочь с дороги, нахал!
– Я не уступлю вам дороги, пока мы не поговорим, – ответил Кохан, – а о том, кто я, вы сами знаете! Я королевский слуга, а вы его враг. Берегитесь же, ваше преподобие, потому что это не пройдет для вас безнаказанно!
Баричка улыбнулся презрительно; он, видимо, сдерживал себя, не желая иметь дело с человеком, к которому чувствовал презрение, но в нем кипела кровь, и гнев начал душить его; с поднятой рукой он выпалил:
– Слуга Божий не боится ни короля, ни вас… Ты слуга короля, а я слуга Того, Кто выше всех царей, и Он меня защитит. Ты слуга несправедливости, а я стою на страже закона! Ступай прочь с дороги, я не желаю иметь с тобою никакого дела!
Кохан выслушал эти слова, как бы получив пощечину.
– Вы так легко от меня не отделаетесь, – произнес он, – и я вас не испугаюсь. Вы говорите о Боге, а сами с дьявольской злостью нападаете на лучшего повелителя, разжигая против него людские сердца и подстрекая их к бунту. Король может вам простить, но мы, охраняющие его, мы вам этого не простим, даже если бы пришлось поплатиться жизнью.
– А я тоже не скрою правды, если бы даже за это пришлось заплатить жизнью! – воскликнул Баричка. – Прочь с дороги!
Он хотел пройти, но сильный Кохан, схватив его за руки и держа как в железных клещах, воскликнул:
– Дерзкий церковный слуга, если тебе жизнь дорога, то берегись и молчи! Я тебя предостерегаю для того, чтобы ты знал, что тебя ждет. Ты погибнешь! Тебе было мало поносить короля втихомолку, ты еще подстрекнул против него епископа, и вы нам угрожаете проклятиями! Но раньше, чем эти проклятия упадут на наши головы, ваши уста замолкнут!
Чем больше горячился и выходил из себя Кохан, тем больше ксендз Баричка, вначале взволнованный и возмущенный, овладевал собой и становился спокойнее. Он вооружился достоинством духовного сана, и Кохан смущенно должен был опустить глаза перед его смелым взглядом. Голос Кохана начал дрожать, и он, пробормотав несколько слов, замолчал.
Ксендз почувствовал свое превосходство и, забыв о том, что они находились в чужом доме, в гостях, повышенным голосом сказал:
– Уходи прочь! Ты думаешь, что я испугаюсь тебя и твоих угроз? Вы все больше виноваты, чем король, вы, развратная челядь, потакаете его страстям, содействуете его разврату! И ты, ты первый… Наказание тебя не минует, бесстыдный! Ты меня не остановишь угрозами, но побудишь к новым действиям! Твой гнев доставляет мне удовольствие. Твоя ругань – это честь для меня. Ступай прочь, сын сатаны!
Несмотря на шум и суету в комнате, разговор ксендза с Коханом не мог пройти незамеченным. Свиняглова догадался о стычке между ними и, пробравшись к ним, схватил Кохана за руку, но последний его оттолкнул. Баричка все больше и больше горячился.
– Возьмите его отсюда и выбросьте на улицу, – крикнул он хозяину, –потому что этот человек, переступая порог дома приносит с собой позор и навлекает на него несчастье! Разбойники, грабящие и убивающие на проезжих дорогах, гораздо лучше его, ибо они убивают только тело, а он и душу убивает!