С годами замкнутость номенклатурной системы стала неодолимым препятствием для притока свежих сил в правящую элиту. Особый вред нанесла в этом смысле установка Брежнева на так называемую стабильность кадров. Подчиняя всякое государственное дело прежде всего своему личному интересу, Леонид Ильич дал своего рода гарантии соратникам по Политбюро, членам Центрального Комитета да и всем чиновникам высокого ранга, что они могут оставаться на своих постах, пока их не призовет Господь. Разумеется, такая же привилегия закреплялась за самим генеральным секретарем. В результате почти за два десятилетия его правления состав ЦК изменился крайне незначительно. Люди старились, погружались в спячку, теряли былой энтузиазм, превращались из трудяг в сановников. С этим барским составом прекрасно уживался Брежнев, его не успел тронуть Андропов, и только при Горбачеве начались по-настоящему серьезные перемены в номенклатуре, причем и он был в этом отношении крайне осторожен, опасаясь, как говорил нам не раз, "ворошить осиное гнездо" и довольствуясь тем, что преклонный Центральный Комитет поначалу покорно глотал нововведения перестройки и стал просыпаться лишь при признаках угрозы монополии партии на власть.

Кстати, один из самых больших просчетов нашего лидера заключается как раз в том, что он считал возможным отложить глубокое обновление партийного руководства. Тем самым была заблокирована возможность реформирования партии. Когда реформатор и его соратники сетуют на то, что КПСС оказалась "неподдающейся реформе", им бы следовало признать, что повинны в этом они сами. Партию не удалось реформировать именно потому, что никто толком не собирался этого делать (разве что на словах) и не принималось никаких серьезных мер в этом направлении.

Но если массив кадров, сосредоточенных в Центре, связанных в основном с союзными ведомствами, дожил, дотянул до печального финала перестройки, то на местах произошло существенное их движение. Сначала вторые секретари чуть ли не повсюду заняли место первых, затем настал звездный час бывших председателей исполнительных комитетов. А в целом в 80-е годы, особенно при Горбачеве, сформировался костяк руководителей, которых я бы назвал профессиональными управленцами. К ним можно отнести таких людей, как Нурсултан Назарбаев, Ислам Каримов, Сапармурад Ниязов, и многих руководителей автономных республик, которые прошли выучку на совминовской и госплановской работе, а если занимали партийные посты, то, в сущности, делали то же дело - занимались организацией строительства, производства, обеспечением продовольствия и т. д.

Потолковав между собой, участники новоогаревских встреч рассаживались за длинным столом. Михаил Сергеевич занимал председательское кресло, справа от него место отводилось Лукьянову и Ельцину. Затем располагались руководители других союзных республик, после них, в алфавитном порядке, лидеры автономий. Неподалеку от президента за отдельным столиком усаживался В.И. Болдин как секретарь новоогаревских встреч. В другой части зала отводилось место для экспертов. Когда возникали споры вокруг тех или иных формулировок, Горбачев и другие участники встречи нередко просили нас высказаться или дать пояснение. Да и сами мы подавали голос, отнюдь не чувствуя себя в этом собрании безмолвными свидетелями.

Не сразу, не с первого раза, но у меня возникало и постепенно крепло убеждение, что мы участвуем в предприятии головоломной сложности. Действительно, речь ведь шла не о попытке достичь компромисса между двумя сторонами. Тут был целый комплекс противоречий, чуть ли ни у каждого участника собрания находился свой интерес, и он, естественно, домогался его защитить.

Главная линия противостояния проходила, конечно, между Горбачевым и Ельциным. Хотя внешне оба старались держать себя в руках, между ними явно ощущалось поле напряжения, в котором то и дело возникали мелкие разряды, а раза два-три не обошлось без грома и молнии. Михаил Сергеевич держался спокойней: всякий раз, когда Ельцин вступал с ним в пререкания, начинал его уговаривать, я бы даже сказал, улещивать, взывая то к здравому смыслу, то к чувству справедливости. Борис Николаевич, впрочем, не слишком поддавался на уговоры. Он большей частью молчал, но если уж говорил, то почти никогда не отступал от своего. И дело неизменно кончалось поиском формулы, приближенной к той, которая была заготовлена его командой и привезена им в портфеле. Иногда компромиссные формулы предлагали Лукьянов, кто-нибудь из участников встречи, мы с Кудрявцевым.

Элемент неуверенности в том, что мы заняты стоящим делом, вносила ироническая отрешенность, которую демонстрировал Ельцин в ходе дискуссий. На его устах почти неизменно блуждала полуулыбка, как бы говорившая, что он не слишком серьезно воспринимает всю процедуру, дело это зряшное, и ему, в общем-то, все равно, будет Договор, не будет его, поскольку Россия прекрасно проживет без Союза. Так я расшифровывал тогда скучающее, безразличное выражение его лица.

Более тщательно скрывал свои мысли Кравчук. Он сравнительно редко вступал в дискуссии, за свои поправки тоже держался цепко, но делал это без нажима, не в такой резкой и безапелляционной форме, как Ельцин. Впрочем, тогда ведь Леонид Макарович не был еще президентом, не чувствовал себя уверенно и, видимо, не желал портить отношения с Горбачевым. Была, на мой взгляд, еще одна причина, побуждавшая его не проявлять чрезмерной активности. Дело в том, что дискуссия часто касалась не общих политических вопросов, в которых украинский лидер, идеолог и пропагандист, чувствовал себя как рыба в воде, а юридических тонкостей, требовавших специальных познаний. Раз или два пришлось растолковывать их ему, особой сметки при этом не чувствовалось.

Станислав Шушкевич свободно разбирался в юридических понятиях, говорил веско и здраво, ничем не давал повода заподозрить в себе ярого националиста, в недалеком будущем - участника "беловежской тройки". Вообще же белорусская делегация и на предыдущих стадиях работы над Союзным договором обнаруживала максимум доброй воли и здравого смысла. Видимо, играло свою роль и то обстоятельство, что Белоруссия по всем статьям была идеальным членом будущей федерации. Она не собиралась рвать с Россией, и в то же время чувство собственного достоинства помогало белорусам отмерить необходимую степень самостоятельности, не допустить над собой произвола Центра. На протяжении послевоенного времени белорусам удавалось быть чуть более суверенными, чем другие. И сменявшие друг друга республиканские лидеры - Мазуров, Машеров, Киселев, Слюньков - тоже выделялись спокойной рассудительностью. Говорят, Хрущев гневался на Машерова, не жаловал белорусских лидеров и Брежнев, недовольный их "своеволием". А они делали все возможное в тех условиях и по многим показателям добивались большего, чем другие республики. Это, кстати, говорит о том, насколько непродуктивны попытки охарактеризовать все содержание советского периода, включая постсталинские времена, одним хлестким словом "тоталитаризм". При таком подходе, в частности, невозможно понять, почему на высокие руководящие посты нередко выдвигались люди действительно одаренные, интеллигентные и порядочные, как тот же Машеров.

Еще одной ключевой фигурой в новоогаревских "сидениях" был Нурсултан Назарбаев. Я проникся уважением к этому человеку, услышав его выступление на одном из пленумов ЦК. Он рисовал положение без прикрас, говорил резко, но не агрессивно, как иные ораторы. Нередко развязки удавалось находить благодаря тому, что к Нурсултану Абишевичу прислушивались и Ельцин, и Кравчук, и "автономисты". Отстаивая разумную самодостаточность республик в будущей федерации, он в то же время не хотел допустить ослабления союзных функций, сознавал, чем грозит разложение целостного народно-хозяйственного организма.

Скажу теперь о том, что составило основной сюжет, можно сказать, драматическую интригу новоогаревских встреч. Это - фундаментальный спор между союзными и автономными республиками. Он затянул на несколько месяцев работу над проектом договора, остался недорешенным и наверняка вспыхнул бы вновь, даже если бы этот документ был подписан 20 августа. Хотя и в другой ситуации, в ином плане, эта проблема остается камнем преткновения для успокоения обстановки и в нынешней России. Скажу больше: по сути дела, речь идет о глобальной проблеме, может быть, о самой головоломной, какую ход развития поставил перед человечеством. Если не будет найдено ее решение - цивилизация бесславно закончит свой путь, погрязнув в бесконечных конфликтах и войнах.