– А если поедешь сам?
– Тогда завтра. Может, послезавтра.
– Поезжай.
Он вскинул на нее серые, тревожные глаза.
– Ты считаешь?
– Конечно. И думать нечего. Покончишь со всем этим раз и навсегда. Примешь решение.
– Мэри… А ты?
– Что?
– Какое решение примешь ты?
Она склонила голову на плечо, обласкала шоколадным взглядом, улыбнулась.
– Я приму любое ТВОЕ решение, Билл.
– Если меня оставят на службе…
– Значит, поеду за тобой. Впрочем, ты меня еще никуда не звал.
Билл задохнулся, словно воздух стал стеной, в которую он врезался.
– Мэри, я ведь… Черт, ну что ж я за идиот, в самом деле! Мэри!
– Что, Билл?
– Ты выйдешь за меня замуж?
– Да.
Она встала, обошла стол, положила руки на плечи Биллу. Сказала спокойно и тихо:
– Я выйду за тебя замуж, Билл. Прямо сейчас. Здесь. Пойдем.
Она повела его в сад. Билл шел, чувствуя, как стучит в висках сердце, как дыхание то и дело сбивается, как горит в жилах серебряным огнем кровь.
Маленькая женщина с искристыми глазами вела его за собой, и впервые за много лет он чувствовал себя счастливым и немного испуганным. Он боялся только одного – причинить ей боль. Обидеть неловкостью. Испугать резкостью. Он слишком долго жил в жестоком мире мужчин, чтобы вот так, сразу и насовсем поверить в счастье.
Трава оплетала им ноги. Птицы пели над головами. Цветы обволакивали ароматом.
Их собственный маленький Эдем звал своих Адама и Еву. Потому что во все времена это бывает впервые, когда нет никого и ничего вокруг, есть только ты и я.
Я люблю тебя, говоришь ты.
Я люблю тебя, отвечаю я.
Иначе мир давно остановился бы.
Харли пил чай, Гортензия отдыхала. Спор вымотал обоих, тем более что и спорили-то ни о чем. Теперь двое стариков наслаждались тишиной и покоем. Как выяснилось, очень недолгим.
Дотти Хоул тенью проскользнула в калитку.
Не поднимая глаз, поздоровалась с Харли, а потом умоляюще взглянула на Гортензию. Во взгляде девушки было столько отчаяния и тоски, что Гортензия прикусила язык и удержалась от ядовитого замечания. Молча кивнула в сторону дома и сама пошла вперед.
В маленькой беленькой комнатке Гортензии царил стерильный порядок операционной. Хрустящие кружева салфеток, безупречная белизна покрывала на узкой кровати. В высокой голубой вазе три белых розы. Окно было раскрыто, и ветерок шевелил страницы книги, оставленной на маленьком столике у подоконника.
Дотти остановилась на пороге. Румянец полыхал заревом на нежных щеках, в голубых глазах стояли слезы. Гортензия опустилась в кресло и пытливо взглянула на подружку своей внучки. Ее, как и большинство молодых людей Грин-Вэлли, Гортензия знала с самого детства.
То есть, с самого появления на свет Божий.
Знала – и в глубине души любила.
– Ну что с тобой? От матери влетело? Помиритесь.
– Я хотела… Мне нужно с вами поговорить, миссис Вейл.
– Заходи и садись. В такой позе только деньги занимают, да и то, когда знают, что это бесполезно. Садись, говорю!
Дотти слабо пискнула и торопливо уселась на край табуретки. Помолчала, а потом тихо спросила, не поднимая глаз:
– Миссис Вейл, скажите, а если в первый раз…, и никак…, ничего… Это очень опасно?
Гортензия поразмыслила немного и с подозрением уставилась на Дотти.
– Что ты имеешь в виду, балаболка? Что именно в первый раз? Устроилась на работу?
Проглотила муху с супом? Сломала ноготь?…
О Господи!!! Дотти? Посмотри на меня, детка!
Ты имеешь в виду то же, что и я? То есть, я думаю о том же, о чем ты меня спросила? Ты и Ник… Вы, вместо того, чтобы искать Мэри…
Юные герои, за ноги вашу мамашу!
Дотти разразилась слезами, но тут же взяла себя в руки и гундосым до ужаса голосом рассказала все.
– Мы пошли сразу к реке. Ник был в ужасном состоянии. Правда, не смейтесь. Ему ведь очень тяжело, миссис Вейл. Над ним все смеются, а хвалят его только старые грымзы, вроде Бримуортихи. Так всю жизнь было, и в школе тоже. Он никогда толком не веселился, не играл.
Миссис Грейсон заставляла его только учиться.
Я знаю, мы ведь с ним дружили в детстве. Он мне жаловался…, нет, не на маму, а так, на жизнь.
Он Мэри очень любит, миссис Вейл. Он так переживал, что она ушла, все звал ее, а потом мы услышали голоса и смех, противный такой… пьяный. Это О'Рейли с дружками у костра сидели. Я вдруг представила, что будет, если они нас сейчас заметят, зажала Нику рот, стала его тащить подальше, но те ребята все равно услышали. Они стали разные гадости говорить и пошли нас искать. Я не могла быстро идти, ногу подвернула, и тогда мы спрятались…
Гортензия кивнула.
– Правильно сделали. С О'Рейли и его дружками надо встречаться, только имея при себе берданку. Дальше, девочка. И не сопи, вон там салфетки.
– Спасибо. В общем, мы спрятались. В копну сена. А они ходили рядом. Совсем близко. Мы их могли рукой достать. Я зажмурилась от страха, а Ник дрожал, но молчал. Потом они ушли, и я заревела, вы же знаете, какая я нервная насчет всяких ужасов. А Ник меня обнял, стал утешать, говорил, что все позади и мы сейчас пойдем домой, он не даст меня в обиду… Миссис Вейл, он так говорил, что я вдруг представила, это он не Мэри, а меня любит. И я его поцеловала. И еще раз поцеловала, а потом он меня тоже поцеловал, в общем, так странно все получилось… Я не знаю, что теперь делать! Ведь Мэри моя лучшая подруга, а я с Ником… Мы…
– Успокойся, кому говорят. Если ты о моральной стороне дела, то забудь. Мэри за Ника не выходит. Она его не любит.
– Но ведь…
– Если хочешь знать мое мнение, она скоро выйдет за молодого Уиллингтона – если не будет дурой и не станет слушать его терзания и сомнения. Ник Грейсон может считать себя совершенно свободным.
Дотти прижала стиснутые кулачки к груди.
– Миссис Вейл! Так это правда? Господи…
Но ведь Ник об этом не знает.
– Ну рано или поздно он об этом узнает, можешь не сомневаться. Так, что еще?
Дотти покраснела и опустила голову.
– Я же и спросила… Если в первый раз и никак не…, ну то есть…
– Без презерватива?
Дотти чуть не свалилась со стула от смущения. Гортензия с искренним изумлением смотрела на эту симпатичную, вполне современную деваху, которая едва не теряла сознание при произнесении вполне приличного слова.
– Дотти, детка, я ведь не выругалась, насколько я понимаю. Презерватив – официальное название резинового изделия, которым пользуются уже не первое столетие миллионы людей. Ты что, никогда не покупала в аптеках… ах, да. Первый раз, значит… Так что тебя волнует? Ник – парень вполне чистоплотный и приличный, не думаю, чтобы у него было много подозрительных связей…
– Миссис Вейл! Что вы такое говорите! Я имею в виду совсем не это. Я имею в виду… А вдруг я беременная?!
Гортензия сначала опешила, а потом разразилась хохотом.
– Ой, не могу… Они учатся в школах, ездят на машинах, магнитофоны всякие покупают, а простейших, самых элементарных вещей не знают! Нет, милая, не плачь. СЕЙЧАС ты не беременна. Процент вероятности довольно высок, но все зависит от… Да мало ли, от чего зависит. Иди домой, умой мордашку и поговори с Ником. Ты ведь влюблена в него, верно?
Ну так и скажи ему об этом.
– Но разве девушка может первой…
– Если эта девушка только что провела с ним ночь в одном стогу – может. Поверь мне.
Дотти слабо улыбнулась, встала, пошла к двери, но уже на пороге обернулась.
– Миссис Вейл, а может быть, на всякий случай вы порекомендуете мне какое-нибудь средство…, лекарство…, ведь еще не поздно…
Лицо Гортензии потемнело.
– Иди отсюда, Дороти Хоул! И не смей даже думать об этом. Если б ты видела, как воют несчастные женщины в кабинетах у врачей, как умоляют дать им совсем другое средство! Чтобы родить! А не могут, потому что в юности сваляли самого большого дурака. Никогда я тебе не присоветую такого средства, Дотти, слышишь?