Эадульф в ужасе уставился на нее.

— Так ты знала? — спросил он с упреком. — Ты уже тогда знала, что это Эафа?

— Я уже очень давно заподозрила, что Эафа причастна к этой истории. Еще в первой беседе с Эанредом, когда он назвал Эафу «моя сестра». Сперва я решила, что он просто оговорился и называл ее сестрой в духовном смысле. Только потом я поняла, что Эафа действительно была его сестрой по крови и плоти, а не только во Христе.

Эадульф скорчил недовольную гримасу, досадуя на себя за ложный след.

— Ну, это мог быть и Эанред, — сказал он, чтобы как-то оправдать себя. — В конце концов, ему уже случалось убивать за сестру. Не будем забывать о Фоббе из Фоббастуна, которого он задушил.

Тело умирающей девушки дрогнуло в тихом вздохе.

— Это я… а не Эанред… это я задушила Фоббу… Фобба меня изнасиловал… и я убила свинью… как свинью… руки Эанреда чисты.

Кожа Эафы покрылась пятнами, губы странно искривились. В груди ее послышался хрип и тут же стих. Пятна сошли с лица, и кожа приняла желтоватый восковой оттенок.

Фидельма склонилась над девушкой и закрыла ее глаза, а потом преклонила колени.

— Requiem aeternum dona еа, Domine… [12]— торжественно начала она. И все постепенно, один за другим, присоединялись к молитве за упокой души, и их голоса, возносясь и понижаясь, звучали слаженно, но не в унисон.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Был самый знойный час, когда солнце висело прямо над головой, и его ослепительно-белый свет, казалось, отражался и от темных предметов, не говоря уже о ярко-белых стенах римских зданий. Фидельма сидела в тени под навесом из грубой холстины на деревянном причале возле моста Проби, перекинутого через грязные воды медленного Тибра. Позади был крутой склон Авентинского холма, но тень от него не доходила до берега реки, открытого палящему солнцу.

Рядом с ней, то и дело вставая с места и неуверенно прохаживаясь туда-сюда, тщетно пытаясь скрыть волнение, находился Эадульф.

— Так во сколько, ты сказала, придет лодка? — в очередной раз спросил он.

Фидельма не упрекнула его, а только в очередной раз ответила спокойно и ласково:

— В полдень, Эадульф. Мы приехали первыми. Лодочнику нужно отвезти еще несколько человек вниз по реке в Остию и Порто.

Эадульф был явно встревожен.

— Ты уверена, что это хорошо — ехать одной?

Она покачала головой.

— По дороге до Остии со мной точно ничего не случится. А в Остии я встречу своих земляков из колумбианской обители Боббио, которые тоже собираются домой. И мы все вместе поедем в Марсилию, а оттуда в Ирландию.

— А ты уверена, что найдешь их в Остии?

Она улыбнулась. Он так волнуется за нее. Он настоял на том, чтобы забрать ее с постоялого двора Арсения и Эпифании и проводить через город до причала. Какая-то странная неловкость появилась между ними в последние дни, после того, как разрешилось дело об убийстве Вигхарда.

— Тебе точно нужно ехать? — неожиданно проговорил Эадульф.

Фидельма красноречиво пожала плечами.

— Да, — просто ответила она. — Мне нужно вернуться домой. Теперь, когда Его Святейшество одобрил и благословил устав моей обители, моя миссия закончена и я могу вернуться в Кильдар. Кроме того, у меня письма для Ультана Армакского. — Она замолчала, задумчиво глядя ему в лицо. — А ты еще долго собираешься оставаться в Риме?

Теперь уже Эадульф неопределенно развел руками.

— Трудно сказать. Может быть, даже пройдет несколько лет, прежде чем мы сможем отправиться домой в Кентербери. Новому архиепископу нужно многое объяснить и ввести в курс дела.

У Фидельмы округлились глаза. Она ничего еще не слышала о назначении нового архиепископа.

— То есть Виталиан все-таки назначил нового главу Кентербери? А я-то удивлялась, почему ты вчера весь вечер пропадал на каких-то переговорах. Я уже думала, что уеду, не увидев тебя. А кого назначили — Адриана, настоятеля Хириданского?

Эадульф неловко переступил с ноги на ногу.

— Пока что об этом никто не должен знать, на самом деле. Но… — он сделал выразительный жест и понизил голос: — Нет, не Адриана. Он сам ответил отказом на предложение Папы. И сперва он посоветовал еще одного настоятеля, по имени Андрей, но тот оказался слишком слаб здоровьем для такого поста.

— И что же? Кого выбрали? Только не говори, что брата Себби…

Он тепло усмехнулся.

— Нет, не Себби. Это пожилой монах по имени Теодор, грек из Тарса. Последние несколько лет он живет в Риме беженцем. Тарс захватили арабы-магометане, и ему пришлось бежать сюда, чтобы спастись.

Фидельма очень удивилась.

— Грек? С восточной тонзурой?

Эадульф улыбнулся понимающе.

— Я так и подумал, что ты оценишь всю забавность нынешнего положения. Но Теодор обещал после обучения обратиться в римскую веру.

— Эта подробность, должно быть, придется очень не по нраву вашим саксонским королям и духовенству, — заметила Фидельма. — А в особенности нашему другу Уилфриду из Рипона.

Эадульф согласился.

— Поэтому мы и должны остаться здесь еще на какое-то время. Его Святейшество Виталиан назначил Адриана наставником для Теодора, чтобы учить его римской вере. Более того, Адриан отправится вместе с ним в Кентербери в качестве сопровождающего, чтобы следить, как бы Теодор не стал вводить там греческие обычаи, хотя вам, должно быть, все равно — с точки зрения Колумбианской церкви разница невелика.

Фидельма ехидно улыбалась.

— Нет, это было бы уже интересно: решение синода Витби в пользу Рима отменяет назначенный Римом епископ.

Эадульф понял колкость, но был серьезен.

— Ты говорила, многие будут недовольны этой кандидатурой.

— Да. Как насчет брата Себби и Инэ?

— Инэ согласился быть личным слугой Теодора. А Себби некоторое время еще пробудет здесь, а потом вернется и станет настоятелем Стэнграндским, тем самым осуществив свою давнюю мечту. Больше ему ничего и не нужно.

Фидельма метнула в его сторону быстрый взгляд.

— А ты?

— Я? Я пообещал Папе Виталиану остаться при Теодоре скриптором и консультантом по саксонскому праву и обычаям. Поэтому-то мы еще не очень скоро сможем отправиться домой. Во-первых, Теодора необходимо обучить многим вещам, а во-вторых, он простой монах. И ему еще предстоит пройти посвящение в сан священника, потом диакона, а затем и епископа, а перед этим — отречься от обычаев Восточной церкви в пользу римских.

Некоторое время Фидельма молча разглядывала деревянные доски причала, как будто там было что-то интересное.

— То есть ты не вернешься в Кентербери, пока Теодор не будет подготовлен?

— Да. А ты сейчас поедешь в Кильдар? Насовсем?

Фидельма изменилась в лице и не стала отвечать.

— Мне будет не хватать тебя, Эадульф…

Послышались шаги, и на причале появилась знакомая высокая и надменная фигура — настоятельница Вульфрун. При ней были две издерганные служанки, которые с трудом волокли ее узлы, а она кричала на них обычным своим резким голосом. Вдруг Вульфрун заметила Фидельму с Эадульфом, велела служанкам остановиться и нарочно повернулась к ним спиной. Она решила расположиться там, на солнце, вместо того чтобы пойти под тень навеса, где сидела Фидельма.

— Погибели предшествует гордость, а падению — надменность, — пробормотала Фидельма.

Эадульф понимающе улыбнулся.

— Похоже, урок не был ею усвоен, — согласился он. — Конечно, ей пришлось не по нраву то, что правда открылась. Она предпочла бы жить в своих грезах о том, что она настоящая принцесса, а не бывшая рабыня.

— Veritas odium parit, — в ответ Фидельма процитировала Теренция. — Правда рождает ненависть. И все-таки мне ее жаль. Как это, должно быть, грустно — когда человек настолько не верит в себя, что должен выдумывать себе высокое происхождение, чтобы добиться уважения других. Больше всего зла в мире происходит оттого, что некоторые люди очень хотят ощутить собственную важность, и делают все для того, чтобы другие тоже ее оценили.