Лициний досадливо поморщился.

— Кто-то шастал там в малом дворе, Марк. Я кинулся за ним и пригнал его сюда, но он, похоже, выкрутился.

— А зачем было за кем-то гнаться, Лициний? — Декурион по имени Марк хихикнул. — Что худого в том, что кто-то зашел в малый двор в этот час, как, впрочем, и в любое другое время?

Лициний мрачно посмотрел на товарища. Все досадно и некстати, а свежее повышение в особенности.

— Как — что худого? Там же domus hospitale, палаты гостей. А у Его Святейшества сейчас почтенные гости — епископы и настоятель из далеких саксонских королевств. Их мне приказано охранять с особым рвением, ведь говорят, что у саксов есть в Риме враги. Мне велели допрашивать каждого, кто будет вести себя подозрительно поблизости от покоев.

Второй стражник фыркнул.

— Хм, а я думал, саксы все еще язычники. — Помолчав, он указал в том направлении, куда скрылся монах: — А кого ты только что допрашивал? Это был не он? Не тот самый подозрительный тип?

— Это был ирландский монах. Брат Айн-Дина — так он назвал себя. Так получилось, что он как раз вышел из кельи, где работал, а я решил, что это тот, за кем я гнался. Но он никого не видел.

Декурион криво усмехнулся.

— Эта дверь ведет не в келью, а в кладовую сакеллария, казначея Его Святейшества. И она всегда была заперта на замок, по крайней мере, с тех пор, как я здесь на страже.

Лициний ошарашенно посмотрел на товарища, схватил со стены факел и пошел к двери, из которой якобы вышел монах. Ржавые засовы и замок подтвердили слова Марка. И тут тессерарий Лициний высказался так, как едва ли подобает офицеру стражи дворца Его Святейшества.

За деревянным столом, склонив голову над листом пергамента и сосредоточенно сжав губы, сидел человек. Хотя сидел он сгорбившись, было видно, что он высокого роста. Выбритая макушка, обрамленная кустами угольно-черных волос, выдавала в нем духовное лицо; цвет волос гармонировал с темными глазами и смуглой кожей. У него была внешность человека, живущего в жарком климате — тонкие черты лица и выдающийся орлиный нос, нос римского патриция. Лицо в отметинах, возможно, от перенесенной в детстве оспы. Тонкие губы были ярко-алыми, словно подкрашенные.

Он сидел молча, погрузившись в работу.

Даже если бы не было видно тонзуры, о его духовном звании можно было догадаться по одеянию: на нем был белый плащ с бахромой — маппула, на ногах кампаги —плоские черные сандалии и белые чулки, или удонес; все это было получено из магистратуры Римского Сената и указывало на принадлежность к высшим иерархам римского духовенства. Алая шелковая туника и золотое распятие, богато украшенное драгоценными камнями, не оставляли сомнений в том, что человек этот — не простой клирик.

Негромкий звон колокольчика прервал его сосредоточенность. Он с недовольным видом поднял глаза.

На другом конце просторной и прохладной мраморной залы отворилась дверь, и вошел молодой монах в грубой бурой домотканой рясе. Он тщательно прикрыл за собой дверь и, спрятав руки в широкие рукава, вперевалку, по-утиному, зашаркал деревянными подошвами по мозаичному полу к столу, за которым сидел черноволосый.

— Beneficio tuo, [1]— поклонившись, молодой монах произнес традиционное приветствие.

Старший со вздохом откинулся на спинку стула, но не ответил на приветствие, а просто махнул рукой, веля говорить.

— С вашего позволения, Ваше Преподобие Геласий, какая-то молодая сестра в наружном покое требует, чтобы ее приняли.

Геласий угрожающе поднял черную бровь.

— Требует? Молодая сестра?

— Из Ирландии. Она привезла устав своего монастыря, чтобы его принял и благословил Пресвятой Отец, а также некоторые послания от Ультана Армакского для Его Святейшества лично.

Геласий слегка улыбнулся.

— Значит, ирландцы все еще ищут благословения Рима, хотя не одобряют действий Рима. В этом есть странное противоречие, ты не находишь, брат Дон?

Монах пожал плечами, не вынимая рук из просторных рукавов.

— Ну, я мало знаю об этих диких далеких местах, разве что я слышал, что люди там следуют пелагианской ереси.

— А эта молодая сестра, значит, требует?.. — повторил он.

— Она уже пять дней ждет, пока ее примут, Ваше Преподобие. Но чиновники, по всей вероятности, просто тянут время.

— Ну, раз эта сестра привезла нам письмо от архиепископа Армакского, нужно немедленно ее принять, тем более что девица проделала такой дальний путь. Что ж, посмотрим на нее, увидим, что за устав она привезла, и послушаем, какими доводами она попытается убедить нас, что Его Святейшество должен поговорить с ней. У этой сестры есть имя, брат Дон?

— Есть, — ответил молодой монах. — Но у нее какое-то необычное имя, которое я не могу точно воспроизвести. Что-то вроде Фелициты или Фиделии.

Геласий вяло улыбнулся тонкими губами.

— И то, и другое может быть знаком. Фелицита — это римская богиня удачи, Фиделия же означает «верная» или «надежная» — та, которой можно доверять. Пусть войдет.

Монах поклонился и пошлепал к двери. Его шаги отдавались эхом по залу.

Геласий отложил свои бумаги, откинулся на резную деревянную спинку стула и стал ждать появления молодой чужестранки, о которой доложил его доверенный слуга, брат Дон.

Открылась дверь, и показалась высокая женщина в монашеской одежде. Не такой, как носят римлянки, отметил Геласий; камиллаиз некрашеной шерсти и белая льняная туника выдавали человека, только недавно попавшего в знойный Рим. Монахиня прошла по мозаичному полу стремительной девической походкой, неожиданной и странно сочетавшейся со строгостью одеяния. Все движения ее были грациозны и изящны. Геласий заметил, что при своем высоком росте она хорошо сложена. Из-под покрывала выбивались непослушные рыжие пряди. Темные глаза епископа загорелись при виде свежих черт юного лица и замерли изумленно, встретившись с ясными зелеными глазами гостьи.

Она остановилась перед ним, слегка хмурясь. Геласий не пошевелился, только вытянул левую руку; на среднем пальце был большой золотой перстень с изумрудом. Девушка поколебалась, а потом протянула правую руку и мягко пожала руку епископа, коротко склонив голову.

Геласий ничем не выдал своего удивления. Любой римский клирик опустился бы перед ним на колени и поцеловал перстень в знак почтения к высокому сану. А эта странная молодая чужестранка только поклонилась ему, признавая его высокое положение, однако без всякого подобострастия. Более того, лицо у нее при этом застыло, словно она хотела скрыть недовольство.

— Добро пожаловать, сестра… Фиделия?

Девушка ответила с тем же выражением лица:

— Я — Фидельма из Кильдара, из королевства Ирландия.

Геласий заметил, что голос ее звучал твердо, в нем не слышалось, в отличие от других, ни малейшего трепета перед великолепием и пышностью всего, что ее окружало. Он подумал — странно, кажется, этих чужестранцев совсем не впечатляет мощь Рима, его величие и святость. Бретонцы и ирландцы напоминали ему жестоковыйных галлов, о которых писали Цезарь и Тацит. Рассказывают, что король бретонцев, взятый Клавдием в плен, попав в Рим и увидев его великолепие, не затрепетал в благоговении, а сказал только: «У вас есть все это — и вы позарились на наши лачуги?» Геласий гордился благородным прошлым своего государства и часто жалел, что не родился в золотое время расцвета империи. Но сейчас от этой мысли, не подобающей смиренному христианину, он заерзал и вновь взглянул на женщину, стоявшую перед ним.

— Сестра Фидельма? — тщательно выговорил он.

Молодая женщина изящно кивнула, подтверждая, что он верно произнес ее имя.

— Я прибыла сюда по поручению епископа Ультана Армакского, чтобы доставить…

Геласий поднял руку, чтобы прервать ее.

— Вы в Риме впервые, сестра? — спросил он мягко.

Она поколебалась и затем кивнула, думая, не совершила ли какого промаха, беседуя с высоким сановником. Ведь ей не сообщили даже его имени.