— Ее тут нет, — Семеркет, как и староста, не уточнил, кого именно имеет в виду, а его черные глаза скрывала темнота.

— Я думала, что слышала не только ваш голос, — невинно сказала Кхепура. — Вы один?

Она наклонила голову, чтобы заглянуть мимо него в дом. Семеркет быстро заступил ей дорогу. За своей спиной он услышал тихие звуки — это Ханро вернулась в кухню в дальнем конце дома.

Кхепура тоже услышала их.

— Не один, — ответил он.

— О?

— Со мной кошка.

— О?

Она сально улыбнулась:

— Доброй ночи, Семеркет.

Этими безобидными словами Кхепура каким-то образом дата понять, что за дверью находится целая пропасть разврата.

Семеркет с отвращением отшатнулся от нее, и тут толстуха заметила алебастровый ларец, который принесла Ханро — он стоял на плитках пола, переливаясь в свете звезд. Кхепура, без сомнения, его узнала, и ее многозначительная улыбка стала шире, как будто все подозрения подтвердились. Тихо хихикая себе под нос, она повернулась и пошла обратно по улице. Чиновник подумал, что для такой дородной женщины она движется с уверенной грацией, хотя и со слоновьей.

Семеркет снова запер дверь и присоединился к Ханро. Он заметил, что Сукис теперь успокоилась, но все равно ведет себя чутко и настороженно.

— Она знает, что ты тут, — сказал он Ханро.

— И что с того? Послезавтра я буду свободна!

— Она увидела на полу твой ларец с драгоценностями.

На лице Ханро сразу отразилась паника, она побежала в гостиную и подобрала маленькую шкатулку, прижав ее к груди, как Найя прижимала младенца. Потом лицо ее стало диким.

— Свинья! Я ее ненавижу! Я ухожу отсюда — в том числе, из-за нее. Вечно шпионит за мной и клевещет!

— Ты должна это спрятать, — сказал Семеркет. — Можешь оставить ящик тут, если хочешь.

Он увидел промелькнувшее в ее глазах недоверие. Ханро еще крепче вцепилась в ларец.

— Н-нет. В моем доме есть место, где я могу их держать. За расшатанным кирпичом. Только я одна знаю этот тайник.

Потом в ее голосе снова зазвучало мурлыканье. Она начала рассказывать, какой дом она хочет заиметь в Восточных Фивах для себя и Семеркета.

— А когда ты вернешься домой, то ляжешь на нашу кровать, и я буду массировать твои ноги, а соседи будут благоразумно прятаться за воротами.

Он удивился.

— Ханро, — неловко начал Семеркет, отчаяние снова начало сковывать его язык. — Когда я сказал, что помогу тебе, я не имел в виду… Я хотел сказать только… Мне не везет на женщин, это ужасный риск. Все кончится только тем, что ты меня проклянешь.

Ханро лишь уверенно улыбнулась и сунула алебастровый ларец ему под нос, как будто один вид сокровищ мог унять любые его протесты. Она приподняла крышку, и, увидев содержимое, Семеркет и вправду лишился дара речи.

Перед ним был царские драгоценности, которые они с Кваром искали, те, что тщетно разыскивал по базарам Ненри. Кольца, браслеты, амулеты смешались в ларце, радужная смесь цветов, ярко блестевшая даже в темноте.

Только по одной работе Семеркет опознал бы в них царские украшения. Но о еще большем говорили иероглифы, сделанные золотом и серебром на слоновой кости и электре. Каждая надпись заявляла, что это принадлежит фараонам и их сыновьям из далекого прошлого, чьи имена были столь же легендарны, как имена богов.

Пораженный и зачарованный, чиновник взял драгоценное сердце-скарабея и высоко поднял, чтобы прочитать при слабом свете звезд надпись на нем. Имя женщины-фараона Хатшепсут смотрело на него с золотого брюшка. Он торопливо начал брать другие украшения. Картуши с именами Тутмоса, Аменхотепа, Нефертари блеснули один за другим. Но самым проклятым было имя царицы Таусерт, написанное на великолепном золотом браслете рубиновыми кабошонами — то было самое крупное украшение из имущества Ханро. Семеркет однажды уже видел нечто подобное: браслет в точности подходил к кольцу-серьге, которую они с Кваром нашли в пепле костра в Великом Месте.

— Ханро! — выдохнул он.

— Я ведь получу за них высокую цену, Семеркет? Они хорошего качества, верно?

— Где ты их взяла?

Женщина упорно не встречалась с ним глазами.

— Я уже сказала — от мужчин. Главным образом, от тех, которые работают в гробнице. Я заставляла их давать мне драгоценности за… За то, что я для них делала. Ты ведь не собираешься ревновать, правда? Я всегда была с тобой честна насчет этого. Но с послезавтрашнего дня я больше никогда…

— Вот это — кто это тебе дал?

Он поднял усыпанный рубинами браслет королевы Таусерт.

— Панеб.

— А это?

— Кольцо из ляписа? Думаю, это Аафат.

— А это? — спросил он, держа золотую пектораль и сердоликовую фигурку богини-змеи Меретсегер.

— Это дат мне Сани… Семеркет, почему ты так на меня смотришь?

Дознаватель покачал головой, пытаясь найти слова.

— Ханро, ты знаешь, откуда все это?

— Да, конечно. Мужчины покупают это на свое жалованье. У торговца, кажется, по имени Аменмес.

— А ты сама видела этого человека?

Голос Семеркета прозвучал так резко, что она попятилась в смущении и испуге. Женщина покачала головой.

— А кто-нибудь другой в деревне его видел — кто-нибудь, кроме Панеба и его людей?

— Не знаю… — слабо ответила она. — Семеркет, ты хочешь сказать, что мои драгоценности ничего не стоят? Что я не смогу их продать?

Он печально покачал головой.

— Я говорю, что если ты когда-нибудь попытаешься продать хоть одно из них, тебя схватят. Я даже сомневаюсь, что ты дотянешь до суда, прежде чем тебе накинут петлю на шею.

Она широко раскрыла глаза:

— Семеркет, мне не нравятся такие шутки.

— Это царские драгоценности, Ханро. Они из царских гробниц. Нет никакого торговца. Аменмес был царем, много лет назад узурпировавшим трон. Имя это, вероятно, условное, означающее, откуда они берут эти драгоценности. Может, они добывают их из могилы фараона Аменмеса, — не знаю. Но они не покупают их у торговца, в этом я уверен. Эти драгоценности — краденые.

Ханро раскрыла рот, но не издала ни звука, а только молча смотрела на него. Потом схватила драгоценности и стала запихивать их обратно в алебастровую шкатулку.

— Мне плевать, — пробормотала она. — Теперь они мои. Ты ошибаешься.

У нее так тряслись руки, что он едва могла удерживать в пальцах украшения. Кольцо из ляписа покатилось по плиткам пола.

Семеркет поднял его и вернул Ханро, осторожно положив на ее ладонь. Рука ее была холодна, как лед, и она смотрела во тьму, как в бездну.

— Ханро… — начал он. — Ничто не изменилось. Ты все еще можешь уйти жить в Фивы. Завтра пойдем со мной к министру. Расскажи ему, откуда у тебя взялись драгоценности, и…

В ее взгляде вспыхнула тревога:

— Нет.

— Он тебя вознаградит. Ты получишь деньги, дом — все, что пожелаешь. Ханро, послушай меня! Как только в игру вступят власти, все будет кончено.

Она потрясла головой, в ее взгляде смешались стыд и отчаяние.

— Семеркет, если я что-нибудь скажу властям, все в Фивах будут знать, как я…

Ее легкий голос потрясен но надломился. Семеркет подался вперед, чтобы ее утешить, но женщина отшатнулась от него и прижалась к стене, вцепившись в алебастровый ларец.

— Они узнают, откуда я все это получила.

Семеркет внезапно понял, насколько Ханро несчастна. Она так долго была мишенью для множества жестоких деревенских шуток, что сама начала верить в них. Даже ее любовник Панеб рассказывал о ней гнусные истории. Деревенские мужчины перекупали эту женщину друг у друга, засыпая ее ворованными драгоценностями. Она вела себя, как распутница, поскольку видела в этом единственный способ оставить позади жизнь, которую ненавидела. Семеркет с детства был обречен стать «последователем Сета», и ему никогда не позволялось быть ничем другим, кроме человека, которому пристало такое прозвище. И Ханро обречена на роль, врученную другими.

— Положим, я расскажу все властям, — прошептала она. — Что тогда станется с теми, кто дал мне эти украшения?