— Ограбление в Великом Месте?

Даже Царь Нищих был шокирован — или позавидовал, услышав такое (Семеркет не мог решить, что именно).

И тут безглазый начал издавать тихие звуки, словно приходил в себя. Приблизившись к нему, чиновник наклонился, чтобы рассмотреть нищего. К своему потрясению, он его узнал.

— Это один из тех, кто напали на меня у деревенского храма!

Глаза Царя Нищих сверкнули красным блеском.

— Тогда задавай ему вопросы, Семеркет, и выясни, почему он оскверняет мое царство.

Семеркет прошептал на ухо нищему:

— Я — человек министра, был в деревне строителей гробниц. Я — тот, кого ты пытался убить. Ты меня помнишь?

Человек повернул голову туда, откуда слышался голос. Кровь сочилась из-под его повязок. С огромным усилием он кивнул.

— Твоя жизнь в моих руках, — проговорил Семеркет. — Ты все еще можешь жить, если расскажешь мне правду. Ты — подданный Царя Нищих Севера?

Человек снова кивнул.

— Что его связывает со строителями гробниц в Великом Месте? Почему ты сюда пришел?

Потрескавшиеся губы человека шевельнулись, как будто он пытался заговорить. Оглядевшись, Семеркет увидел таз с водой, в котором все еще отмокали инструменты Делателя Калек. Хотя вода была розовой от крови и гноя, чиновник вынул из нее губку и выжал несколько капель на губы нищего. Когда тот попытался заговорить, Семеркет приблизил ухо к его губам.

— Корабль… перевернулся… — с трудом выдохнул нищий.

Семеркет и Царь Нищих в замешательстве переглянулись.

Чиновник решил, что несчастный бредит.

— Какой корабль перевернулся? О чем ты?

Человек задрожал. Его дыхание стало поверхностным и прерывистым, он задыхался, словно рыба, вытащенная на берег. Семеркет снова выжал несколько капель воды на его губы. Но вода стекла в лужу на столе. С еле слышным стоном человек этот выдохнул, содрогнулся и умер.

— Проклятье! — взревел Царь Нищих.

Семеркет вздохнул и выпрямился в полумраке.

— В Фивах остались его товарищи. Я видел безносого нынче ночью в «Бивне слона».

Царь Нищих немедленно погнал колесницу к двери, крича Саму, чтобы тот взял несколько человек, отправился в таверну и схватил нищего. После того, как гигант ушел, Семеркет приблизился к Царю.

— Вы считаете меня другом?

Царь подозрительно взглянул на него.

— Я считаю союзников, а не друзей.

— Тогда говорю, как один союзник другому — не поддавайтесь искушению поторговать сокровищем, которое должно прийти к вам. Меджан уже подозревают пропажу. Когда они найдут воров и пропавшие драгоценности, все, кто будет связан с этим делом, лишатся жизней. Это я твердо обещаю вашему величеству. Даже цари могут пасть.

Записка гласила: «Крайне важно видеть тебя. Я у навеса рядом с общественным колодцем. Я не пьян. Пожалуйста. Семеркет».

Наследующее утро после посещения Царя Нищих Семеркет, собрав всю свою волю, вошел во вторую дверь, которую открыл прошлой ночью. Стоя на маленькой площади, он ждал, пока из дома не появилась служанка с корзиной грязного белья на бедре. Девушка была бы хорошенькой, если бы не заячья губа. Она вздрогнула, когда чиновник к ней приблизился: видимо, не привыкла, чтобы незнакомцы испытывали к ней что-либо, кроме отвращения. Служанка прикрыла рот свободной рукой, в глазах ее был испуг. Семеркет жестом дал понять, что ей не следует бояться, и протянул кусок сложенного папируса.

— Не отнесешь ли это своей госпоже? — спросил он. — Так, чтобы никто не видел?

Он вытащил из кушака медяшку и протянул девушке.

При виде поблескивающего металла взгляд ее стал гораздо дружелюбней. Она кивнула, взяла записку и исчезла в доме.

Лениво, как будто ничто его не заботило, Семеркет прошелся до ближайших конюшен, в которых жители домов, выходивших на площадь, держали скот: дойных коров, осликов для перевозки грузов, а иногда — лошадь. Он кивнул содержателям конюшен, которые там работали, но ничего не сказал, прислонившись к коновязи.

Чиновник заставил свое сердце биться спокойнее. «Ты будешь держать себя в руках, — твердо сказал он себе. — Сегодня ты останешься спокойным и равнодушным. Ты не…»

— Семеркет?

Тихий голос заставил его вздрогнуть, и он быстро повернулся в ту сторону, откуда его позвали. Несмотря на приказы, его сердце непокорно прыгнуло в глотку.

— Найя.

Внезапно голос его упал до шепота. Она стояла в дверях конюшни, стройная, еще более красивая, что запомнилась ему, и знакомый цитрусовый запах уже коснулся его ноздрей.

Найя, казалось, совершенно не изменилась, хотя одевалась богаче, чем тогда, когда была его женой. В ее ушах висели золотые диски, головная повязка была из богатой шерсти и падала длинными черными волнами до самой земли.

И только тут Семеркет заметил, что она что-то несет на руках. Сперва он не мог догадаться, что это такое, но потом услышал исходившие от свертка тихие скулящие звуки. Взгляд дознавателя стал жестким и острым.

— Знаю, в твоей записке говорилось, чтобы я пришла одна, — быстро заговорила Найя, увидев выражение его лица, — но я не могла его оставить. Ему всего неделя от роду, я не осмеливаюсь доверить его слугам.

Посылая записку, Семеркет даже не мог представить себе такую сцену. Вообще-то, он так старался ничего себе не представлять, что его разум закрылся от любых возможных вариантов. Чиновник стоял, едва дыша.

— Семеркет? — Найя сделала шаг веред. — Да скажи что- нибудь!

Он сглотнул.

— Я не знал… Я имею в виду — никто мне не сказал…

Семеркет неистово пытался вернуть жизнь своим рукам и ногам, которые полностью онемели, пытался заставить работать свой глупый язык. Сделав долгий вдох, он заговорил снова:

— Я имею в виду… Поздравляю, Найя. — К его удивлению, голос прозвучал спокойно и ровно.

Найя с облегчением улыбнулась, пошла к Семеркету и с готовностью подняла к нему ребенка, развернув немного пеленки, чтобы он мог видеть лицо.

— Разве он не красавец?

Ребенок и вправду был красавцем. Его кожа имела такой же бледный, дымчатый оттенок, как у матери. Младенец подслеповато заморгал на Семеркета, его темные глаза была огромными, как у теленка. Головку покрывали прекрасные темные волосы, лоб был высоким, говоря о грядущем уме. Не успев спохватиться, чиновник поднял палец, чтобы коснуться руки ребенка, такой невероятно мягкой.

Ребенок серьезно посмотрел на него и вцепился в палец с силой, которая удивила Семеркета. Хотя лицо чиновника осталось бесстрастным, про себя он подумал: «Я сейчас заползу в какую-нибудь нору и умру там, прямо на месте».

Но вместо этого он спросил таким же удивительно ясным голосом, что и минуту назад:

— Как его зовут?

— В семье Накхта есть предание, что они происходят от фараона Хани — поэтому так мы его и зовем. По крайней мере, сейчас.

— Хани.

Семеркет отнял свой палец, и ребенок закрыл глаза и повернул головку в сторону, издавая чмокающие звуки. Чиновник посмотрел на бывшую жену.

— Мне не нужно спрашивать — как у тебя дела, Найя. Ты похорошела.

Довольная, она улыбнулась. Потом брови ее участливо нахмурились:

— Но, Кетти! Ты-то выглядишь не слишком хорошо. Что-то тебя беспокоит!

Что надо ответить? Он не мог сказать ей, что в что еду могут добавить снотворное или яд, что он боится спать ночью из-за того, что даже в снах притаилась смерть. Поэтому Семеркет сказал:

— Со мной все в порядке. Правда.

— Что ты тут делаешь, Кетти? В твоей записке говорилось, что речь идет о жизни или смерти.

Он оглядел конюшню, пытаясь найти нужные слова.

— Это длинная история. Я расследую преступление, убийство…

Найя со счастливым видом прижала ладонь ко рту.

— Ты снова вернулся в суд, так? Кетти, это хорошая новость!

— Найя…

— Это именно то, что тебе нужно, чтобы твоя жизнь снова пошла своим чередом.

— Найя…

— Ты не представляешь, как я беспокоилась за тебя…

На этот раз голос его прозвучал более сурово, чем он хотел: