Нищие уставились на нее, на миг зачарованные зрелищем непонятно откуда взявшейся кошки. Только знать или служители храма имели кошек дома.

Семеркет воспользовался случаем и бросился бежать.

Ему повезло — за углом храма он повстречался со стайкой детей. Жрец отпустил на сегодня класс, и ученики перекликались на ходу высокими голосами. При виде Семеркета они резко остановились, разинув рты, а он врезался в толпу. Дети шарахнулись от него в разные стороны, но нищие все равно не осмелились его преследовать.

По знаку безносого вся троица растворилась в тенях утесов. Семеркет увидел только, как нищие двинулись по северной тропе, которая вела к Небесным Вратам, а оттуда — к Нилу.

Хотя большая часть класса убежала, несколько детей все еще медлили, тараща глаза на чиновника.

— Скажи, ты видел только что Неферхотепа? — спросил он у одного из мальчиков.

Старшая сестра мальчугана шагнула вперед и ударила брата по плечу.

— Ничего ему не говори! — велела она.

Девчонка была тощей, с такими же торчащими зубами и умным взглядом, как у брата. Мальчик стукнул ее в ответ, но только для порядка, а не для того, чтобы сделать больно, продолжая глазеть на Семеркета. Скорее, ему было любопытно, а не страшно. Обсидиановые глаза мальчишки были такими же черными, как у человека, на которого он смотрел.

— Медяшка говорит, что ты мне все расскажешь, — сказал Семеркет, доставая из кушака кусочек поблескивающего металла.

— Скажи ему! — немедленно велела сестра мальчика.

— Он на кладбище, — ответил мальчик и торопливо взял у Семеркета медь.

Мальчуган поспешил прочь, и чиновник услышал спор между братом и сестрой, которая требовала себе половину добычи.

Семеркет зашагал по короткой крутой тропинке до деревенского кладбища и прошел через бронзовые ворота, собираясь расспросить Неферхотепа насчет нищих (которые были вовсе не нищими, иначе узнали бы тайный знак). Но когда он двинулся по заброшенным дорожкам кладбища, то не увидел ни одного, которого можно допросить.

Все надгробья были обращены на восток, во внутренних двориках были посажены цветущие кусты сикомора — садики, разбитые исключительно для удовольствия мертвых. Статуи покойных смотрели на солнце из дальних ниш внутренних дворов, маленькие своды склепов увенчивались пирамидками кирпичей.

Неферхотепа нигде не было видно, и Семеркет начал сомневаться в правдивости школьника. Но вдруг до него донеслись гулкие голоса — их принес северный ветер. Подавив дурное предчувствие, чиновник двинулся туда, откуда они раздавались — к могиле рядом с центром некрополя. Пройдя под миниатюрными пилонами, он оказался во внутреннем дворе. Здесь, в центре сада, росла старая акация, низкая из-за недостатка воды. Вокруг ее подножья вился плющ, похожий на паутину. Семеркет невольно вздрогнул, увидев статую внутри семейной ниши: на него смотрела сама Хетефра. Статуя в натуральный рост была недавно раскрашена, и жрица добродушно улыбалась, облаченная в голубой парик в виде крыльев грифа и льняное схенти. Рядом со сводом стояла еще одна статуя — Дитмоса, ее давно умершего мужа.

Внезапно от стены в центре террасы эхом отдался раздраженный голос Неферхотепа. Семеркет прокрался вперед, чтобы заглянуть в отверстие склепа. Внутри была крутая, почти вертикальная лестница. Она вела глубоко в склеп, освещенный мерцающим светом далекого факела. Дознаватель узнал второй голос — он принадлежал десятнику Панебу.

Семеркет глубже свесился в отверстие, чтобы послушать, о чем они говорят.

— Когда этому придет конец? — говорил Неферхотеп. — Ты ничего не делал в гробнице фараона уже несколько недель. А теперь мне сказали, что ты отрядил мастеров работать в гробнице Хетефры.

— Мы перед ней в долгу, Неф. Она не должна была погибнуть.

— Не читай мне морали о том, что я говорил тебе с самого начала.

— Ее гробница будет самой прекрасной на всем кладбище. Может быть, тогда, да будет на то воля богов, Хетефра нас простит.

— Богов!.. Я устал от богов. Человек должен сам заботиться о себе…

Голос Неферхотепа вдруг пораженно прервался. Когда писец снова заговорил, он, судя но голосу, едва сдерживал гнев.

— Все демоны Сета! Что там такое?

— Что?

— Вон там! Эти колонны!

Послышался резкий вдох.

— Благой Осирис, да они же из гробницы фараона! Ты украл их… Свалил и притащил сюда! Невероятно! Ты что, совсем спятил?

— Никто не заметит, Неф.

— Тебе мало одного расследования, теперь нужно еще и второе?

Семеркет услышал звук шагов. Свет в склепе заметался.

— Неф-

Ответ Неферхотепа прозвучал донельзя раздраженно:

— Что ж, если ты попадешь в беду, на этот раз я не буду тебе помогать. Ты и в самом деле потерял рассудок. Из-за чего? Из-за какой-то недалекой старухи…

Десятник взорвался. Семеркет услышал оборвавшийся крик писца, потом из шахты донеслись такие звуки, будто кого-то душили. Чиновник мог по собственному опыту представить руки Панеба, сжавшиеся на горле Неферхотепа, выдавливающие из писца жизнь.

Семеркет уже готов был спуститься в склеп и вмешаться, хотя и с большой неохотой, как вдруг услышал, как Неферхотеп глубоко втянул в себя воздух, задыхаясь и кашляя.

— Убирайся, Неф! — выдохнул Панеб негромко и зло. — И не приходи сюда больше.

— Ты еще пожалеешь! — возмущенно выговорил Неферхотеп, — Я этого не забуду!

— Я уже жалею. Жалею, что поверил тебе.

Неферхотеп быстро выбрался из склепа. Прежде чем писец, пошатываясь, шагнул на умирающий свет двора, Семеркет бесшумно побежал, чтобы спрятаться за статуей Хетефры.

Писец повернулся и завопил в сторону шахты склепа:

— И не приближайся к моей жене! Я подам на тебя в суд за разврат, на вас обоих — вот увидишь! И не шевельну даже пальцем, когда тебя забьют камнями!

Писец ринулся вперед, пробежал под колоннами и устремился вон из некрополя. Спустя мгновение Семеркет вышел из своего убежища и подкрался к шахте. Внутри гробницы, судя по всему, возобновилась работа. Потом, к удивлению Семеркета, к звукам пилы и стуку молота прибавились всхлиывания Панеба.

Прошла неделя, и серые облака собрались над пустыней, принеся в Египет запах столь редкого здесь дождя. На кладбище был закончен новый склеп, который Панеб сделал в гробнице Хетефры. Сводчатый потолок поддерживали четыре изукрашенные колонны, похищенные из гробницы фараона. Удовлетворенный, что тело его тетки ожидает крепкая гробница, десятник медленно вышел из погребального покоя, держа факел у стен, чтобы осмотреть каждую деталь.

Он надеялся, что теперь его долг перед родственницей выполнен, что жизнь сможет вернуться в нормальное русло. Вместе со своими подчиненными он снова приступит к работе над гробницей фараопа, и все будет хорошо. Но внезапный укол в сердце напомнил, что ужасная смерть Хетефры отобрала у деревни былой мир — притом, безвозвратно.

В мерцающем свете факела Панеб рассеянно потянулся за кувшином вина и поднес его к губам. Но в рот ему хлынул горький осадок и, давясь, десятник сплюнул его обратно в кувшин.

— Рами! — машинально окликнул он. — Принеси еще вина из деревни!

Ответа не последовало, и Панеб смутно припомнил, что он отослал парня домой несколько часов назад. Самого десятника все еще ждала долгая ночь в гробнице: он собирался заново покрасить гроб дяди Дитмоса и меньший гроб рядом — оба потускнели с годами.

Панебу теперь плохо спалось дома, и он предпочитал долгими ночами утешаться в гробнице родственников.

«Что ж, — подумал он, — вино утешит меня еще больше!»

Он решительно взобрался по крутой лестнице наверх, прошел по двору гробницы, мимо древней акации, вышел из ворог кладбища. Десятник так спешил, что не заметил, что за ним следят.

Семеркет смотрел из-за стены, примыкающей к гробнице, на удаляющегося человека. Он собирался исследовать склеп Хетефры. Отказ Панеба отвечать на вопросы — и то, что он несколько дней подряд приходил в усыпальницу своей тети — разбудили в чиновнике подозрительность.