— Великий?! — каждый раз удивлялась вдова. — Вам виднее, сударь… что ж рассказать-то?

— Картавил он, — встревала Арманд. — Противно так — будто камешек в горле прокатывал.

Сувениров пробовал прокатать в горле камешек, радовался, если это получалось у него по-ленински. Чувствовал, что пригодится.

— В шахматишки любил перекинуться, «Аппассионату» велел трижды на дню прокручивать, кепку в руке мял, — вспоминала, наконец, Крупская.

Сувениров вынимал записную книжку, делал пометки, отдавал какие-то распоряжения Луначарскому. В тот же день в доме появлялись комплект шахмат, бетховенская пластинка, матерчатый головной убор с пупочкой и длинными козырьком.

— Еще, девочки, еще, милые! — ласково просил Сувениров.

— Прост был — о косяк чесался, мясо руками брал, сморкался в два пальца…

Орест Пахомыч записывал каждое слово.

— Брюки никогда не парил, пальцами в жилетке торкался — все кармашки изодрал, смеялся заразительно — мы потом кашляли…

— Так, — приговаривал Сувениров, — так…

— Кайзера страшно любил, — дополнила как-то Арманд. — Всегда норовил первым к ручке приложиться.

— Замечательно! — прямо-таки подскочил преемник. — А как целовал — взасос или просто прикладывался?

Дамы нахмурили узенькие лобики.

— Вроде бы, каждый пальчик в отдельности… а вот ладошку иногда зубами прихватывал. Вильгельму щекотно было, визжал прямо и Володьке пять марок давал, на пиво.

— Ах, вы мои душечки! — Сувениров вскакивал, подхватывал подруг по партии и, шуткуя, небольно сталкивал их лбами. — Вот помогли, так помогли!..

Вечером он натягивал поверх пурпурной кальсонной пары пурпурные же свитер и рейтузы, зычно кликал Халтурина, Бабушкина, еще кого-нибудь поздоровее и отправлялся по петербургским притонам вербовать новых сторонников.

Надежда Константиновна и Инесса перетряхивали перины, разводили огонь в плите, закалывали барана или умерщвляли поросенка, бегали в шинок за водкой и папиросами. Сувениров возвращался на рассвете и любил перед сном плотно поесть, много выпить и хорошо покурить.

Жили обыкновенно на конспиративных квартирах, выдавая себя то за бродячих итальянцев-шарманщиков, то за бригаду каландровщиков-надомников. Иногда, совсем уже оборвавшись, вынуждены были представляться послами кабардинского мурзы, прибывшими в северную столицу для подготовки визита верховного своего правителя. Но чаще деньги были. Партийная касса регулярно подпитывалась профессиональными экспроприаторами, и партия не жалела средств для своего любимца.

Партийным маклерам удалось снять дворец Белосельских-Белозерских, уехавших отдыхать и лечиться за границу, и Сувениров с дамами много времени проводил в княжеской опочивальне, просторной, светлой, приспособленной для изысканных игр и развлечений.

Надежда Константиновна, неповоротливая и грузная, была вообще мало для чего пригодна. Перекрестивши рот на пожарную каланчу, она могла только наблюдать, как верткая и изобретательная Инесса удовлетворяет охотничьим инстинктам вернувшегося из вербовочного похода хозяина.

Насытившись, Сувениров с разбегу нырял в огромную перину и тут же засыпал. В холлах и на лестнице перекрикивались телохранители. Крупская и Арманд сидели в изголовии кровати и отгоняли от своего повелителя мух и тараканов.

— Мечтал о чем-нибудь великий Ленин? — спросил Орест Пахомыч как-то в полдень, проснувшись и зевая.

— А как же! — подавая вождю непременный ковш рассола, отозвались женщины. — Был у него конек. Хотел революцию сделать. Великую Октябрьскую.

— Великую Октябрьскую?! — Сувениров даже поперхнулся. — Так ведь давно октябрь! Что ж вы раньше-то молчали?!

Клещами вытянув из сообщниц основные детали замышлявшейся операции, вождь тут же велел собрать Центральный Комитет и к ночи подготовить и осуществить Вооруженное восстание.

Преданная общему делу группа единомышленников разработала план.

Решено было взять Зимний.

Основной отряд большевиков с шумом и криками, имея в своих рядах нескольких кинооператоров, должен был броситься на здание со стороны Большой Морской, повиснуть на решетчатых воротах и завязать кровопролитное сражение. В это время из Мойки в Неву войдет неприметный пароходишко с хорошо замаскированной пушечкой. Не замеченным никем, он приблизится к цитадели с тыла (уже оголенного!), пушечка даст исторический залп, снаряд пробьет в заднем фасаде дыру, куда и хлынет с борта десант революционных матросов. Дальше — дело техники!

Каждый член ЦК отправился курировать порученный ему участок работы. Надежда Константиновна и Инесса шили большой кумачовый стяг. Сувениров отрабатывал навыки рукопашного боя и спешно учил текст «Интернационала».

— Мосты! — вдруг хлопнула себя по лбу Крупская. — Банки! Почта! Телеграф!

— В каком смысле? — отвлекся Сувениров, поддевая под свитер кольчугу.

— Ильич завещал брать это в первую очередь.

— Ладно! — вождь черкнул в книжечке. — Разберемся с оплотом царизма — и сразу на почту…

…Потом, уже в эмиграции, его буквально замучили.

Каждый, кому было не лень, лез с дурацким вопросом:

— А почему, собственно, провалился штурм в девятьсот тринадцатом?

Пахомыч щурился, закладывал пальцы в жилетные карманы, качался с носка на пятку, выпячивал животик, заразительно смеялся.

— Так ведь это, батенька, и ему понятно! — визгливо прокатывался он. — Предпосылки тогда не созрели. Верхи, представьте, еще очень даже могли, а низы, черты бы их драл — весьма хотели… вот и не получилось… попытка — не пытка…

Любопытный, очарованный сувенировской простотой, записывал исторический разговор для благодарных потомков, Пахомыч тем временем занимал несколько марок или франков у какого-нибудь Либкнехта или Лафарга и направлялся прямиком в пивную.

Разумеется, доставали его и здесь. Требовали подробностей. Сувениров, уже растратившись, намекал на угощение. С каждой новой кружкой баварского темного подробности становились интереснее и красочней.

— Бауман, — рассказывал Сувениров, — переоделся трубочистом и забрался в Зимний через дымоход, чтобы, значит, помочь изнутри. Угораздился, чертяка, прямо к фрейлинам ее величества в спальню — естественно, все ждут, пока он ворота откроет, а ему уже, сами понимаете, не до революции… хорошо Урицкого Моисея ребята через прутья просунули, он и отворил, а то бы никак…

— А дальше, дальше что?

— Известно, — отвечал Пахомыч, сдувая пену себе на брюки, — рукопашная. Смешались в кучу кони, люди… и залпы… Сталину Иоське руку прострелили, так сухая и осталась, бабу нормально обнять не может, злится теперь…

— Ну а вы?

— Я могу! — прямо-таки заливался Сувениров.

— Нет… вы… тогда… — уточнял любопытствующий сокружечник.

— Я… тогда… — Он делал очередной глоток и закуривал папиросу. — Я — в пролом, с морячками, с заднего фасада. Самодержец — в спальне. Залег в кровати с аркебузой. Палит из всех стволов. Матросиков моих перестрелял. Остались мы один на один. Кончились патроны — мы в рукопашную. Здоровый, между прочим, монарх оказался. Бились мы три дня и три ночи, стал я его одолевать — слышу, вроде отступают наши… а в спальне — уже конные казаки. Что делать было? Я — в окно и ушел…

— Так что же — не будет в России революции?

Сувениров вставал, подходил к окну, катал по стеклу большой бугристый лоб, смотрел куда-то в неизведанные дали.

— Будет! Обязательно будет! С непременным светлым будущим для всего человечества!

Кельнеры закрывали заведение, выпроваживали последних посетителей.

Пахомыч шел на партийную квартиру, сбрасывал стоптанные туфли и залезал под одеяло.

Снился опломбированный кайзером вагон, Финляндский вокзал и он, Сувениров, верхом на броневике, бросающий какие-то слова восторженным, ликующим простофилям.

9

Снова пришлось переехать, на сей раз по причине нетривиальной.

Случилось на Волхонский переулок нашествие дятлов.

Великий Композитор садился за рояль, смахивал платочком пыль с клавишей, настраивался внутренне, притоптывал ногой, чтобы поймать ритм — и тут же прилетали дятлы, цеплялись коготками за раму и гулко долбили по дереву, сминая всю ритмическую основу к чертовой матери!.. Уже и переплеты чем только не мазали, и духовое ружье напрокат брали, и по-хорошему разными способами пробовали — впустую!.. Плюнули, махнули рукой, позвали ломовиков. Переехали на Арбат, в Толстовский переулок.