На плацах заседали полевые суды, выносившие суровые приговоры. Генриетта Антоновна по должности надзирала за их исполнением. Всегда безжалостная к себе и другим, она неожиданно смягчила наказание нескольким впервые проштрафившимся солдатам и даже заменила в одном случае гауптвахту на лазарет.

Естественный и гуманный поступок тут же обернулся баронессе вызовом в военное министерство.

Военный министр Сухомлинов сидел в огромном, с видом на Неву, кабинете и, сдвинув на самый край стола служебные бумаги, ел непрожаренный кровавый бифштекс, запивая скверно пахнущее сырое мясо попеременно пивом и виноградным вином. Компанию его превосходительству составляли генерал-инспектор артиллерии великий князь Сергей Михайлович и начальник главного артиллейского управления Кузьмин-Караваев. Артиллеристы насыщались сваренным по-узбекски (с морковью и кишмишем) пловом и потягивали кумыс из широких фаянсовых плошек. Генриетте Антоновне был предложен стакан пустого бесцветного чаю.

Отношения генерал-квартирмейстера с военным министром не складывались, да иначе и быть не могло. Сухомлинов был немецким шпионом. В армии это знал каждый, но слабохарактерный император никак не мог решиться сместить кайзеровского прихвостня и заменить его достойным.

Не слишком обращая внимание на баронессу, министр-изменник вкрадчиво пытался выведать у артиллеристов их профессиональные секреты.

— Восьмиорудийная батарея впору ли батарейному командиру? — как бы между прочим, интересовался он. (Сам военный министр был генералом от кавалерии — все лошадиные секреты были проданы Вильгельму в первую очередь).

— Транжирство одно, — с готовностью отвечали простодушные боги войны. — Когда снаряды есть, достаточно и шести орудий. Сила огня та же самая будет.

— Верно ли, что наши легкие орудия сильны огнем шрапнельным, но немощны стрельбою гранатами?

— Точно так.

— А сколько у нас на армейский корпус мортирных дивизионов?

— Ежели не считать трехдюймовой артиллерии, то один всего, — поматывая отяжелевшими головами, кручинились высшие офицеры. (Кумыс министр-кавалерист готовил сам, подмешивая к кобыльему молоку отвар дурман-травы).

— Получается, что пушки наши токмо для обороны и пригодны? А к наступлению — никак?! — радовался кайзеровский выдвиженец. — Кстати, сколько пушек приходится в российской армии на тридцатидвухбатальонный корпус?

— Так что, девяносто шесть легких орудий да двенадцать гаубиц и станется, — уже вконец осоловевшие, выбалтывали великий князь и начальник главного управления.

Бдительная Генриетта Антоновна уже давно безуспешно стучала серебряной ложечкой по краю стакана, пытаясь подать знак одурманенным и распустившим языки мужчинам.

— А инспекторы артиллерии… — не унимался шпионище.

Баронесса стукнула так, что хрупкое стекло не выдержало, и кипяток, мгновенно пробежав по столу, хлынул великому князю на брюки.

Преувеличенно охнув, генерал-квартирмейстер бросилась к Сергею Михайловичу и с нажимом провела салфеткою по замоченному месту.

Старому болтуну было подано предостережение, в глазах генерал-инспектора появилась искорка понимания, великий князь торопливо поднялся, смахнул с вислых усов пропитанные бараньим жиром рисинки.

— Извините, Владимир Александрович, — сухо кивнул родственник самодержца военному министру, — мне необходимо срочно к государю… благодарствую за угощение…

— А может, повремените?! — с ненавистью кинув взгляд на спутавшую ему карты Генриетту Антоновну, чуть ли не закричал двурушник. — Мы сейчас ликеров… булочек с маком! (Булочки он испекал самолично, посыпая тесто мелко искрошенной опийной соломкой.)

Тщетно — смущенный допущенной промашкой, великий князь уже выходил из кабинета, увлекая за собою так ничего и не понявшего Кузьмина-Караваева.

Появившиеся адъютанты мгновенно убрали грязную посуду, вытерли лужу на столе. Генриетте Антоновне был подан новый стакан чаю, тоже пустого и бесцветного. Перед военным министром поставили початую бутылку коньяку, чашку какао с молоком, большой кусок орехового торта, несколько порций взбитых сливок со свежей малиной и хрустальную вазу с кислыми алжирскими сливами.

Не отрываясь, враги испепеляюще смотрели в глаза друг другу.

Баронесса Гагемейстер, вызывающе положа одну восхитительную ногу на другую, с увеличивающейся амплитудой покачивала носком сшитых на заказ козловых сапожек — она знала, что Сухомлинов, отчаянный ловелас и развратник, испытывает в этот момент весьма сильное натяжение плоти — Генриетте Антоновне хотелось сделать муки непереносимыми для негодяя.

Немного переусердствовав, она провела рукою по бедру и, делая вид, что страдает от жары (камин действительно был разожжен и исправно грел), расстегнула изрядное количество крючков на облегавшем ее мундире. Военный министр охнул, застонал и сложился в поясе. Сильнейшие конвульсии сотрясли его оплывшее, дряблое тело. По-видимому, испытав облегчение, он поднял покрывшуюся бисеринками пота голову и достаточно уважительно обвел взглядом сидевшую перед ним женщину.

Досадуя на перебор, Генриетта Антоновна привела себя в порядок и даже отхлебнула противного чаю. Сухомлинов, тяжело дыша, налил себе полную рюмку арманьяка, потом еще несколько, выпил какао с молоком, откусил от орехового торта, вымазал усы и бороду взбитыми сливками.

— Хотите сливу? — неожиданно спросил он.

— Зачем вызывали? — напустив на хорошенькое личико выражение неприветливое и мрачное, в свою очередь поинтересовалась генерал-квартирмейстер.

— Поверьте, Генриетта Антоновна, ваш приход доставил мне сильное удовлетворение, — вполне искренно начала Сухомлинов, одну за другой бросая в рот маленькие кислые сливы. — Мне жаль, что нас разделяет некая стена, мешающая сойтись поближе…

Баронессу передернуло от отвращения и слегка затошнило. (Она не предполагала, что военный министр подмешивает в чай отвар мухомора — по счастью она ограничилась одним глотком опасного и гадкого на вкус пойла).

Естественная реакция здорового женского организма на гнусный намек-предложение больно резанула Сухомлинова по мужскому самолюбию.

Звякнувши в приделанный к столу электрический звоночек, он потребовал у адъютантов ванильного мороженого, очищенных грецких орехов, крыжовенного варенья и в довершение всего — цельный стебель ревеня, залитого медом и расплавленной карамелью.

От недавней игривости военного министра не осталось и следа — перед Генриеттой Антоновной было безобразное разъяренное животное.

— Вы развалили дисциплину! — на высочайшей ноте кричало оно, суповой ложкой забрасывая в себя мороженое. — Агенты Сувенирова беспрепятственно проникают в казармы вверенных вам солдат! Вы отменили смертный приговор военно-полевого суда! — Оскотинившийся министр набросился на варенье, выхлебывая его прямо из хрустальной вазы.

— Все мы недостаточно противостоим ужасной угрозе большевизма, — более для самой себя, нежели для бесноватого, с достоинством и пылкостью произнесла доблестная воительница. — Определенная вина за упущения лежит и на мне. — Она отбросила упавшую на глаза искусно подвитую смоляную прядь. — Бациллы революции должны быть уничтожены, что же касаемо людей, то жизнь человеческая представляется мне ценностью не меньшей, чем верность государю и отечеству! Не казнить надобно убогих, поверивших большевикам, а лечить!

Сухомлинов бешено впился гнилыми клыками в ревенный корень.

— Сегодня же я буду просить государя отстранить вас от обязанностей! — заверещал он. — Я… мы…

Немецкий наймит вдруг побледнел и молча зашлепал мокрыми губами. Баронесса Гагемейстер благоразумно отбежала подальше от чудища.

Тут же в животе у монстра страшно заурчало, лицо Сухомлинова сделалось синим, выбросив руку, он ухватил сколько смог служебных бумаг и на раскоряченных ногах ринулся внутрь служебного помещения.

Предоставив новоиспеченному артиллеристу беспрепятственно производить стрельбы, Генриетта Антоновна, смеясь и прижимая к лицу надушенный платочек, благополучно покинула здание военного министерства.