Супруги Владимировы остановились напротив дома с вывеской «Трактирное заведение Варгунина». Предвкушая скорое разорение своего конкурента, Петр Емельянович представил, как вместо этой аляповатой вывески повесит новую, скромную и внушительную, золотыми буквами на зеленом фоне: «Крымские и кавказские вина П. Е. Владимирова, поставщика двора Его Императорского Величества». Мечта завести винную торговлю овладела кухмистером еще с первого приступа к владимирскому наследству.

«Надо будет написать князю Голицину, что я закуплю наперед партию в тысячу бутылок», — подумал он.

— Пошли уж домой, Петр Емельянович, — дернула его за рукав супруга. — Спать пора, а ты вон как разгорячился. Ты же не управишься иначе к обеду все приготовить!

— А Варгунина я все равно разорю, — сказал кухмистер и до самого дома Клейнмихель оглядывался назад и что-то бормотал угрожающе.

Здесь их обогнала карета и, едва не задев кухмистершу ступицей заднего колеса, подкатила к парадному крыльцу.

— Тьфу, карлик выскочил, — сплюнул презрительно кухмистер, когда они отошли на несколько шагов и осмелились оглянуться на карету. — Он думает, что он пуп земли. Генералишка в шубейке, и та криво сидит. Вот увидишь: как дочку замуж выдадим — такие генералы тебя за 100 саженей будут объезжать. Придешь туда на бал, свет прикрутишь да скажешь: «Заведение закрывается». И все как тараканы на улицу прыснут. Смотри, жена на полголовы его выше, а он туда же — в генералы!

— Петенька, ну что ты все время дуешься? — спросила тем временем мужа генеральша, вылезая из кареты. — Зачем ты Парамона уволил? Уж семь лет у тебя шубы крал, так ты мог бы и до конца святок потерпеть. Не делается так у людей — чтобы на Рождество камердинера увольнять, а потом самому одеваться. Да я без камеристки в корсет влезу скорее, чем ты один без Парамона — в свой мундир.

— Захотел — и уволил! — рявкнул Петр Николаевич Дурново. — Без бабья разберусь.

Сегодня утром к нему явился его сосед, генерал-майор граф Келлер, и устроил прямо при прислуге громогласный скандал. «Вы что же это, милостивый государь, — кричал граф командным голосом, — посылаете камердинера через чужую прислугу шубы воровать для своих надобностей?! И зачем вам понадобилась моя шуба, когда при вашем росте ее рукава хватило бы или жениной муфты?! Мало того что по лестнице к вам мазурики каждый день шляются, которых в приличном доме швейцар дальше крыльца не пустил бы, так вы еще моего собственного камердинера развращаете, чтобы у меня шубы крал!» Пришлось тут же, при Келлере, рассчитать Парамона и выгнать взашей. Теперь Петра Николаевича угнетала мысль о том, что граф, будучи родным братом графини Клейнмихель, хозяйки сегодняшнего благотворительного вечера, может запросто оказаться здесь же и выставить его на посмешище всему собравшемуся обществу.

Дурново взглянул на солидного швейцара, распахнувшего перед ним дверь парадного подъезда. «Всё уже знает, подлец», — подумал Дурново, глядя на его обрюзгшее лицо, заключенное в волосатую раму из бакенбард и бороды, на котором ровно ничего не было написано.

— Бог мой, Петр Николаевич, — ужаснулась его жена, когда после темноты улицы они оказались в вестибюле на ярком свету и лакеи помогли снять шубы.

Директор Департамента полиции огляделся. Келлера внизу не было. Справа среди ельника, составленного из молодых деревьев, купленных гуртом у Гостиного двора и покрытых, словно инеем кристаллами соли, выглядывало стоявшее торчком медвежье чучело. Обычно оно находилось у лестницы с подносом для визитных карточек; к этому вечеру, дававшемуся в пользу Сергиевского братства, поднос у чучела отобрали, и, подкрасив йодной настойкой поеденные молью места, поместили у самого входа, перед дверями уборной. Оскалившаяся морда медведицы будто говорила приветливо всем входящим: жертвуйте, братцы, на приют и жалование отцу Василию Корыстину, поднос вас ждет наверху.

— А что, любезный, граф Келлер уже прибыл? — спросил Дурново у лакея.

— Уже час как здесь, ваше превосходительство.

— Да ты совсем, как пугало! — продолжала пилить Петра Николаевича супруга. — Я пойду в уборную, приведу себя в порядок, а ты пока скажи лакею, чтобы он на тебе мундир оправил. Не позорь меня.

— А ты нос не забудь припудрить, — огрызнулся он. — У тебя сосулька на нем.

Петр Николаевич отмахнулся от лакея, который, слышав слова г-жи Дурново, подошел помочь, и от волнения принялся бегать из угла в угол вестибюля, то и дело оглядываясь на медведицу. Ему казалось, что теперь она скалится над ним, дескать, я хоть и женского полу, но в тебе и половины моего роста нету. Какой несуразный человечишка.

Наконец явилась из уборной комнаты супруга с густо напудренным носом, и они пошли вверх по лестнице. В аванзале, где свет был притушен, а все тот же искусственный еловый лес был обильно украшен круглыми цветными фонариками, прямо напротив входа у стены высилась глыба, составленная из ледяных блоков, которым какой-то умелец придал форму блестящей скалы. Однако каким бы он не был умельцем, он не удосужился выковырять вмерзшую еще по осени в невский лед дохлую крысу, которая теперь, когда поверхность глыбы покрылась талой водой, стала хорошо видна и выглядела столь же изящно и пикантно, как доисторическая навозная муха в огромном куске балтийского янтаря. Еще одним украшением ледовой скалы были бутылки шампанского, чьи горлышки задиристо торчали из наклонно просверленных отверстий, словно жерла орудий в борту пиратского брига.

Гостей встретила хозяйка особняка, графиня Клейнмихель в затканном серебром белом платье, в крашеных синькой страусовых перьях и в жемчужном колье со сверкающими бриллиантами — на три четверти фальшивыми и на одну четверть настоящими.

— Петр Николаевич, Екатерина Григорьевна, вон там сервирован чайный и фруктовый буфеты. Ольга, — Графиня обернулась к дочери, встречавшей гостей вместе с нею и покрывшейся из-за близости искусственного айсберга с шампанским гусиной кожей, — проводи гостей и накинь шаль. На твои плечи тошно смотреть. Если тебе сейчас дать кружку и пустить по залу, то ты соберешь для приюта больше, чем мы выручим от концерта за весь вечер.

— Ты иди к буфету, Екатерина, загляни, будто невзначай, в столовую: нет ли там графа Келлера? — сказал Петр Николаевич, остановившись посреди аванзала. — Я тебя здесь подожду.

Он украдкой нырнул в благоухающий свежей хвоей еловый лес и быстро, слегка согнувшись и таясь по правилам военных маневров, засеменил к большому зеркалу на стене. Оттуда на него смотрел измученный, растрепанный, с трупными пятнами на лице от цветных фонариков карлик. «Подумаешь, не такой высокий, как эта дылда…»

— Петр Николаевич, что ты там делаешь? — раздался голос жены.

— Грибы собираю, — зло откликнулся Дурново.

— Граф Келлер в столовой, я сказала ему, что ты его разыскиваешь.

— Вот дура-то неученая! — буркнул Петр Николаевич себе под нос. — Даром что тесть твоего брата — министр народного просвещения.

Он вышел из леса и подошел к супруге, которая нагребла в буфете конфет и стала тут же их запихивать ему в карманы. К ним приблизился лакей с подносом, уставленным хрустальными бокалами, и встал поодаль.

— Да хватит же, Екатерина Григорьевна, графиня Клейнмихель смотрит! — Петр Николаевич оттолкнул руку жены с зажатой в ней горстью конфет.

— А что мне с ними тогда делать?

— Съешь их.

— Но они для детей!

— Для детей у меня вот тут, — Дурново похлопал себя по оттопыренным карманам мундира.

Он сделал знак лакею, тот вынул из ледяной глыбы у стены бутылку шампанского, ловко открыл ее и наполнил один из бокалов.

Петр Иванович хлопнул его залпом, как водку, и решительно вошел в столовую. Зал был залит светом, было очень жарко, и в воздухе можно было вешать топор от запаха пота, смешанного с ароматами духов и свечей. Громкое жужжание голосов, позвякивание бокалов и тарелок, приглушенное хлопанье пробок оглушали после тишины и полусумрака аванзалы. Здесь тоже был сервирован открытый буфет, а напротив него переливалась радужными цветами еще одна ледяная глыба с шампанским, но уже без крысы.