Карин всегда радовалась моему приходу. Она говорила, что, когда меня нет, Анн-Мари просто сидит без дела. Иногда такое случалось и при мне, если я вовремя не придумывала ничего интересного. Анн-Мари могла сколько угодно валяться на кровати, ничего не делая, — пожалуй, в подобной лености есть даже нечто привлекательное. Но стоило подкинуть ей идею, и она тут же загоралась. Выражаясь современным языком, ее можно было бы сравнить с очень мощным компьютером, который начинает работать в полную силу только после установки соответствующих программ.

У Гаттманов нам предоставлялась полная свобода действий. Разрешалось возиться с ножами и огнем и гулять где угодно. Папа с мамой, вероятно, полагали, что Карин и Оке хоть как-то присматривают за мной, пока я у них, но они ошибались. Родители Анн-Мари обычно занимались своими делами. Оке часто сидел у себя в домике среди холмов и писал. Именно летом он и писал свои романы. Зиму он чаще всего посвящал проблемным статьям, лекциям и поездкам. Карин же летом отдыхала. Когда возникало желание, она кое-что писала, но в основном читала, собирала грибы и ягоды или занималась домашним хозяйством, слушая радио.

От первых лет нашего знакомства у меня остались два особенно ярких впечатления. Одно из них связано с тем, как Эва учила меня делать кувырок назад, подстелив мне свой красный свитер. Кажется, это было в самое первое лето. Мы сидели на лужайке, неподалеку от их участка. Там были Гаттманы, я, и, кажется, с нами пошли еще друзья старших сестер, во всяком случае, мне помнится целая орава детей. Транзистор играл поп-музыку, и речь почему-то зашла о кувырках назад, и я заявила, что умею кувыркаться вперед, а назад — нет. Эва сказала:

— Да конечно умеешь. Иди, я покажу тебе, как это делается.

Я запротестовала, но она сняла красный вязаный свитер и разложила его на траве.

— Смотри. Вот свитер. Ты просто садишься на корточки, упираешься руками, потом группируешься и катишься назад. Следи за мной.

Она присела на корточки, качнулась назад и сделала на свитере кувырок. Потом настала моя очередь. Я знала, что ничего не получится, но меня все подбадривали. Я села на корточки и поставила руки ладонями кверху. Эва меня слегка подтолкнула, и я стала падать назад.

— Группируйся! — закричали остальные, я увидела небо и красный свитер и перекувырнулась назад.

Все бросились меня хвалить. Я вспоминаю это как миг великого триумфа. Я была совершенно уверена, что, не будь подо мной красного свитера Эвы, ничего бы не получилось. Я продолжала кувыркаться назад у нас на участке и всегда подкладывала свитер, полотенце или куртку, — главное, чтобы это было что-нибудь красное.

Второй чудесный случай — это когда Йенс показывал мне созвездия. По-моему, к человеку, который впервые обращает твое внимание на это удивительное сплетение природы и мифа, а также к его стремлению объяснить загадки природы и усмотреть во всем свой неповторимый рисунок, всегда возникает особое отношение. Я иногда показываю людям отдельные звезды или известные мне созвездия, и большинство по-детски восторгается тем, что мои познания простираются на такие гигантские расстояния. (Попробуйте сами. Скажите: «Ничего себе, как ярко сегодня сияет Сириус», — и люди будут смотреть на вас так, словно вы опустили кусочек этой звезды на землю.)

Это случилось в августе, и дополнительные краски ситуации придавало то, что я впервые оставалась ночевать у Анн-Мари, к тому же это был предпоследний вечер летних каникул. На следующий день мы переезжали в город. А еще в тот вечер светилось море, поэтому я сидела на лестнице, спускающейся с мостков, и, болтая ногами в темной воде, высекала из нее искры, а над головой у меня простирался черный океан вселенной, полный сверкающих звезд.

Йенс показал те созвездия, которые были видны в это время. Мне уже доводилось слышать о созвездиях и их сказочных названиях, но я по-детски ожидала увидеть реалистичные изображения лебедя или медведя, а Большую Медведицу, которую мы в Швеции называем «Колесницей мужей», я представляла себе в виде прекрасной разукрашенной золотой кареты с короной на крыше, как на карусели в парке аттракционов Лисеберг. Раньше я думала, что главное — правильно соединить взглядом определенные звезды. Примерно как в ребусах из газеты, где, соединив точки в определенной последовательности, можно из хаотически разбросанных крапинок получить какое-нибудь животное. Я часто пыталась уловить фигуры зверей, столь ловко запрятанные Богом на небосводе, но так и не справилась с этой задачей. Как пристально я ни вглядывалась, мне так и не удалось увидеть ни большую, ни малую медведицу.

И вот наконец Йенс объяснил мне, в чем дело. Там наверху нет никаких животных, да и откуда бы им взяться? Это всего лишь небесные светила, которые находятся на расстоянии многих световых лет друг от друга и никак между собой не связаны. Просто-напросто вот эти звезды вместе называют «Лебедем».

Неужели все так просто? Я хохотала и болтала ногами в теплой сверкающей воде. Я рада была узнать, что там, наверху, нет никакой хитроумной загадки, которая мне не под силу. В то же время меня несколько обескуражила внезапная утрата иллюзий по поводу скрытого порядка в природе. Всюду сплошной хаос, и приходится изобретать порядок самому. Утвердившись в таком экзистенциалистском мировоззрении, я махнула рукой на всех этих лебедей и медведей и принялась вычерчивать на небосводе свои собственные фигуры.

Чем же еще мы занимались летом в те годы? Лазали по дубам, висели на трапеции, играли в устроенном на дереве шалаше и на пиратском корабле. Мы играли в мяч и в пятнашки на лугу, прятались друг от друга по всему большому дому, играли в разные карточные игры.

Соревновались в прыжках в длину с пристани. Прямо с горы мы бежали во всю прыть до конца мостков, а потом прыгали, кто дальше. Я помню ощущение прохлады, когда разгоряченное на солнце тело погружается в зеленую темноту, и шипение поднимавшихся лимонадных пузырьков, которые приятно щекочут, пока ты лежишь на спине, болтая ногами, и ждешь, что сейчас в воду плюхнется следующий, и надеешься, что ему не удастся улететь с мостков дальше тебя.

Иногда мы вместе со старшими детьми отправлялись на лодке к Ракушечному пляжу. Немного не доходя до берега, мы вставали на якорь и шлепали с ведрами и котелками по воде к суше. Пока кто-нибудь разводил костер, остальные бродили у берега, вытаскивая грозди больших, почти черных мидий, которые только там и водились. Чтобы добраться до них, иногда приходилось опускать голову под воду, словно искателю жемчуга. Потом мы пристраивали над костром котелок, варили мидий и съедали их.

Если мидии оставались, мы ловили на них рыбу. Я помню, как трудно их было открывать, с какой силой они сжимались и то садистское наслаждение, которое испытываешь, вскрывая раковину ножом и вытаскивая оттуда оранжевое мясо. Часто в качестве наживки мы вместо мидий использовали маленькие ракушки с улитками. Они легко раскалывались, и их ровные, плотные створки было удобно насаживать на крючок. Они оставались на месте, даже когда рыба клевала, и можно было использовать ту же наживку для нескольких рыб.

Иногда мы с Анн-Мари оперировали пойманных рыб. Мы представляли, что мы — хирурги, а рыбы — это люди или иногда собаки. Мы разрезали рыб и копались в их органах, рассуждая об их ужасных болезнях. Нас поражало, как много странного находилось у рыб внутри. Иногда у них в животе оказывались маленькие рыбешки или крабики. Нам очень нравились эти анатомические изыскания, в них чувствовалось что-то липкое, плотское и запретное.

Конечно, мы ловили и крабов. Примитивное, но захватывающее занятие, которому мы с удовольствием могли предаваться часами. В отличие от рыб, крабов можно было все время видеть и прослеживать весь их путь от укрытия в зарослях фукуса до мидии на рифе. Потом требовалось определенное хладнокровие, чтобы, как только краб примется есть, схватить его именно в нужный момент, не раньше и не позже. Их мы собирали в ведро с водой и водорослями, где они ползали и скреблись клешнями. Потом мы устраивали им на берегу гонки, чтобы посмотреть, какой краб первым доберется до воды. Попав в море, они довольно скоро вновь оказывались у нас в плену. Мы уже знали нескольких крабов, которые не отличались хитростью и раз за разом попадались к нам в руки, мы даже дали им характерные имена: Одна клешня, Зеленый панцирь и разные другие.