Но биологический вид в целом не может делать выбор, его делают отдельные индивидуумы. Но даже если вид все-таки может сделать выбор, предположить, что он выбирает вечность взамен личного благополучия, довольно трудно, слишком уж широко это понимается. По этой логике, допустимо поработить группу людей, если единственная альтернатива — небытие. (Вместо живи свободным или умри — девиз, который мы написали бы для животных, которых мы поедаем: живи и умри порабощенным). Совершенно очевидно, что животные, ни в массе, ни индивидуально, не в состоянии понять подобные рассуждения. Куры способны на многое, но не могут заключать столь изощренные сделки с людьми. Впрочем, можно понимать это и по-другому. Каковы бы ни были факты, большинству людей понятны справедливость и несправедливость в обращении, например, с собакой или кошкой. И мы в состоянии вообразить такие методы ведения сельского хозяйства, с которыми животные гипотетически могли бы «согласиться». (Собака, которой несколько лет подряд дают вкусную еду, разрешают много гулять с другими собаками на улице и позволяют занимать пространство, Которое она хочет, осознает недостатки жизни собак в более диких и менее обеспеченных условиях, и можно Предположить, что она будет согласна на то, что, в конце концов, в обмен на хорошие условия ее съедят.) Вполне можно представить себе нечто подобное. Устойчивость мифа о согласии животного свидетельствует о том, что людям нравится такой поворот событий, и они склонны считать это правильным.

Неудивительно, что исторически большинство людей относится к употреблению животных, как к самой обыденной вещи. Мясо сытное, и большинству кажется, что у него приятный запах и вкус. (Неудивительно тогда и то, что на протяжении почти всей человеческой истории некоторые люди держали других людей на положении рабов.) Но, если бросить взгляд назад, на период до появления письменности, мы убедимся, что люди не всегда однозначно относились к жестокости и смерти, связанным с поеданием животных. Поэтому истории, которые мы рассказываем, так отличаются друг от друга.

Первое забывание

Сегодня мы так редко видим сельскохозяйственных животных, что довольно легко про все это забыть. Более старшие поколения были больше, чем мы, знакомы как с конкретными животными с фермы, так и с насилием, творящимся над ними. Они знали, что свиньи игривы, умны и любопытны (мы бы сказали «как собаки») и что у них сложные социальные взаимоотношения (мы бы сказали «как у приматов»). Они знали, как выглядят и ведут себя свиньи, живущие в клетках, а также с детства знали, как кричит свинья, которую кастрируют или забивают.

Отчуждение от животных ведет к тому, что пропустить мимо ушей вопрос, как наши поступки влияют на жизнь животных, становится гораздо легче. Проблема появления на нашем столе мяса становится абстрактной: нет животного-личности, никто не знает, как выглядит его радость или страдание, ни тебе виляющих

хвостов, ни тебе криков. Философ Элейн Скарри заметила, что «красота всегда в конкретности». Жестокость же, напротив, предпочитает абстракцию.

Некоторые попытались преодолеть этот разрыв, лично занявшись охотой и разделкой туш, как будто это может как-то узаконить употребление животных в пищу. Сомнительно. Убийство кого-то доказывает лишь то, что вы способны убивать, но из этого никак не следует, почему вам стоит это делать или не стоит.

Убийство животного собственными руками вовсе не решение проблемы. Это, мне кажется, намного хуже, чем просто выбросить ее из головы. Всегда можно пробудить кого-то от сна, но никакой шум не разбудит того, кто лишь притворяется спящим.

Первые этические законы в отношении животных

С давних пор господствующим этическим принципом В отношении домашних животных, отвечающим требованиям сельского хозяйства и основополагающей проблеме питания, не был безусловный запрет: не ешь, однако из этого не следовало: не заботься. Скорее так: ешь, но заботься.

Забота о домашних животных, которую требовал этический принцип ешь, но заботься, не всегда предписывалась официальной моралью, да и не должна была, поскольку эта странная этика базировалась на экономической необходимости содержания домашних Животных. Сама природа отношений между человеком и домашним животным определенной заботы, например, обеспечения кормом и создания безопасной среды обитания для стада. Забота о сельскохозяйственных животных была в каком-то смысле выгодным делом. Но за эти гарантированные блага — охраняющих овчарок и, по возможности, чистую воду — животным приходилось дорого платить: кастрацией, изнуряющим трудом, выкачиванием крови или вырезанием плоти из живого животного, клеймением, отделением молодняка от матерей и, в конце концов, забоем, но ведь и это просто хороший бизнес. Животным обеспечивали полицейскую защиту в обмен на то, что их принесут в жертву этим же полицейским.

Принцип ешь, но заботься существовал и развивался тысячи лет. От него ответвлялись совершенно различные этические системы, поскольку культуры, где он существовал, были разными: в Индии он привел к запрету есть коров, в исламе и иудаизме — к законам о быстром забое, якуты из русской тундры заявляли, что животные сами хотят быть убитыми. Но вечно так продолжаться не могло.

Принцип ешь, но заботься не просто вышел со временем из употребления, он скоропостижно скончался. На самом деле его убили.

Первый рабочий на конвейере

Первые промышленные «перерабатывающие» фабрики (иначе называемые бойнями) возникли в Цинциннати и добрались до Чикаго в 20-30-х годах XIX века. Квалифицированных мясников заменили бригады рабочих, которые совершали комплекс скоординированных повторяющихся действий, от которых деревенеют мозг, мышцы и суставы. Забойщики, те, кто откачивает кровь, удаляет хвосты, отрубает ноги, кто занимается огузками и пашинами, снимает кожу с головы, удаляет внутренности и дробит позвоночник (и многие, многие другие). По признанию Генри форда, эффективность конвейерных линий вдохновила его использовать эту модель в автомобильной промышленности, что привело к революции в промышленности. (Сборка машины — это то же самое разъятие коровы на части — только в обратном порядке.)

Повышение эффективности забоя и переработки мяса подтолкнуло к прогрессу и железнодорожный транспорт, например, в 1879 году изобрели рефрижераторы на колесах, что позволило значительно увеличить объемы перевозок мяса крупного рогатого скота на более дальние расстояния. Сегодня никого не удивишь тем, что мясо прибывает в супермаркет с другого конца света. Среднее расстояние, на которое перемещается мясо, где-то около полутора тысяч миль. Примерно столько же нужно проехать на машине от Бруклина до штата Техас, чтобы пообедать.

К 1908 году конвейер усовершенствовали таким образом, что уже не сами рабочие, а контролер регулировал скорость его движения. Эта скорость росла более восьмидесяти лет — зачастую увеличившись вдвое, а то и втрое — с предсказуемым увеличением неумелого забоя и травм на рабочих местах.

Несмотря на изменения в переработке мяса на заре Двадцатого века, животных продолжали выращивать На фермах и ранчо практически так же, как это делали всегда — и многие думают, что так остается и по сей День. Фермерам еще не пришло в голову обращаться с живыми животными как с мертвыми.

Первый промышленный фермер

В 1923 году на полуострове Делмарва (территория штатов Делавэр, Мэриленд, Виргиния) произошел незначительный, почти смешной инцидент с домохозяйкой Селией Стил, которая жила на берегу океана. Это происшествие послужило началом современного птицеводства и способствовало глобальному прорыву промышленного фермерства. Стил, у которой был маленький курятник, говорят, заказала пятьдесят цыплят, а по ошибке получила пятьсот. Она решила оставить их всех у себя в виде эксперимента попробовать зимой держать птиц в доме. Благодаря только что открытым кормовым добавкам они выжили, и цепь ее экспериментов продолжилась. К 1926 году у Стил было 10 000 птиц, а к 1935 — уже 250 000. (Средняя куриная стая в Америке в 1930 году составляла лишь 23 птицы.)