– Но послушайте… – попытался протестовать Дэвид.

– Заткнись! – оборвала его Тюремщица. – Это мой долбаный автобус, и в нем говорю я!

Дэвид покорно замолчал.

– Однако теперь все может перемениться. Если у вас хватит пороха, вы станете героями самого захватывающего телевизионного эксперимента всех времен. Реального детективного расследования. Ночное, загадочное убийство и настоящая живая жертва,вот это да! – Джеральдина поняла, что ляпнула не то, и тут же поправилась: – Настоящая мертвая жертва, если угодно. Главное – такого грандиозного шоу никогда не было. И вы – его звезды. Келли дает вам шанс стать тем, о чем мечтала она, – настоящими знаменитостями. Вы меня слышите? Для этого необходимо всего лишь продолжить шоу.

Тюремщица вгляделась в ставшие мечтательными лица «арестантов» и поняла, что аргументы подействовали. Она одержала победу.

Все вместе быстро состряпали пресс-релиз и, подъезжая к прежнему обиталищу, прочитали его вслух:

– «Мы, семеро оставшихся участников «Под домашним арестом III»,решили продолжать наш социологический эксперимент и считаем, что это наш долг перед Келли и ее мечтой. Мы знали Келли и уверены, что ей нравилось это шоу. Оно составляло часть ее существа. Прекратить программу и отказаться от всего, что сделала Келли, значило бы оскорбить память прекрасной, сильной женщины и человека, которого мы очень, очень любили. Наш домпродолжает жить, потому что так бы распорядилась Келли. Мы делаем это ради нее. Вперед!»

– Обалденно красиво, – похвалила Мун.

Сэлли расплакалась. А за ней все остальные. Кроме Дервлы. Дервла думала о чем-то своем.

– Еще один вопрос, – начала она.

– Что такое? – вскинулась Джеральдина. Она вырвала согласие ребят и больше не желала никаких возражений.

– Предположим, убийца нанесет новый удар?

Тюремщица задумалась, но ненадолго.

– Исключено. Во-первых, вы будете начеку. Мы больше не станем устраивать ничего в духе парилки. Разумеется, отныне никаких анонимных действий и групповых занятий в замкнутом пространстве. Никаких сборищ – все в открытую и на виду. Я понимаю ваши тревоги. Конечно, вам было бы неприятно. Я хочу сказать, если бы вдруг такое снова случилось. Вот уж тогда у оставшихся было бы до хрена славы.

День двадцать восьмой. 8.00 вечера

Они находились в домене менее получаса, но не было сказано ни единого слова. Одни сидели на диванах, другие лежали на кроватях. И никто не решался зайти в туалет.

– Говорит Хлоя, – раздался голос из скрытых динамиков. – Чтобы сохранить принцип игры, мы решили рассматривать отсутствие Келли как выселение, а значит, на этой неделе никакого нового выселения не будет. У вас позади долгий и трудный день, поэтому в виде исключения предлагаем заказанный на воле ужин, который вы найдете в буфете в кладовой.

Джаз отправился в кладовую и вернулся с пакетами.

– Китайская кухня, – проговорил он. Никто не ответил, и они съели ужин в полном молчании.

– Выходит, что Келли убил один из нас, – наконец проронил Дэвид.

– Получается, что так, – отозвалась Мун.

Все снова замолчали.

Минута проходила за минутой, и в аппаратной тоже стояла гнетущая тишина.

Тем же вечером, немного позднее, в бункер проскользнул инспектор Колридж и сел рядом с Дже-ральдиной. Он хотел воочию понаблюдать, как лепилась передача. Тюремщица не сразу его заметила и, когда Колридж заговорил, буквально подпрыгнула на стуле.

– Была бы моя воля, я бы все это прекратил.

– Я вас не понимаю, – отозвалась она. – Прикиньте, сколько полицейских получают возможность следить за подозреваемыми? Обычно, если не удается предъявить обвинение, добыча исчезает – и концы в воду. Если наша компания скрывает какие-то тайны, лучше держать молодцов всех вместе.

– Я запретил бы передачу по моральным соображениям. Вся страна смотрит «Любопытного Тома», потому что зрители знают: один из игроков – убийца.

– Не только, инспектор. Завораживает другое: всегда есть шанс, что вчерашнее повторится опять.

– Я тоже об этом подумал.

– Скажу вам больше, подозреваемые тоже это знают. Как вам это нравится?

– Никак. Убийство не сюжет для развлекательного шоу.

– Вы так считаете? – Джеральдина подняла бровь. – Тогда признайтесь откровенно: если бы не долг, вы стали бы смотреть «Любопытного Тома» просто так? Только честно.

– Нет, не стал бы.

– В таком случае вы еще большая зануда, чем я предполагала.

В аппаратной снова повисла тишина, а «арестанты» на экране принялись убирать остатки ужина.

– Как вы думаете, зачем им это надо?

– Ради славы. Зачем же еще?

– Ах да, слава, – буркнул в ответ Колридж.

«Слава, – думал он, – Святой Грааль безбожного века. Подменившее Бога жестокое, требовательное божество. Всегда слава, слава и больше ничего». Колридж вдруг остро осознал, что в мире царит только она одна. Газеты посвящали славе девяносто процентов публикаций, журналы – все сто. Славе, а не вере.

– Слава, – пробормотал он. – Надеюсь, они ею вволю насладятся.

– Нет, – отрезала Джеральдина.

День двадцать девятый. 6.00 вечера

Колридж сидел в большем из двух помещений сельского молодежного центра и вместе с другими претендентами ждал своей очереди на прослушивание. Он ужасно, ужасно устал, потому что, занявшись расследованием «самого жуткого в эфире» убийства, две ночи подряд почти не спал.

И вот теперь окунулся в мир литературы. Но слова любимого отрывка «Бесчисленные завтра, завтра, завтра…» [41]словно бы выветрились из головы.

Колридж постарался сосредоточиться, но окружающие то и дело спрашивали о «Любопытном Томе». Это было понятно: новость произвела сенсацию, а здесь знали, что он – большой полицейский чин. Колридж, естественно, не собирался признаваться, что имел отношение к расследованию, и привычно отнекивался, мол, коллеги во всем разберутся. А сам изо всех сил старался настроить мозг на роль «фигляра, который час кривляется на сцене».

К огромному облегчению инспектора, в теленовостях ни разу не мелькнула его физиономия. И он серьезно рассчитывал, что утренние газеты тоже выйдут без его фотографий. Дело в том, что Колридж нисколько не напоминал внешностью «важного копа». Журналюги мигом ухватились за Патрисию, которая оказалась именно тем, что нужно: они обожали миловидных девушек-полицейских.

Настала очередь прослушивания Колриджа. Его пригласили в маленькую комнатку, где он предстал перед пытливыми взорами Глина и Вэл. Инспектор выложился как мог и даже умудрился выжать подобие слезы, когда призвал истлевать огарок свечи. Ничто так не напоминало, что жизнь – ускользающая тень, как смерть девушки двадцати одного года от роду. Закончив, Колридж почувствовал, что справился недурно. Глин, по-видимому, тоже так считал.

– Мило. Очень мило и трогательно, – похвалил он. – Вы определенно достигли величайшей глубины.

У Колриджа шевельнулась надежда, но всего лишь на короткое мгновение.

– Я всегда считал, – продолжал Глин, – что в заключительном акте ключевая роль – Макдуф. Маленькая, но требующая большого мастерства. Вы бы не хотели ее сыграть?

Стараясь не показать разочарования, Колридж ответил, что да, он с радостью сыграет Макдуфа.

– А поскольку текста вам учить немного, – прощебетала Вэл, – надеюсь, вы поможете нам доставить и установить декорации.

День двадцать девятый. 9.30 вечера

На следующий день после убийства в эфир вышел двадцать восьмой специальный выпуск «Под домашним арестом»,который, в отличие от предыдущих, продолжался целых девяносто минут. Двадцать восьмой, а не двадцать девятый, поскольку накануне передача не состоялась – отчасти из уважения к усопшей, отчасти из-за того, что игроки целый день провели в полицейском участке.