– Боже мой! – вырвалось у Чантории. – Мы – и на Фестивале Веры! О господи!

Отец Бейли сурово обернулся к ней, ибо эта вспышка эмоций показалась ему неподобающей, однако Соломон Кентукки одарил ее благожелательной улыбкой.

– Да, дитя мое. Да! Ты и твои родные станете главными действующими лицами на масштабной праздничной службе, которую Храм запланировал, чтобы отметить окончание двух свирепых эпидемий. Мы собираемся заполнить Уэмбли скорбящими родителями: сто двадцать пять тысяч супружеских пар, недавно лишившихся детей, будут отобраны путем лотереи и придут на стадион, дабы воздать хвалу Любви не только за вознесение их младенцев на небо, но и за то, что она помиловала Мармеладку Кейтлин с целью сделать ее их общей дочерью. Благодаря прямой теле– и интернет-трансляции все население возрадуется чуду спасения Мармеладки Кейтлин, которая вселит в души наших сограждан бодрость и надежду. Вы трое встанете бок о бок со старейшинами Храма и самыми яркими знаменитостями страны и возблагодарите Господа за ясное, живое, бесспорное свидетельство того, что чудеса бывают.

Чантория плакала, не скрывая своей радости. В знак утешения отец Бейли обвил рукой ее плечи. Ни тот, ни другая не обращали на Траффорда никакого внимания.

– Ваша дочь станет маяком! – сказал Соломон Кентукки, надевая митру. – Мессией! Светом во тьме, окутавшей тех, кто осиротел на наших глазах. Мармеладка Кейтлин вернет людям надежду!

– Спасибо вам, святой отец, – запинаясь, произнесла Чантория сквозь слезы. – Огромное-преогромное спасибо!

Траффорд не сказал ничего. Он был поглощен своими мыслями.

33

Кампания, о которой говорил Соломон Кентукки, началась почти сразу. Храм хорошо изучил свою паству и знал, что ему следует немедленно принять меры, чтобы направить реакцию пострадавшего населения в нужное эмоциональное русло. Две свирепые эпидемии, прокатившиеся по стране одна за другой, оставили после себя глубокий и кровавый след. Люди привыкли терять близких, но каждый очередной холокост, который устраивала им природа, собирал все больше жертв, и накопившийся в душах людей ужас вполне мог перерасти в подспудное недовольство. О том, чтобы открыто подвергать сомнению религиозные догмы, не могло быть и речи: влияние Храма и страх перед инквизицией были для этого слишком сильны. И все же каждая новая смерть, особенно если умирал ребенок, оставляла на духовной репутации Храма крошечное пятнышко, и именно эти пятнышки Храм собирался залакировать, провозгласив, что чудеса бывают.

Были песни, концерты, празднества, благотворительные забеги и бесконечные службы – везде отдавали дань памяти погибшим детям, но при этом с надеждой смотрели в будущее, олицетворением которого стала смеющаяся, улыбающаяся, младенчески оптимистичная Мармеладка Кейтлин. Храм знал свое дело и, сосредоточив внимание общества на божественной любви к этой девочке, сумел заставить его позабыть невысказанный вопрос о том, зачем было убивать всех остальных детей. Без сомнения, многие родители втайне спрашивали у Любви, почему она решила пощадить не их ребенка, а чужого, однако эти мысли не высказывались вслух, потому что личико Кейтлин мгновенно сделалось символом счастливого будущего, и проявить неуважение к этой малышке значило навлечь на себя жестокую кару.

Логика была проста. Господь наслал на людей мор, потому что был суров и страшен в гневе, но спас Мармеладку Кейтлин, потому что был милосерден и полон любви. «Что здесь непонятного?» – громогласно вопрошал с церковной кафедры отец Бейли.

Одержимость Чантории росла вместе с ее славой. Чантория окончательно вжилась в роль матери чудо-ребенка, поскольку убедила себя, что это правда. Теперь в их с Траффордом квартире уже не кутили с утра до ночи. Как мадонна, давшая жизнь ангелу, Чантория сознавала всю полноту своей духовной ответственности и потому стала посвящать гораздо больше времени молитвам в местном Храме и чтению религиозных текстов в доме отца Бейли. Теперь она одевалась только в белое и носила на шее крестик с эмблемой богини Геи. Кроме того, она купила дорогой брелок с изображением всех знаков Зодиака и хрустальный нимб на проволочном каркасе, а волосы перекрасила в золотой цвет.

Ободренная благосклонностью исповедника, она стала обращаться с Незабудкой и прочими девушками из своего окружения скорее как со служанками, чем как с подругами: давала им разные поручения и милостиво дозволяла проводить себе косметические процедуры. Они покорно выполняли требуемое, но Траффорд видел, что их возмущают ее высокомерие и новообретенный ореол святости. В конце концов, многие из них потеряли своих детей, и то, что Чантории, единственной на весь дом счастливой матери, достались еще и такие почести, не могло казаться им справедливым.

Если Чантория и чувствовала их негодование, оно лишь усугубляло ее деспотизм. Возможно, сказывались долгие годы унижений, но, как бы то ни было, она и не думала скрывать, что считает себя гораздо выше остальных. Разве не сделал ее своей избранницей сам Господь?

Конечно, Траффорд прекрасно понимал, что никакая она не избранница, и оттого злился все сильнее. Ему было ясно, что его жена, одурманенная лестью, поверилав свое величие, и ее наивность казалась ему до отвращения нелепой. Коли на то пошло, до отвращения нелепой была вся ситуация: ребенка, спасшегося исключительно благодаря презираемой Храмом науке, обратили в орудие пропаганды дурацких суеверий. Всякий раз, видя на экране улыбающееся лицо дочери, Траффорд испытывал прилив раздражения.

В его мозгу постепенно и неумолимо обретала отчетливую форму идея, которая могла бы принести делу революции еще больше пользы, чем задуманная рассылка электронных писем. Первой, с кем он поделился этой новой идеей, стала Сандра Ди. Позже Траффорду пришло на ум, что причиной, склонившей его к столь безрассудному признанию – к столь безрассудному поведению, – было то, что Сандра Ди отвергла его в романтическом плане.

Они сидели вместе в ее маленькой лодке. Это была их первая встреча наедине после того, как Траффорд представил Сандру Ди гуманистам, и он немедленно воспользовался подвернувшейся возможностью, чтобы напомнить ей о своей любви.

– Не надо меня любить, Траффорд, – услышал он в ответ. – Я не хочу, чтобы ты меня любил.

– Вообще-то любят не по заказу, – ответил он. – По-моему, ты прочла уже достаточно книжек, чтобы это понять.

– При чем тут книжки? – возразила она. – Я говорю о реальной жизни – о мерзкой, отвратительной реальности, и я не хочу, чтобы ты меня любил.

– Я ничего не могу поделать.

– Ну, а вот я тебя не люблю, – сказала она самым что ни на есть будничным тоном. – Правда, Траффорд, ни капельки не люблю. Ты мне просто нравишься. Очень нравишься…

– Ну, тогда…

– И если уж быть совсем честной, признаюсь, что я могла бытебя полюбить. Но все-таки не люблю, и точка.

– Как ты можешь так говорить! – запротестовал Траффорд. – Откуда у тебя такая уверенность?

– Оттуда, что я так решила.

– Решила! Как будто можно решить, любишь ты человека или не…

– Можно, Траффорд, – оборвала его Сандра Ди. – В этом вся суть. Можнорешить. И нужно. В этом мире, если хочешь уцелеть, решать нужно всё. Если хочешь не сойти с ума – нужно решать. Любовь – это риск. Откровенность – тоже риск. Для двоих вероятность выдать себя возрастает ровно вдвое, а для меня это неприемлемо. Вот почему я давным-давно приняла решение, что никого никогда не полюблю, а раз никого – стало быть, и тебя, Траффорд.

– Если ты так ко мне относишься, почему в тот раз согласилась на секс со мной?

– А ты предпочел бы, чтобы я отказалась?

Траффорд пропустил этот вопрос мимо ушей.

– И все же почему? – настаивал он.

– Потому что тогда я была не против. Все эти наши фантазии… они меня взволновали. Разве девушка не может завестись не любя?

– Значит, я тебя разочаровал? – обиженно спросил Траффорд. – Фантазии тебя устраивали, но оказалось, что мои реальные достоинства не соответствуют воображаемым?