Бедные дети умирали один за другим, но Мармеладка Кейтлин, как и в прошлый раз, даже не думала хворать. Она не кашляла, у нее не поднималась температура и не опухали железки. У людей исчезли последние сомнения в том, что Любовь осенила эту девочку своим благословением, и Чантория продолжала купаться в лучах славы.

Матери приносили своих больных дочек и сынишек к Траффорду и Чантории в надежде, что, поиграв с Мармеладкой Кейтлин, их дети чудесным образом избегут гибели. Сначала Траффорда удивляло, что Чантория позволяет их дочери водиться с этими маленькими страдальцами, на которых было жалко смотреть: в конце концов, пережить эпидемию – это одно, а искушать судьбу, провоцируя заражение, – совсем другое. Он был искренне рад за Чанторию, полагая, что она признала в вакцинации достижение науки, на которое можно рассчитывать. Тем сильнее оказалось его разочарование, когда выяснилось, что дело обстоит ровно наоборот. Могущество прививок так и осталось для Чантории нелепой фантазией. Эпидемии были настолько безжалостными и счастье Мармеладки Кейтлин казалось настолько невероятным, что Чантория просто не смогла заставить себя поверить, будто подобное чудо может быть результатом одного-единственного укола. Разве человеческий разум способен на такие чудеса?

Со всех сторон окруженная ревнивым восхищением, одурманенная комплиментами исповедника Бейли, а главное, преисполненная благодарности за спасение своего ребенка, Чантория все истовее верила в то, что Мармеладка Кейтлин уцелела по особому велению Бога-и-Любви.

Траффорд был вне себя от ужаса и отвращения. Успех вакцинации парадоксальным образом толкнул Чанторию в объятия верующих.

– Нашего ребенка спасла наука! – сердито воскликнул он в один из тех редких дней, когда ему удалось уговорить жену ненадолго отключить звуковую трансляцию в интернет из их квартиры. – Результат интеллектуальной деятельности людей. Здесь нет ни тайны, ни чуда – только холодные неопровержимые факты.

– Нет, – возразила Чантория, – я в это не верю. Ты видел, что происходит с остальными детьми? Боль, сыпь, лихорадка, опухоли! Они умирают, Траффорд! Как мог один несчастный укол защитить от всего этого нашего ребенка? Нет, прав отец Бейли: это под силу только Богу-и-Любви.

– Отец Бейли не знает, что Кейтлин сделали прививку! А ты знаешь! Кстати сказать, сдается мне, что отца Бейли гораздо больше интересуешь ты, чем Мармеладка Кейтлин!

– Не говори глупостей, Траффорд, – ответила Чантория, покраснев от смущения. – Нужна я ему! Разве станет такой важный человек, как отец Бейли, проявлять интерес к мелкой сошке вроде меня?

Однако в том, что отец Бейли действительно проявляет интерес к Чантории, не могло быть никаких сомнений, хотя он и прятал свое внимание за панегириками по поводу чудесного спасения Мармеладки Кейтлин. На каждой еженедельной исповеди, в ответ на стенания осиротевших матерей, которых становилось все больше, он вызывал на сцену Чанторию с Кейтлин. Не стесняясь Траффорда, он целовал Чанторию и поднимал на руках Мармеладку Кейтлин, демонстрируя ее пастве в знак доказательства безграничной мудрости Любви.

– Господь оставил нам этого ребенка, дабы показать, что надежда еще жива! – гремел с эстрады отец Бейли. – Нет, он нас не покинул! Он не умыл свои святые руки, бросив своих неразумных чад на произвол судьбы, хотя мы этого заслуживаем! Он по-прежнему с нами! Сегодня Мармеладка Кейтлин здесь – и это показывает, что любовь, которую Творец питает к своим неразумным чадам, не умерла! И наши дети тоже не умерли! Они продолжают жить! Они живут в раю и продолжают жить здесь, в этом ребенке!

Прихожане стонали и причитали, воздевая руки к небесам, а когда Чантория с Кейтлин возвращались на свое место, матери тянулись к ним, чтобы их коснуться.

По мере того как число жертв второй эпидемии росло, жители их небольшого района все чаще смотрели на Чанторию как на живую икону, окружая ее ореолом святости. Стали ходить слухи о якобы совершенных ею маленьких чудесах. Люди наперебой восхваляли ее великодушие и благие дела, стараясь показать, что и на них падает отсвет ее божественной славы.

– У нее что-то типа ауры, – захлебываясь, рассказывала соседям Незабудка. – Прямо сияние какое-то. Типа эманации духа, понимаете, что я хочу сказать? Нет-нет, я не шучу. У меня была дикая головная боль, и я решила выпить с Чанторией чашечку чаю, не потому, что она святая или еще чего-нибудь такое, а потому, что мы с ней подружки… и голова у меня прошла! Честное слово. Это она меня исцелила! Просто посидела рядом, и все! Ей-богу, я не выдумываю – правда, все как рукой сняло!

И подобных удивительных историй становилось все больше. Еда, употребляемая в присутствии Чантории, приобретала замечательный вкус, болячки заживали быстрее, кожа делалась гладкой, мягкой и менее подверженной старению. Объем груди увеличивался.

– Клянусь, у меня был третий размер лифчика, а теперь четвертый! Представляете? С ума сойти можно!

Все обитатели Башен Вдохновения то и дело бегали к Траффорду и Чантории, чтобы еще разок поглазеть на чудо-ребенка и хоть несколько секунд побыть рядом с его святой матерью. Сам отец Бейли завел привычку посещать их регулярно и частенько возлагал руки на грудь Чантории, дабы вернее почувствовать тепло Любви.

Траффорд держался в сторонке от всей этой суеты, довольный, что его не трогают. Его огорчало, что Чантория так легко позволила вскружить себе голову нелепой лестью, но он и не думал сетовать на то, что очутился полностью вне сферы се интересов. Чантория в нем больше не нуждалась. Мало того, она вообще не хотела его видеть. Конечно, она не стремилась к разводу, потому что они были избранной парой, и все же явно только и мечтала о том, чтобы Траффорд поменьше путался под ногами и не мешал ей наслаждаться благосклонностью Любви в одиночку. Ведь теперь у нее было столько друзей и отец Бейли был к ней так внимателен! Вдобавок присутствие Траффорда словно раздражало ее. И он догадывался почему: их связывала греховная тайна, о которой его жене хотелось поскорее забыть.

В итоге Траффорд получил возможность свободно распоряжаться своим временем – и очень кстати, потому что хлопот у него было по горло. Чем упорнее он размышлял о плане, который предложил Кассию и другим членам Сената, тем больше увлекался связанными с ним перспективами. Подумать только: правительство само будет оплачивать его подрывную работу! Эта мысль доставляла ему особое удовольствие. На первом этапе ему предстояло делать практически то же самое, что он и так ежедневно делал в Изразе на протяжении долгих лет: находить соответствия и писать абсолютно законные поисковые программы, единственное отличие заключалось в том, что раньше его деятельность была откровенно бессмысленной, а теперь от нее зависело все на свете. Он был воином, сражающимся против Храма, революционером, который старался раздуть пламя духовного восстания.

Каждый день, оставив Чанторию в обществе ее подруг, а также ее алкопопа, пирожных и шоколадок, Траффорд выходил с компьютером на лестничную клетку и принимался за дело.

«Привычка машинально рисовать», – напечатал он в специальной строке, нажал ввод и с удивлением обнаружил, что манера некоторых людей бездумно водить ручкой или карандашом по бумаге до сих пор вообще не рассматривалась в Изразе. На его экране появился стяг Храма, а за ним – голограмма с изображением ликующе вскинутого вверх кулака. Таким образом система сообщала Траффорду, что его идея признана новаторской и он будет поощрен за нее денежной премией и бутылкой шипучего вина.

Траффорд знал, что мощный центральный компьютер Госбанда уже трудится вовсю. Сначала он составит набор картинок, отвечающих словосочетанию «машинально рисовать». Проконсультируется с полицейской программой психологического анализа жестикуляции и мимики – так называемого «языка тела», – чтобы формализовать визуальные характеристики, позволяющие уличить человека в склонности к антисоциальному поведению. Затем, составив нужный профиль для изучения триллионов часов записей, сделанных веб-камерами и камерами скрытого наблюдения, он начнет искать кадры с людьми, рисующими что-то с рассеянным видом.