— Ты не Присцилла. Ты Шайана!

— Да, я Шайана, и еще я Присцилла. Присцилла — это Шайана, а Шайана — это Присцилла. Черт возьми, мы — один и тот же человек. Это с самого начала была я.

Берилл открыла рот, чтобы снова закричать, но не смогла сказать ни слова. Наконец до нее дошло.

— Хорошо, — сказала Присцилла. — Теперь поняла?

Присцилла дернула себя за волосы и стащила парик, скрывавший ее собственные розовые локоны.

— Этого не может быть, — пробормотала Берилл, но она уже поняла, что это правда.

— Конечно может, — ответила Присцилла. — Парик, немного макияжа. Я притворилась, что сделала себе нелепые огромные титьки. Кстати, я не пошла на операцию, это было частью плана сделать меня непохожей на Шайану. Сначала я собиралась наделить ее силиконовыми грудями, но подумала, что не смогу нормально двигаться на сцене. Я не знаю, зачем мне вообще нужно было заморачиваться с превращением, ты почти не смотрела на меня во время прослушивания. Ты бы не заметила меня даже через миллион лет. Единственный человек, на которого тебе не наплевать на этом шоу, — это ты сама!

— Я так чертовски зла на тебя, Присцилла! — в ярости крикнула Берилл.

— О нет! Как я это переживу? — хмыкнула в ответ Присцилла.

— Ты правда все это время была Шайаной?

— Да, я же говорю. Я придумала ее.

— Но зачем, ради всего святого? Ты Присцилла Бленхейм, зачем тебе идти на чертово шоу «Номер один»?

— Зачем? А ты как думаешь? Чтобы узнать, действительно ли ты думаешь, что я хорошо пою!

— Что?

— Я записала альбом, мама, и он с треском провалился. Но ты допустила это. Ты была моим менеджером. Старая добрая Берилл Бленхейм, давнишняя рокерша-богиня, думала, что со мной стоит заключить контракт. По крайней мере, ты верила в меня, я всегда опиралась на твою веру, но потом я задумалась. Может быть, я правда ничтожество и стала знаменитой просто потому, что моя мачеха ставит камеры в своей чертовой спальне и транслирует мою юность по кабельному телевидению…

— Присцилла, в наши дни у всех в спальнях стоят камеры! Жизнь каждого человека показывают по телевидению. Ну и что? Радуйся! Джессика Симпсон снимала свою свадьбу, Бритни — свою беременность, Томми Ли — образование, а Осборны — то, как они сидят на диване, ради всего святого, и они все равно целых три сезона были хитом! Вся нация стоит в очереди, чтобы участвовать в «Большом брате» и светиться на экране двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю! Я дала тебе то, чего хотят все до единого…

— Я не говорю обо всех! Я не говорю об Осборнах, или Джессике Симпсон, или о вонючем Томми Ли. Может быть, им это нравилось, может быть, они этого хотели, но я говорю о себе!

— А тебе что, не нравилось? Вечеринки, лимузины? Мне казалось, что тебя все устраивало.

— Мама, всем нравятся вечеринки, но нельзя веселиться постоянно.

— Это еще почему?

— Я хотела делать что-то. Я хотела увидеть, могу ли я что-то делать. Поэтому и решила выяснить, что ты думаешь на самом деле. И теперь я знаю. Я вложила в эту песню всю душу. Я спела «Wind Beneath My Wings» так, словно была рождена для этой песни, и вы сказали, что это было ужасно! Мама, зачем ты позволила мне записать альбом, если думала, что у меня ужасный голос?

— Дорогая, я не думала, что у тебя ужасный голос, — попыталась объяснить Берилл. — Я думала, что это у Шайаны ужасный голос.

— Голос Шайаны это и мой голос тоже!

— Нет, это неправда! Прости, но вы разные. Я знаю, что ты была Шайаной, но это не делает вас одинаковыми. Вы совершенно разные люди, все дело в различных сопутствующих моментах…

— Вот именно! Когда я Присцилла Бленхейм, всемирно известная звезда реалити-ТВ, я стою контракта. Но когда я — это просто я… просто голос, просто девушка, которая поет песню, я ничем не лучше последнего урода.

Берилл не знала, что ответить.

— Ты могла бы остановить меня, мама. Ты могла бы сказать: не записывай альбом, дорогая, у тебя нет музыкального таланта. Но нет. Ты позволила мне сделать это, ведь ты могла бы заработать на этом пару баксов. Ты поддержала меня. Тебе было мало украсть мою юность…

— Присцилла, подожди-ка.

— Украсть мою юность, мама! — повторила Присцилла. — Мне было четырнадцать. Это время, когда большинство подростков ставят замки у себя на двери, чтобы в одиночестве наслаждаться переходным возрастом. А ты пригласила ко мне весь этот чертов мир! Когда мы с Лизой Мари начинали взрослеть и пытались понять, кто мы такие, все вокруг уже решили, кто мы есть на самом деле. Мы никогда не скроемся от того, что ты сделала с нами, мама. Мы застряли навсегда. Ты несла ответственность за мое благополучие, и ты заставила меня работать, словно в шахте или в печной трубе. А теперь выясняется, что ты даже никогда и не думала, что у меня есть чертов талант!

— Нет! Я говорила о Шайане.

— Шайана — это я, мама!

— Ты Присцилла.

— Я Шайана и Присцилла, и мы обе только что наказали тебя.

— Да, ну хорошо! Ты меня наказала! Ты ужасно напугала меня, спасибо тебе большое, и, кстати, не стоит в следующий раз бежать ко мне, чтобы я помогла найти адвоката или центр для наркоманов…

— Ты понятия не имеешь, как мы тебя наказали!

— Присцилла, перестань повторять это «мы», ты говоришь как та сумасшедшая сука, которую ты придумала.

— Я такая же сумасшедшая, как и она, мама. И повторяю, ты понятия не имеешь, как мы с Шайаной тебя наказали.

— О чем ты говоришь?

— Я говорю об операции, мама. О том, что ты любишь больше всего на свете. Ты пытаешься выглядеть моложе, пытаешься выглядеть лучше. Это наваждение, болезнь. Клянусь, за последние годы ты провела больше времени со своим пластическим хирургом, чем со своей якобы обожаемой семьей.

— Это не…

— Это правда, мама, а теперь послушай меня. Ты знаешь, какого хирурга я для тебя нашла?

— Да. А что с ним?

— Ну, боюсь, он оказался не так хорош в своем деле, как я думала.

— О чем ты говоришь?

— Да. И, кстати, сейчас не утро после финала. На самом деле прошло две недели. Мы держали тебя без сознания две недели.

— Присцилла, о чем ты…

— Видишь ли, нам нужно было время. Мы постоянно работали над тобой, потому что этот парень постоянно делал одну ошибку за другой, и чем больше он пытался исправить то, что натворил, тем больше портачил. Иногда казалось, что он делает это едва ли не нарочно. Но зачем ему это делать, мама? Зачем кому-то пытаться изуродовать тебя?

— Присцилла, это самая мерзкая шутка, которую я только…

— Ты помнишь Дамиана, мама?

— Что?

— Дамиана с выступающими зубами и в очках. Он был одноразовым «сморчком».

— Нет, конечно, я его не помню. Как, черт возьми, я должна…

Дверь открылась, и в комнату вошел молодой человек. На нем был белый халат, весь забрызганный кровью. У него были выступающие зубы и очки на носу.

— Миссис Бленхейм, я студент-ветеринар, если вы забыли, — сказал Дамиан. — Поэтому, думаю, было ошибкой предположить, что я смогу выступить в роли пластического хирурга, но Шайана очень настаивала, а она умеет убеждать. Я много чего с вами сделал. Думаю, сейчас вы ничего не чувствуете, но это благодаря анестезину. Позже вы испытаете непереносимую боль.

Берилл с трудом набрала воздух, когда Присцилла взяла зеркало и поднесла его к ее лицу.

Затем она закричала. Ее полный ужаса вопль разорвал воздух. Из зеркала на нее смотрело изуродованное лицо, красное, окровавленное, исчерченное шрамами и швами и украшенное ужасными синяками и дырами.

— Повторяю, — продолжил Дамиан, — когда действие анестезии закончится, боль будет мучительной.

Крик замер, но Берилл судорожно вдыхала воздух, захлебывалась и икала от ужасного осознания того, что с ней сделали.

— Уродина, мама. Уродина! — крикнула Присцилла. — Подумай об этом. Ты уродина! И сейчас это стало очевидным. После того, как мой друг Дамиан закончил тебя резать. Уродина!

Берилл, казалось, сейчас стошнит.