— ОНАНИРУЙТЕ! ПРЕЛЮБОДЕЙСТВУЙТЕ!..Иисус говорил… ИЗМЕНЯЙТЕ! РЕВНУЙТЕ!..Возлюбите Господа нашего… ДЬЯВОЛА! САТАНУ! ВЕЛЬЗЕВУЛА!..всем сердцем, всем разумом, всеми силами… ВСЕМИ СИЛАМИ! ОН ИЗРЕК. ХВАЛА ИИСУСУ! АМИНЬ!

Женщина с лицом цвета кофе могла воскресить в памяти каждое слово, произнесенное проповедником; ее мучила мысль, действительно ли между ним и ее отцом существуют такие сильные различия: публика самого разного пошиба с показным лицемерием крутилась вокруг проповедника, как восторженные болельщики вокруг боксера-победителя. Во всем этом шоу она улавливала ту малую каплю пользы, которую церковь пятидесятников приносит своим черным прихожанам. При этом она понимала, что паства выражает свое расовое достоинство не благодаря своей церкви, а наперекор ей. Она размышляла и о других непонятных механизмах «негритизации», с которыми она познакомилась и которые она отвергла, как отвергают дурные наклонности или пагубные привычки: движение масс, политика изоляции и изоляция политики. Рожденная в оппозиции, она не видела большого проку в новой оппозиции, которая займет место прежней. Цветная женщина с лицом цвета кофе знала, кем она является, и это можно было определить одним словом — «экзотическая». Не потому, что она была «чужеродной» — она была англичанкой, и это было написано в ее паспорте, — а потому, что она была необычной, странной, непривычной, и этим определялась ее принадлежность к черной расе.

«Экзотическая». Это слово было на ее визитной карточке в течение более пятнадцати лет. Интересно, а считали ли клиенты ее в действительности «экзотической»? Наверное, нет. А интересно, возможно ли, что человек сам сочтет себя«экзотическим». А может ли женщина считать себя необычной, странной, непривычной? Ну а если она не необычная, то какая же она тогда?

Она выпрямилась в кресле и увидела, что они летят уже не меньше часа, а она и не заметила, как прошло время. Солнечные очки соскользнули с лица и покоились у нее на коленях, а зрачки расширились в искусственном освещении салона, имитирующем ночной сумрак. Сидевший рядом Боб Пек крепко спал, тяжело дыша во сне. Сидевший по другую сторону костлявый англичанин смотрел фильм, но, увидев пробудившуюся от сна соседку, снял наушники и с любопытством уставился на нее.

— Вы в порядке? — спросил он.

— С такого вопроса вы обычно начинаете знакомиться с девушками? — спросила она, улыбаясь, и только через мгновение сообразила, что улыбается ему своей профессиональной отработанной улыбкой, придающей ее лицу сладострастное, похотливое выражение. Она мгновенно сомкнула губы, согнав с лица улыбку, а молодой человек почему-то сконфузился. По возрасту она годилась ему в матери. Что это, черт возьми, она делает?

— Вы не скажете, который час? — спросила она.

Часов у парня не было. Но он тотчас же позвал стюардессу, которая показала ему часы у нее на запястье. Наморщив лоб, он с улыбкой спросил у женщины с лицом цвета кофе:

— В Англии или в Америке?

— В Америке.

— Половина четвертого.

— Утра или дня?

— У нас время на шесть часов впереди американского, — ответил он. — Половина четвертого дня.

— Благодарю, — произнесла она и снова поймала себя на том, что одарила его профессиональной улыбкой, которую он, чего доброго, воспримет как приглашение к дальнейшим действиям. Она выругалась про себя — от старых привычек быстро не отделаться. Она снова надела солнцезащитные очки и глубоко вздохнула, давая понять, что беседа окончена, но молодого человека это, как видно, не устраивало.

— Это ваша первая поездка в Америку? — спросил он.

— Да, — ответила она. — Первая.

Она ответила ему с готовностью. Может быть, беседа сможет отвлечь ее от тупиковых мыслей, которыми полна голова. А возможно, ей польстило внимание этого парня двадцати с небольшим лет. Такое в последнее время случалось не часто.

— По делу или ради удовольствия?

— По делу, — ответила она и тут же уточнила: — По семейному.

Парень засмеялся искренним, простодушным и невольно располагавшим к нему смехом.

— У всех одно и то же, но у всех все по-разному, — сказал он. — А куда вам надо в Америке?

— В Гарлем.

— В Гарлем?

— Да, в Гарлем. К брату дедушки; он живет на Уэст, 126.

— На Уэст, 126?

— Да, на Уэст, 126. Вы еще долго собираетесь повторять за мной то, что я говорю? Вам что, знаком этот адрес?

— Простите. Знаком ли мне этот адрес? Уэст, 126? Да. Я знаю это место. И оно не очень-то веселое.

— Я слышала об этом.

— Но с вами все будет в порядке. Вам ничего не грозит.

— Почему вы так уверены и что вы имеете в виду?

— Я имею в виду то, что у вас все будет в порядке. А вот о себе я бы так не сказал, понимаете? Но у вас все будет в порядке. Вы же чернокожая.

— Я? Вы уверены? — спросила женщина цвета кофе. И снова улыбнулась. На этот раз ее улыбка не была профессиональной; в ней был едва сдерживаемый смех, и парень тоже улыбнулся.

А он мне нравится, подумала она.

— Меня зовут Джим, — представился он и протянул руку. Она протянула свою, и Джим улыбнулся еще шире. Его рука была меньше ее руки, но пожатие было крепким и уверенным. Она молча смотрела на него.

— А как вас зовут? — спросил Джим и она на секунду заколебалась. — Я просто хочу узнать ваше имя, — произнес он; его брови сошлись над переносицей. Он, видимо, силился понять, почему она не хочет представиться. — Ведь это же ни к чему не обязывает…

— Сильвия, — сказала она. — Меня зовут Сильвия. Так звали мою бабушку.

— А чем вы занимаетесь, Сильвия? — спросил Джим, но заметив, как ее глаза моментально скрылись под опущенными веками, поспешил добавить: — Нет, нет. Я ведь спрашиваю просто из любопытства.

— Не волнуйтесь, на это нет причины. Я проститутка. Но уже на отдыхе, можно сказать, на пенсии. Ну еще и певица. Безработная.

Женщина поражалась самой себе. Она никогда не позволяла себе такой вызывающей откровенности. Но ограниченное пространство авиалайнера в сочетании с предстоящей ей свободой путешествия повергли ее в какую-то лихую безоглядную бесшабашность. Джим пристально смотрел на нее; его лицо выражало недоверие пополам с неодобрением.

— Шутите?

— Да нет. В самом деле.

— Певица? — переспросил он, и его лицо расплылось в столь нахальной улыбке, что она не удержалась и улыбнулась в ответ. Через секунду он продолжил: — И проститутка?

— Да.

— На отдыхе?

— Да.

Сильвия чуть отстранилась от него, чтобы посмотреть, смеется он над ней или нет. Может, смеялся, а может, и нет, но лицо его было добрым.

— Вы когда-нибудь имели дела с проститутками? — спросила она.

— Один раз, — ответил Джим. — И подхватил мандавошек.

— Ой, это ужасно.

— Да нет, ничего особенного.

— Вы еще легко отделались.

— Это точно, — согласился Джим.

Сильвия снова задумалась, и оба замолчали. Надо чем-то заполнить паузу, решила она и сказала:

— У меня никогда не было таких насекомых.

Джим кивнул, но тут уголки его рта начали дергаться; он пытался сдержать смех, но не смог совладать с собой и, посмотрев на Сильвию, расхохотался. Он, когда смеется, подумала она, похож на мальчишку, которому от силы тринадцать лет. И она тоже рассмеялась бесстыдным громким смехом — можно было подумать, что она тоже пыталась сдержаться, но безуспешно и сейчас этот смех прорвался наружу. А Боб Пек, толстый американец, сидевший в соседнем кресле, проснулся, открыл мутные глаза и укоризненно покачал головой, глядя на этих англичан. А женщина с кожей цвета кофе и молодой человек продолжали громко смеяться до тех пор, пока стюардесса попросила их не шуметь и не беспокоить спящих пассажиров.

V: Сильвия рассказывает свою историю и оказывается одиночкой. Джим слушает и оказывается пьяным

Манхэттен, Нью-Йорк, США, 1998 год

Сильвия знала, что удачно вышла из неловкого положения, и хотела окончательно избавиться от этой неловкости. Пока Джим принимал душ, она решила осмотреться. Необходимости в этом не было, но была сила привычки, а пересилить себя она не могла. Годы, потраченные на визиты к прелюбодействующим мужьям (а случалось, что и к женам), привили ей какое-то патологическое любопытство, и для нее не было более приятного занятия, чем порыться в ящиках комода или шкатулках с драгоценностями и бижутерией, пока мужчина, утомленный сексом, спал в оскверненной брачной постели. Она ни разу ничего не украла — она была проституткой, а не воровкой, — но она испытывала огромное удовольствие, примеряя трусики светлого оттенка, которые сама никогда бы не купила, или сережки, совершенно недоступные для нее по цене. В этой роскошной квартире на Манхэттене, конечно же, не было ни дамского белья, ни драгоценностей. Но там было множество разных безделушек, которые могли насытить ее любопытство. И пока до нее доносился шум воды, она чувствовала себя в безопасности.