Большинство людей приходят по одному, но некоторые являются группами. Принадлежность к коллективу и предварительно принятый алкоголь делают их более уверенными в себе и более громкоголосыми, чем те, кто пришел в одиночку. Нанна Клев и Гуннар Вик прибывают с группой молодых футлингвистов, Паульсен приходит после посиделок с заведующими кафедрами, Ханс Хольстейн появляется со сдвинутым набок шейным платком, покачиваясь и гнусавя, после посиделок с самим собой.
Всех этих людей объединяет любовь к языку (у некоторых после многих лет, проведенных в пыльных кабинетах-клетушках, она превратилась в тупое безразличие, а у более страстных натур — в любовь-ненависть).
Перед дверьми, ведущими в кафетерий, стоят два официанта в черно-белой униформе и держат подносы с бокалами, на три четверти наполненными шампанским. Помещение за ними, обычно довольно скромное, с кафельным полом и элегантными диванами, разукрашено свисающими с потолка серебряными гирляндами, блестящими звездами и низкими вазами, в которых плавают отрезанные головки маргариток и гербер (немало шутников в течение вечера назовут это «посланием на языке цветов»).
Позади официантов стоит длинный стол с закусками тапас, а за ним — стол с тортами. Торты совершенно справедливо вызывают повышенный интерес.
На столе стоят два торта. Один из них огромен, он покрыт темно-коричневой шоколадной глазурью, на которой белым шоколадом нарисованы какие-то знаки. В основании этот торт имеет форму прямоугольника, но углы его закруглены. Если встать лицом к длинной стороне стола и посмотреть на торт, то можно заметить, что ближняя правая сторона его закруглена больше других. Дальняя часть торта разделена по диагонали, так что левый угол достает почти до края стола, в то время как правую сторону от его кромки отделяет несколько сантиметров. Если приглядеться повнимательнее, то становятся заметными три разных сегмента с надписями. На самой дальней стороне торта нарисованы иероглифы. Четырнадцать строк с изящными древнеегипетскими знаками из белого шоколада. Под иероглифами — демотическое письмо, а внизу, ближе всего к гостям, которые разглядывают огромный лингвистический торт широко раскрытыми глазами, располагается греческий текст. Только один сотрудник гуманитарного факультета Университета Осло в состоянии подтвердить, что на трех сегментах разными знаками действительно написан один и тот же текст. Но его нет на этом празднике, он покидает кабинет только в тех случаях, когда ему надо в туалет или домой, выспаться в своей съемной комнате.
Но все присутствующие мгновенно понимают, что изображено на этом торте. Это копия Розеттского камня, куска почти черного гранита, найденного в 1799 году одним из преданных спутников Наполеона, Пьером Франсуа Бушаром, в египетском портовом городе Розетта. Розеттский камень прославился на весь мир, поскольку надписи на нем помогли расшифровать иероглифы и открыли путь к пониманию древнеегипетской истории. Оригинал в настоящее время хранится в Британском музее, но власти Египта требуют его возврата. Копия же камня, выполненная кондитером-виртуозом, находится этим февральским вечером в Осло и представляет собой три слоя орехового теста, смазанные шоколадным муссом и покрытые сверху глазурью. Филологи разевают рты от восхищения и глотают слюнки.
Рядом с Розеттским тортом стоит миндальный, в форме пирамиды, высотой около полуметра, но Розеттский торт настолько огромен, что его сосед кажется совсем маленьким. По наклонным сторонам миндального торта карабкаются марципановые человечки, они несут глазированые таблички, на которых написаны слова на разных языках. Венчает торт более крупная табличка, выполненная в виде дорожного знака с названием населенного пункта, где черными буквами на желтом фоне написано: «Вавилонская башня». Миндальный торт тоже являет собой произведение кулинарного искусства, но, конечно, не может соперничать с Розеттским. (Это на самом деле торт тортов, как выразился один из факультетских шутников. В общем и целом чувство юмора у филологов развито не слишком хорошо, обычно они ограничиваются вымученными шутками лингвистического характера. Компания филологов-мужчин может долго веселиться, обыгрывая известные грамматические термины «склонение» и «апокопа». «Ну как, ты собираешься заняться склонением в пятницу?» — спросит один из них, а все остальные повалятся под стол от хохота. Апокопа, как известно посвященным, означает выпадение звуков в конце слова («Мам, ты где?»), но в этом контексте она является невероятно смешным обозначением прерванного полового акта.)
Когда гости выпили пенящееся вино (а лингвисты закончили обсуждение того, с прописной или строчной буквы следует писать слово «шампанское», пропустив мимо ушей слова знатоков французского языка о том, что напиток, который они пьют, совсем не является шампанским — mais pas du tout [57]), когда они насладились видом тортов и собрались в маленькие гудящие группы по четыре-пять человек, к микрофону выходит декан и приветствует всех собравшихся.
— Мы затеяли этот праздник для того, чтобы все сотрудники знали, что их очень ценят (слышно негромкое насмешливое хихиканье, прекратившееся после шиканья), что мы признательны им за вклад в общее дело («А нельзя ли нам по такому случаю повысить зарплату?» — доносится из темного угла), а кроме того, мы надеемся, что праздник сможет активизировать сотрудничество между кафедрами («Слушайте! Слушайте», — раздается полный энтузиазма выкрик; вероятно, кричит заведующий кафедрой). Прошу вас, угощайтесь, — завершает свою речь декан. — Добро пожаловать в Вавилонское общество!
Пол вышел из лифта на десятом этаже, сдал куртку в гардероб и открыл стеклянные двери кафетерия в тот момент, когда декан завершил выступление, и аплодисменты, так и не перешедшие в бурную овацию, смолкли. Он огляделся в поисках Нанны и, не обнаружив ее, начал искать других коллег, с кем можно было поболтать.
Он увидел Фреда Паульсена, стоявшего вместе с группой единомышленников, в данном случае с заведующими другими кафедрами, которые сами себя считают более значительными персонами, чем рядовые сотрудники. Под воздействием алкоголя у Паульсена всегда пробуждается желание шептать сальности на ухо женщинам, и именно этим он сейчас и был занят. Он наклонился к заведующей кафедрой вымирающих языков и языков малочисленных народов и нашептывал ей на ухо какие-то непристойности, подзывая при этом Пола рукой. Пол все еще не увидел Нанны, к тому же он — вежливый человек, поэтому он подошел к Паульсену.
— Пол! Пол, как… хорошо… снова видеть тебя, Пол! — Паульсен в подвыпившем состоянии намного хуже Паульсена трезвого. Паузы в его речи становятся более частыми и длинными, а манера обращаться к людям по имени (Паульсену кажется, что это придает разговору некую интимность) усугубляется. Паульсен всегда был, остается и всегда будет пошляком. Это он шутливо утешил Эдит Ринкель в день ее пятидесятилетия, сказав, что «дальше будет еще хуже», а когда к нему в кабинет, где обычно царит хаос, приходят посетители, он не стесняется встречать их бородатой шуткой о том, что, как он слышал, письменный стол отражает внутренний мир человека, и в таком случае вовсе не плохо, что его письменный стол не совсем пуст! Фред Паульсен часто рассказывает чужие шутки, выдавая их за свои. Когда Пол подошел, он как раз закончил одну из них, про сходство между Элвисом и Сивле: [58]Элвис спел песню «Nothing but a hound dog» («Всего лишь собака»), а Сивле написал новеллу с таким же названием («Berre ein hund»). Остальные вежливо смеются, Пол тоже посмеялся и снова стал оглядывать помещение. Куда же делась Нанна?
Его взгляд приковала красивая блондинка, стоявшая посреди кафетерия. Она была выше Нанны и гораздо плотнее. Она стояла с четырьмя коллегами, тремя мужчинами и пожилой женщиной, и они тихо разговаривали, склонив головы. Ясно было, что блондинка является своеобразным центром этой группы, возможно в силу своей внешности. Пол прекрасно знал, кто она такая, они даже пару раз танцевали в обнимку, и он помнил, что у нее была не вымыта голова и тяжелый запах, исходивший от ее волос, возбудил его. Она поднесла к губам бокал, рука ее сложилась буквой V. Не так давно она принимала участие в ток-шоу на канале ТВ2, создатели которого гордятся тем, что поднимают важные и актуальные темы. В тот раз программа была посвящена использованию диалектов. Блондинка чувствовала себя польщенной, когда ей позвонили с телевидения, и загорелась темой передачи. Уверенная в ценности своих интересных суждений, она с нетерпением ожидала съемок и даже написала доклад о сглаживании диалектальных различий. Но ее пригласили потому, что она, вне всяких сомнений, была самым привлекательным норвежским диалектологом, настолько молодым и модным, насколько вообще может быть представитель этой профессии. Оказалось, что разговор в первую очередь шел о том, добавляет ли диалект сексуальности, и о том, какой норвежский диалект является самым эротичным. Ей дали слово всего один раз. Она решила сказать что-нибудь умное о диалектах и самоидентификации и привела пример из финнмаркского диалекта; это было ошибкой, потому что ее научные интересы охватывали только диалекты к югу от Тронхейма. Да и произнести свой пример правильно ей не удалось — она палатализовала не тот слог и тем самым продемонстрировала свою некомпетентность. Ее коллеги были едины в своих оценках, но казалось, что сейчас они сменили гнев на милость. Она снова подняла бокал и чокнулась с одним из них. Все улыбались. Этим вечером у них были другие козлы отпущения.