День уже начал прибывать, но стужа, наоборот, стиснула свои объятья. Даже при постоянно поддерживаемом в камине жарком пламени, провести ночь в Канаде стало довольно суровым испытанием, и Тиффож теперь иногда ночевал в лагере, потом упиваясь бодрящим покоем избушки после влажной тесноты барака. Как-то под утро, когда на темном небе еще сверкали словно бы заиндевевшие от мороза звезды, Тиффожа разбудил стук в дверь. Еще толком не проснувшись, он с ворчанием взял с приступки камина пару клубней брюквы и пошел открывать дверь. Тиффож знал, что лось, зачастивший к нему с того, первого раза, все равно не отступится. Ему пришлось немного повозиться с заледеневшей дверью, которая вдруг поддалась, распахнувшись настежь. За дверью обнаружился высокий мужчина в сапогах и форме. Незнакомец замер от удивления, но лишь на миг, а потом по-хозяйски шагнул через порог и закрыл за собой дверь. Затем он уверенно направился к поленнице, подбросил в огонь полешко и только тогда обернулся к Тиффожу.

— Что вы здесь делаете? — спросил незнакомец.

Тиффож с первого взгляда понял, что тот отнюдь не офицер вермахта. Во-первых, слишком молод, немногим старше шестнадцати, потом — мундир: темно-зеленый, с эмблемой в виде оленьих рогов в петлицах. К тому еще охотничья трехстволка. Все это свидетельствовало, что парень, скорее всего, лесничий, какой-нибудь ферстер, ревирфорстер, форстмайстер или ландфорстмайстер, из тех, что, изрядно поубавившись в количестве, тщатся оборонить этот мохнатый и пернатый рай от браконьеров и всех превратностей войны.

Незнакомец одернул с головы лыжную шапочку с наушниками, и поскольку Тиффож замешкался с ответом, подсказал:

— Сбежал из лагеря?

— Я кормил слепого лося, — объяснил Тиффож, протянув ему клубень. И поскольку парень не выказал недоверия, отрапортовал:

— Заключенный лагеря Морхоф. Вернусь к побудке. Связист-голубятник Авель Тиффож. 18 инженерный полк, формировавшийся в Нанси. Взят в плен 17 июня в зинкуртском лесу.

— Голубятник? — переспросил незнакомец с некоторым любопытством. — Это самое могучее оружие, после кавалерии, разумеется. Несчастные птицы!

Он сел к огню и подбросил еще полешко, сопроводив его охапкой хвороста, который вспыхнул так, что, казалось, вот-вот подожжет хибару. Неуверенный в своем немецком, Тиффож сомневался, прозвучали слова лесника ностальгически или иронически, но все же в конце концов решил, что они выражали некоторую симпатию.

— Значит, вы знакомы с Унхольдом? — спросил парень, и заметив удивление Тиффожа, пояснил: — Так зовут слепого лося. Он держится подальше от стада, иначе его забьют рогами другие самцы. В нашем лесу его уже все знают, так как он клянчит еду у каждого встречного. К сожалению, по весне он откочевывает на несколько километров к югу и может забрести в места, где не знают его повадок. Когда-нибудь его шлепнут, — угрюмо закончил лесничий. — К тому еще он неуклюжий, вы, наверно, заметили? Потому его и прозвали Унхолъд. Знаете это слово? Оно означает невежа, урод, но еще может значить — ведьмак, черт. Его боятся из-за его больных глаз и настырности!

— А вот и он, — сообщил Тиффож.

И впрямь, в потрескивание пламени стал вплетаться характерный шорох, словно некто терся о стену, потом о дверь. Когда Тиффож ее распахнул, лесничий, неоднократно встречавшийся с Унхольдом, тем не менее был потрясен явившейся в проеме черной мохнатой горой. Тиффож поднес к подрагивающей морде зверя горсть клубеньков. Сохатый осторожно сгреб брюквицы своими поджатыми губами, не менее ухватистыми, чем указательный палец на пару с большим. Потом человек и зверь завели беседу. Тиффож, почесывая лосиное темя между огромных ушей, на диво чутких и вертких, объяснял зверю какой тот красавец, умница, силач, добряк, и сколь злобен и несправедлив мир. Лось отвечал забавным низким, словно утробным, урчанием, при этом радостно поигрывая ушами, будто соглашаясь с Тиффожем. Когда лось отступил в темноту, Тиффож вышел из домика, словно затем, чтобы проводить его до границы своих владений. После того, как раздался характерный топот убегающего северного великана, Тиффож вернулся в избушку. Лесничий, повернувшись спиной к огню, некоторое время молча его разглядывал.

— Возможно, вы и не сбежали из лагеря, но по меньшей мере самовольно отлучились. Вы взломали мою сторожку. Если судить по шкуркам, которые вон там сушатся, вы занимались браконьерством. Вполне достаточно, чтобы отправить вас в Гауденц. Но, с другой стороны, вам удалось подружиться с этим лунатиком Унхольдом. Да и потом — голубятник в темнице? Дикость какая-то… (Он встал.) Возвращайтесь в лагерь. Возможно, мы с вами еще увидимся. Я оберфорстмайстер Роминтенского заповедника.

Он надел свою шапочку, опустил ее уши, застегнул китель и вышел, бросив на прощание:

— В такую стужу не перекармливайте его брюквой! Я подброшу на сеновал несколько охапок сена и мешок овса. Тогда, может, он и не откочует к югу.

Весна для Тиффожа началась с одного события. В лагере о нем забыли уже через сутки, однако оно изменило представление Тиффожа о себе самом и своей миссии в Восточной Пруссии.

Уже шафран пробивал последние наледи, а по ночам разносились победные кличи птиц, заполонивших все бухты Куршского залива в ожидании весенних ветров, которые подхватят их и понесут дальше на север. Прошло несколько недель, как Тиффож сменил свой верный «магирус» на старенький «опель» с газогенным двигателем. Машины, работающие на бензине, теперь предназначались лишь для действующей армии, что породило слух о готовящемся наступлении немецких войск. Впрочем, Тиффожа это вовсе не заботило. В смене одной машины на другую он увидел признак все крепнущей связи между ним и прусским лесом, который отныне даровал энергию его автомобилю. К тому же, экономия горючего, а также как бы технический регресс породили в нем уверенность, что это лишь начало общей деградации Германии, предвещающее ее поражение. Значит, вскоре ему уже не придется смотреть снизу вверх на эту спесивую державу. Он встанет с ней вровень, а может быть — кто знает? — она и вовсе сдастся на его милость.

По весне бараки потребовалось основательно подлатать, и Тиффож отправился в неближнее путешествие по лесопильным заводам Эльхвальда, чтобы раздобыть досок. Окружающий пейзаж, сам его дух показался Тиффожу знакомым, так как наиболее полное воплощение он обрел в Унхольде: уже вконец раскисшая песчаная почва; слияние слякотной земли с промокшим небом; жидкая грязь на дорогах, в таком изобилии, что копыта лошадей приходилось забивать в огромные деревянные колодки, а телеги снабжать чудовищными, как у дорожного катка, колесами — без этих Puffraed-ег'ов не обходится ни одна ферма, поскольку они заменяют фермерам паромы и шаланды в пору весенних и осенних паводков.

В отдалении тянулась гряда песчаных дюн, постоянно перекатываемых ветром, несмотря на попытки их закрепить, засеяв колосняком. На их верхушках иногда можно было различить массивные и архаичные фигуры лосей. Далее простирался мелководный Куршский залив площадью более шестисот квадратных километров, постепенно, в течение тысячелетий, превращаемый в болото наносами Мемеля, Дайме, Русса и Гильге. Это умирающее соленое озеро было отделено от Балтики лишь Куршской косой девяноста восьми километров в длину и от четырех километров до пятисот метров в ширину. Тиффожу еще не доводилось добираться до этой северной оконечности Германии. Особенно его манила расположенная посередке косы деревушка, где обитали одни орнитологи, наблюдавшие за миграцией птичьих стай, которые два раза в год ниспадали на их деревеньку, как длиннющие ворсистые нити.

Проинспектировав северные границы своих владений, Тиффож уже возвращался в лагерь, когда приключилась авария. Газогенный двигатель задыхался, явно не справляясь с весом вздымавшегося выше кабины штабеля досок. Но окончательно сломила его упорство дорога. На выезде из леска перед машиной простерлась огромная лужа, которую Тиффож попытался проскочить с ходу, развернув по обеим бортам машины пару огромных крыльев, оросивших вычерненную почву. Вдруг он Сочувствовал, что машину заносит, и с перепугу дал по тормозам. Грузовик проскользил еще пару десятков метров и замер поперек дороги. Тиффож вновь завел мотор, но колеса лишь буксовали, все больше увязая в грязи. В конце концов ему пришлось пешком добраться до ближайшей деревни Гросс-Скайсгиррен и, предъявив свое командировочное удостоверение, просить помощи у местных властей. Уже стемнело, когда Тиффож возвратился к своему «опелю» в сопровождении одного батрака и двух лошадей. Однако лошаденки только скользили в жидкой грязи, а потом одна из них и вовсе рухнула на колени, едва не сломав ногу. Чтобы вызволить засевший в грязи грузовичок, требовались длинные веревки; тогда вытягивающие его лошади сами стояли бы на твердой почве. Тиффожу пришлось сдаться местной жандармерии, где ему предоставили для ночлега какую-то мерзкую клетушку. Наутро грузовик вытянули-таки из лужи, но мотор решительно отказался заводиться. Тиффож вновь переночевал в прежнем закутке и только на следующий день добрался до Морхофа, опоздав на сутки.