Вход в долину заграждал крутой и голый травянистый увал, возвышавшийся над покатыми прибрежными лугами. Лишь справа, у скалистого склона хребта, виднелось узкое ущелье, поросшее лесом — первым, какой он видел тут после бегства из Айтулари. У ущелья светлели аккуратные дома небольшого поселка, к ним от пристани поднималась дорога. Над поселком, на самой вершине увала, виднелся форт — низкая насыпь в форме усеченной пирамиды, увенчанная двумя крохотными снизу орудийными башнями. Форт держал под прицелом и этот похожий на огромное озеро залив и узкие каменистые полоски берега между прибоем и непролазными зарослями, взбиравшимися по нагромождениям обрушившихся глыб.

К удивлению юноши, у пристани их ждал автобус — небольшой, побитый, но самый обычный автобус, к каким он привык в Айтулари. Идя к нему, он плотнее запахнул куртку и поёжился — день был серым, темноватым, сильный ветер дышал уже осенней сыростью. Здесь был унылый край — но далеко не мертвый.

— Куда дальше? — спросил он, когда они уже уютно сидели в теплом салоне.

— Домой, — Суру улыбнулся. — Куда же ещё? Я познакомлю тебя с моими сестрами… с мамой… — он улыбнулся ещё шире.

Автобус тронулся и разговор немедленно иссяк — Элари с большим интересом смотрел в окно. Они миновали поселок моряков, самый обычный на вид, потом углубились в ущелье. Справа на камнях кипела неширокая, но бурная река, слева — и за рекой тоже — высился лес. Деревья были старыми, зелень темной, но он смог разглядеть в зарослях кустов колючую проволоку и промельки бетона: в густом подлеске прятались укрепления. Наверное, они тянулись и по гребню увала, невидимые снизу.

За увалом открылся простор долины Лангпари. Широкая, она протянулась на несколько десятков миль, но в ней жило всего сорок тысяч файа. Вдоль реки шли возделанные поля, дальше по склонам гор поднимался лес, скрывая многочисленные мелкие селения. Здесь не было города и это тоже понравилось Элари.

К северу горы становились всё выше, на их вершинах лежал снег и безымянный перевал меж снегов вел в пустыню Темраук. Ближе, почти в центре долины, километрах в тридцати, возвышался поросший лесом холм. Его венчало крохотное отсюда белое здание атомного реактора, остановленного восемьдесят лет назад. Ещё там была плотина — столь же древняя. Всё это файа построили задолго до того, как долиной Айтулари завладели сменявшие друг друга Председатели, когда их превосходство над людьми в знаниях и технике ещё не стало мифом. Элари вполуха слушал рассказ друга, глядя на редкие встречные машины, фигурки работающих на полях файа, небольшие чистые поселки…

Он уже знал, что здесь жили лишь дети и молодежь. Когда родители, повзрослев, переезжали в Байгару, дети росли одни, под присмотром воспитателей — единственных здесь взрослых. Элари сам вырос в приюте и совсем не считал это страшным. Напротив, именно поэтому он хотел жить здесь, в долине Лангпари.

6.

Родное селение Суру оказалось совсем небольшим — единственная улочка из десятка бетонных двухэтажек, покрашенных в темно-синий цвет. За ними виднелись всякие хозяйственные постройки, за ними, неожиданно близко — лес. От шоссе они шли сюда больше часа, причем в гору, но, наслаждаясь удивительно свежим и прохладным воздухом долины, Элари радовался этому. Рядом с ним был друг и впереди его ждало длинное и интересное знакомство с этим новым местом.

Наконец, они замерли перед облупленной деревянной дверью, но Суру медлил, никак не решаясь взяться за ручку. Он опустил голову, а когда поднял её, глаза у него были мокрые.

— Знаешь, я никогда не надеялся вновь это увидеть, — тихо сказал он. — Дом… маму… а эта дверь не изменилась с тех пор, когда я был вот таким, — он коснулся ладонью бедра. — Бог с ним, с позором, но если бы не ты… — он наконец справился с волнением и постучал.

Едва они вошли, Суру кинулся в объятия матери, они обнялись… застыли… Элари замер на почтительном удалении, смущенно отведя глаза. Но когда мать и сын ушли, оставив его наедине с сестрами, он растерялся. Перед ним стояли три уже взрослых девицы в простой легкой одежде, годной и для дома, и для улицы. Все они были крепко сложены и повыше его ростом. Когда одна из них протянула ему руку, он замялся, не зная, что делать — пожимать её или целовать. К счастью, дочка одной из них — прелестная трехлетняя кроха — потянула его за рукав, с бесстрашным любопытством глядя на первого в её жизни человека. Элари сел на корточки, и, когда их лица оказались на одном уровне, осторожно пожал протянутую ему крохотную ручонку. Девушки засмеялись и он больше не чувствовал себя чужим.

Дальнейшее юноша запомнил смутно — слишком много незнакомых вещей, еды, лиц. Элари не привык к семейным торжествам и скоро отправился неприкаянно бродить по дому. Огромная квартира занимала два этажа и ровно половину всего здания. Файа даже здесь не изменили своему правилу и в Лангпари не было частных домов — только такие.

Гуляя в одиночестве по чужим комнатам он вновь почувствовал себя неуютно и вернулся к столу, где с ним захотела поговорить мать Суру — высокая женщина лет сорока пяти, величественная на вид. Элари робел перед ней, не умея ни сесть, ни повернуться и только мямлил что-то невнятное, но при том ему было удивительно хорошо. Когда она всё же усадила его и вдруг погладила по голове, он внезапно почувствовал тепло в груди — лишь сейчас он, не знавший материнской любви, начал понимать, чего лишился. В конце концов он расплакался, словно маленький мальчик, и не стыдился, когда она стала успокаивать его.

7.

Вечером следующего дня он и Суру стояли босиком на плоской крыше дома, любуясь селением. Солнце висело ещё высоко, но пушистые бока разорванных туч уже золотились. Они неспешно плыли по небу и разные краски, угрюмые и веселые, бежали, сменяясь, через мрачную зелень высоких лесов, от серых гранитных вершин к светло-зеленым лугам на склонах нижних уступов. Узор разбросанных по ним кое-где белых камней был столь причудлив, что юноша поначалу принял его за какие-то надписи. В воздухе стоял удивительный аромат сырой лесной свежести. Элари очень нравилось здесь, но он дико стыдился того, что расплакался вот так, у всех на глазах. К тому же, он уже получил всё утешение, в каком нуждался. Здесь его ждал покой… но его деятельная натура уже требовала приключений, новых впечатлений, и, может быть, любви.

— Приключений и любви? — Суру улыбнулся в ответ на его фразу. — Я не против. Ты хочешь побывать в Золотых Садах?

— А что это?

— Как бы сказать… тут место, где дети рождаются, растут, получают воспитание. А там находится исходный пункт всего… ну… процесса.

— Где они зачинаются, так что ли?

Суру улыбнулся.

— Ну в общем… да, но не только. Это место… сердце нашего народа. Там живут лучшие юноши и девушки… там рождаются самые красивые дети. В общем, это место, где живет и умножается красота. А ещё — хранятся наши обычаи, знания, место, где обучаются лучшие из нас — Воины, воспитатели… любой файа может прийти туда и попросить любви, — глаза Суру хитро сверкнули.

— Это что, публичный дом?

— Пару веков назад за такое тебе отрезали бы язык. Там девушки не берут платы. У них есть право отказать просящему… так они чаще всего и делают. А второго шанса у тебя не будет. Никогда. Многие так и не решаются побывать там, боясь получить отказ — в этом нет ничего позорного, но… ну, ты-то им наверняка подойдешь, — он покосился на задумчивое, красивое лицо Элари.

— А ты?

— Я? Я вырос там, но до сих пор не решался.

8.

Они вышли к Золотым Садам уже в темноте, — традиционное время для таких посещений, как сказал Суру. Сады занимали громадный кусок земли в самом центре долины, у подножия реакторного холма. Их окружала высокая каменная стена с зубцами и башнями, покрытая от старости мхом. Вопреки ожиданиям Элари, их пропустили за ворота беспрепятственно. Насколько он мог видеть, это были настоящие сады, самые лучшие, какие можно было развести в этом холодном влажном климате, — ничего, кроме деревьев и зелени. Лишь у подножия холма виднелась группа громадных каменных зданий — темных, старинных даже на вид. В отдалении от них стоял высокий промышленный корпус из серого бетона и по сравнению с ним они казались небольшими. Со своими вентиляторами и толстыми горизонтальными трубами он казался совершенно неуместным здесь, в обители любви. Массивные глухие стены намекали на мрачную потаенную работу, не любящую солнечного света и посторонних глаз. Элари ощутил возбуждающий вкус таинственной опасности.