Но, со всем тем, очень часто Ардальон Порфирьевич выказывал себя в разговоре с некоторыми людьми так, что пугливые собеседники могли посчитать его не только большевиком, но и «страшным анархистом». Таким он, например, показался в тот день своей собеседнице в скверике, хотя она и знала, что до сих пор он не был еще повинен ни в одном из тех действий, о которых теперь говорил,

…Придя в скверик, Адамейко нашел никем еще не занятую скамейку на солнечной стороне и сел на нее, дочитывая утреннюю газету. Несколько минут он был погружен в это занятие и не сразу даже ответил на приветствие по своему адресу, дважды повторенное:

— Здравствуйте, Ардальон Порфирьевич… Вот и сегодня встретились. Присяду тут возле вас на солнышке… Адамейко поднял голову.

— А-а… здравствуйте, здравствуйте. Местечко есть — почему не присесть…

Женщина села рядом.

— Частенько встречаю, батюшка, частенько… Не знай я вас и Елизаветы Григорьевны, — подумала б, что не иначе, как свиданье кому-нибудь тут назначаете… хэ-хэ-хэ…

Она засмеялась коротким кряхтящим смешком.

— Но знаю, батюшка, что жену любите и человек без теперешних подлостей… Нравственный человек! Ну, Рекс, пойди… пойди погуляй, ишь, юла какая!

Она отстегнула цепочку от ошейника, и собака, прыгавшая и скулившая у ее ног, почувствовав землю, бросилась к кустам. Игриво и радостно визжа, она то кружилась возле скамейки, то вскакивала на колени своей хозяйки или тыкала свою забавную мохнатую морду в ноги Ардальона Порфирьевича. И он, нагнувшись, ласково теребил ее густую шерсть, и собака норовила тогда дружески лизнуть его в лицо.

— Ишь, приятеля встретил! Балуете вы его, Ардальон Порфирьевич, — он к вам и ласкается. Небось, к кому другому так не подкатится. Собака, она ведь тоже свое дело понимает, по-своему справедливо поступает… Рекс! Рекс, пойди сюда… пойди к хозяйке!

Адамейко поднял голову.

— Может быть… может быть! Нет, не может, — вдруг криво усмехнулся он и посмотрел на свою собеседницу. — Вот она, собачья справедливость: накорми ее — подкупи! — она и продаст всю свою дружбу с хозяином. Вот-те и выйдет ему ендондыршиш! Там, где пряник в руках, — там справедливость в козырях не ходит! Это вам вопросик и не молодой и не маленький… Возраст ему, может, от самого Рождества Христова считать нужно, и вопросик не только собачий, но и для людей по эту минуту — самый главнейший. Кровоточивейший — как рана!… Например, вот…

Адамейко вновь посмотрел на свою собеседницу, собираясь продолжать свою речь. Но женщина сидела тихо, не выказывая никакого внимания к его словам, и подставленное под солнечные лучи дряблое, немолодое лицо, лениво сожмурившее вылинявшие серые глаза, было сейчас бездумно. Ардальон Порфирьевич заметил это и, оборвав себя на полуслове, вдруг умолк.

Кто хорошо знал Ардальона Порфирьевича, тот мог бы отметить теперь, что он или очень возбужден, или на кого-то сердится, — и в том и в другом случае он громко втягивал в нос воздух, верхняя губа при этом нервно кривилась и сбегалась улиткой в уголок рта, а тонкие ноздри его, то суживаясь, то непомерно раздуваясь, создавали впечатление, будто маленький птичий нос его движется.

Но женщина, сидевшая рядом, хотя и знала хорошо своего соседа по дому — Ардальона Порфирьевича, никак не могла заметить этого; не видела она и того, как внимательно и с едва скрываемой недружелюбной усмешкой рассматривал ее теперь Адамейко: знакомая его лениво и, словно отяжелев, грузно облокотилась на спинку скамейки (казалось, что тело ее утеряло костяк), стареющие руки бессильно и неподвижно лежали на коленях, и лицо было дремотно.

День был теплый, даже жаркий, — а на ней был плотный суконный жакет, застегнутый на все три пуговицы, синее шелковое кашне и на руках — замшевые перчатки, причем на обеих («Неряха все-таки!» — подумал Адамейко.) были сорваны кнопки.

Некоторое время оба молчали. А когда соседка, размякнув на солнце, протяжно и довольно зевнула, открыв свой рот и обнажив неестественно белые вставные зубы, и на глазах ее выступили пустые, безжизненные слезы довольства и безделья, — Адамейко уже злобно посмотрел на нее и хотел встать и уйти. Но женщина, очевидно, вспомнила о нем и так же лениво и протяжно, как и зевала, проговорила:

— Что ж то вы, Ардальон Порфирьевич, такой неразговорчивый сегодня?… Новость какую-нибудь рассказали б!… Рекс, поди сюда, Рекс!… — поманила она к себе бегавшую поодаль собаку.

— Новость? какую ж вам новость?… — спросил Адамейко. — И чтоб интересную, конечно, — продолжал он медленно, словно вспоминая о чем-то.

— Угу-у… — зевнула опять, улыбаясь, собеседница. — Интересную… Рекс, сиди смирно!

— Есть новость! — таинственно придвинувшись, сказал глухо Адамейко. — То есть, нет ее еще сейчас… но будет.

— А что?

— Людей резать будут! — твердо и убежденно сказал вдруг Адамейко. — Не миновать этого.

И он так же твердо, в упор посмотрел на свою соседку.

— Христос с вами!… — громко вскрикнула она. — Вот еще скажете тоже!… А милиция… а войска как же?… Или, по-вашему…

— Милиция будет арестовывать — это всем понятно, -прервал ее Ардальон Порфирьевич и, не меняя устремленного на нее взгляда, добавил — а резать все-таки будут, потому что необходимость такая… И это к лучшему. Вот вам и новость! — уже слегка улыбнулся он одними глазами, когда на лице собеседницы не осталось и следа недавней апатии и дремотности.

И действительно, если Ардальон Порфирьевич хотел вывести ее из такого состояния, — удалось ему это наилучшим образом: руки в замшевых перчатках затеребили синее кашне, словно оно было до сих пор неаккуратно надето; те же руки нервно расстегнули, потом вновь застегнули на две пуговицы плотно обтягивающий тело жакет, а вялость в лице собеседницы сменилась мгновенно испугом.

— И откуда вы знаете такие вещи! Кто вам сказал про это, Ардальон Порфирьевич?… — в свою очередь наклонилась к нему соседка. — Неужто красноармейцы и милиция допустят?… а?… Как вы думаете?… Ведь не позволят им…

— Кому это — «им»? — продолжал усмехаться Адамейко. — Ах ты, Господи, да разве я знаю — кому?! Ну, налетчикам,

организации какой-нибудь. Ведь помните ж… шайку-то Леньки Пантелеева, бандитов этих, не пощадили, чай? Порядок в городе навели, о населении, спасибо им, позаботились… хотя и большевики! Ну, так как же это теперь, Ардальон Порфирьевич?…

— Ни-икак! — щелкнул он пальцем по газете.

— Как так? Не пойму я вас что-то, батюшка… — с досадой сказала собеседница. — Ох, какой вы путаный человек! Кто ж и кого, по-вашему, резать собирается? Или война с поляком начнется… Может, в газете есть про это? Или вообще, пошутили только?…

— Пошутил… пошутил! — неожиданно виноватым тоном сказал Адамейко, как будто обрадовавшись подсказанному слову.

— Хороши шуточки! — неприязненно воскликнула женщина. — Вы уж простите меня, Ардальон Порфирьевич, но только такая забава может прийти в голову по причине полного вашего безделья! Уж такие фантазии вам в голову приходят, что…

— …страшно от них, потому что настоящим пахнут?! — невозмутимо перебил ее Адамейко. — Я вот тоже так думаю: в фантазиях этих самых наибольший страх и содержится. Но почему так это — вот вопрос! — оживился вдруг Ардальон Порфирьевич. — Я вот, Адамейко, своим умом дошел до объяснения своего дела… Своим, заметьте… Вот так точно, как сама травка эта незаметно растет: сама по себе… Незаметно… — повторил он вновь это слово, задержавшись взглядом на траве, на которой возился теперь беззастенчивый Рекс. — Но потому, что травка — вот такое для нее и внимание!… — с горечью махнул он рукой в сторону загребавшей землю собаки.

— Ох, уж вы известный у нас на весь флигель философ и фантазер, батюшка!… — успокоившись, почти сочувственно улыбнулась собеседница.

— Страшная вещь — фантазия, — продолжал свою мысль Ардальон Порфирьевич. — И чем, заметьте, страшная. А тем, что все то, что тебе в фантазиях представится, — обязательно в жизни сбудется! Так сказать, шуточка мысли с серьезными последствиями… Вот, к примеру, сказать. Сидим это мы с вами тут тихо и смирно, и все будто по-настоящему: и солнышко светит, и милиционер ходит, и пищеварение, простите, нормальное… И вот смотрит на все это человек, теплым днем наслаждается, про пельмени на обед вспомнит, в кино ему, например, еще захочется, а потом — в постель супружескую, — смирно все и по-настоящему. Так?… И вдруг ему, этому человеку, — фантазия в голову! Мышка этакая — юрк-да-юрк?! А глаза у человека большими становятся изнутри, острыми, видят они вдруг то, чего пальцы еще пощупать никак не могут. Ну, вот, я, например… Сказал это я вам: «людей будут резать, и есть тому необходимость…» Так Злой шуткой вы эти слова посчитали. Может, и шутка это и фантазия сейчас — и для вас и для меня. Потому что ни меня еще не зарезали, ни вас…