Утром было свежо, но ветер улегся, поэтому мы с Кэролайн позавтракали в «Вендисе» и поехали к подножию Пика восемь, где находилась трасса летнего бобслея.

— Ух ты, здоровская горка!

— Угу.

— Правда, жаль, что мамы с нами нет?

— М-м-м… — неопределенно промычал я. За месяцы, прошедшие с нашего расставания, я не избавился от желания разделять все новые впечатления с Кей, но привык к ее отсутствию, как привыкаешь к отсутствию зуба. Жалел, что нет рядом: она помогла бы мне придумать, как бы поделикатнее увести Кэролайн подальше от чертова бобслейного спуска.

— Прокатимся?

— Страшновато, — сказал я.

Кэролайн кивнула и с минуту разглядывала горный склон:

— Ага, немножко, но Скаут не испугался бы.

— Что верно, то верно, — согласился я. Моему сыну понравилось бы, ясное дело. Скаут остался бы в диком восторге, даже если бы кто-нибудь упаковал его в картонную коробку и спихнул с обрыва. — Может, прогуляемся малость, осмотримся вокруг?

Они открылись всего полчаса назад, но парковка уже заполнилась на две трети, а у кассовой будки и подъемников выстроились длинные очереди детей и взрослых. Подъемников имелось два: длинный с трехместными креслами, под названием «Колорадский Суперподъемник» или что-то вроде, вел к ресторану «Виста Хаус» на высоте 11 600 футов, а который покороче, двухместный, обслуживал летнюю бобслейную трассу — он тянулся на милю без малого по более крутому участку склона. Начала трассы я не видел за деревьями. Мы уже слышали скрежет тормозов и визги ездоков на последних виражах извилистого бетонного желоба. На длинном обзорном подъемнике почти никого не было, пустые кресла медленно плыли над склоном, похожим в ярком утреннем свете на вздыбленное поле для гольфа.

— Пойдем на большой, — предложил я. — С него вид потрясающий.

— Ой, нет, я хочу на бобслей. — Вообще моя дочь хныкала гораздо реже любого из шестилетних детей, мне известных, но сейчас говорила плаксивым голосом.

— Ладно, давай посмотрим, почем билеты.

Мы встали в очередь к кассе. Несмотря на яркое горное солнце, воздух был прохладным, вдобавок поддувал легкий ветерок. Мы с Кэролайн оделись в джинсы и свитера, но большинство народа дрожали в шортах и футболках, словно говоря «бог ты мой, на дворе август, еще лето и мы в отпуске». Над Пиком восемь начинали собираться облака. Билеты стоили четыре доллара для взрослого и два пятьдесят для Кэролайн. Полгода назад, когда ей было пять, она прокатилась бы бесплатно.

Я снова взглянул на трассу. Вниз по крутому склону тянулись два извилистых бетонных желоба, огороженные с обеих сторон шаткой жердевой оградой, похожей на бурую зигзагообразную молнию. Начала спуска я не видел, но слышал ездоков, которые мчались на разноцветных роликовых санях по последней трети трассы, высоко взлетая на виражах на стенки желобов. Почти все визжали.

— Ну же, пап?

— Извиняюсь, задумался, — произнес я, сообразив, что задерживаю очередь.

Женщина за стеклом посмотрела на мою десятидолларовую бумажку и сказала:

— Если вы собираетесь прокатиться больше одного раза, выгоднее купить пятиразовый билет.

— Нет, нам два разовых.

— Две поездки для вас за шесть долларов и две за четыре для девочки обойдутся дешевле.

— Два разовых билета, — повторил я более резко, чем намеревался.

— Это нужно носить вот так, — сказала Кэролайн, надевая на шею эластичный шнурок билета, когда мы двинулись к подъемнику.

Мне шнурок был мал и врезался в шею, как удавка палача. Очередь оказалась короче, чем я ожидал.

«Прери Мидланд» занималась страхованием повышенных рисков. Наши клиенты платили больше по самым разным причинам: негативная история автотранспортного средства или кредитная история, уголовное прошлое, зарегистрированные ранее случаи вождения в нетрезвом состоянии и прочая, и прочая. В этой стране застраховаться может любой, были бы деньги. Водитель, в пьяном виде протаранивший школьный автобус и угробивший двадцать семь душ, уже на следующий день может получить страховку в «Прери Мидланд» или любой из двадцати компаний и фирмочек вроде нас. Автомобиль — залог процветания этой страны. Мы не вправе позволить потребителю сидеть дома.

В первое время после перехода из «Стейт Фарм» в «Прери Мидланд», если я ехал куда-нибудь с Кей и видел алкаша, тихо-мирно блюющего в канаву, или бомжиху, беседующую с небом, я частенько с гордостью говорил: «Вот один из наших. Не иначе направляется на собрание „Менсы“».

Я не собирался идти в страховой бизнес. В школе хотел стать комедийным актером, типа стендап-комика.

Я заслушивался пластинками раннего Билла Косби и Джонатана Винтерса. Косби тогда был уморительный. Он еще не сменил свой ребячески легкий юмор на глупые ужимки, кривляния и самодовольство, которые теперь я вижу каждый раз, когда натыкаюсь на него в ящике.

Джонатан Винтерс был даже лучше, настоящий сумасшедший гений. Иногда мой брат Рик отказывался принимать участие в какой-нибудь дурацкой затее, мной придуманной, — ну там спрыгнуть на велосипедах с пятнадцатифутовой высоты или, скажем, забраться на эстакаду Хендлманн и дождаться, когда четырехчасовой южного направления с пронзительным гудком промчится по дуге верхней эстакады, — и тогда я говорил, точно копируя интонации Джонатана Винтерса: «О'кей, сенатор, возвращайтесь в машину, если наклали в штаны. Я сам уделаю Эйса».

В колледже я расхотел становиться комиком, но стать еще кем-нибудь так и не захотел. Изучал курсы гуманитарных наук, участвовал в антивоенных акциях протеста и тратил уйму времени на попытки потрахаться. Во Вьетнаме я изредка задумывался о том, чем стану заниматься по возвращении к нормальной жизни, но о работе страхового оценщика и близко не помышлял. Там меня тоже постоянно одолевали мысли о грехе.

Однажды я осознал, что за все шесть месяцев и двенадцать дней моего сокращенного пребывания в недавно почившей — туда ей и дорога — Республике Южный Вьетнам я ни разу не удалялся более чем на семь миль от места первой высадки на авиабазе Тан-Сон-Нхут в пригороде Сайгона. По выражению однополчан, действительно совершавших боевые вылазки в джунгли и ходивших под пулями, я был ШК — Штабной Крысой. Тогда меня это не задевало. Да и сейчас не задевает, хотя порой задумываюсь на сей счет.

Вообще-то довольно странно, что я никогда не предполагал заняться автомобильным страхованием, ведь мой отец много лет проработал в этой области. Одно из моих самых ранних воспоминаний о дне, когда он взял меня с собой на очередной выезд для оценки страхового ущерба. Дело происходило в близком пригороде Чикаго, сразу за полосой заповедного леса, но тогда мне казалось — в совершенно дикой местности. Я играл в одной из разбитых машин, пока отец оценивал повреждения другой.

Помню, сидел на переднем пассажирском сиденье и листал детскую книжку с картинками, поднятую с пола. «Бэмби». Помню, на странице с рисунком, где маленький Бэмби знакомится с Цветочком, еще не высохло какое-то бурое пятно, и она слегка коробилась. В лобовом стекле прямо передо мной зияло круглое отверстие размером с голову четырех-пятилетнего ребенка, каким я был тогда.

В то время думать не думали ни о каких автомобильных ремнях безопасности. Помню, в начале шестидесятых, когда мы с отцом летели куда-то, люди в самолете еще не умели застегивать привязные ремни. Отец купил ремни безопасности для нашего «Крайслера» в магазине Спортивного Автоклуба Соединенных Штатов, и из-за них все держали нас за придурков.

Помню, машина с книжкой про Бэмби была марки «Рено». В начале пятидесятых импортные автомобили встречались довольно редко. Этот казался хрупкой игрушкой. Переключатель «поворотников» отвалился, когда я за него подергал. Я не сказал отцу.

Большинство страховых дел, собранных в Оранжевой Папке, — из моей практики, но некоторые присланы другими агентами и оценщиками, знавшими о ней.

В год рождения Скаута одним из моих любимых стало страховое требование в связи со случаем на автостоянке супермаркета «Сэйфуэй». Мы с Кей только перебрались из Индианаполиса в Денвер, поближе к ее родителям. Я тогда еще не перешел на должность менеджера по страховым требованиям и все опросы проводил самолично.