Рози заявила, что она в восторге; они отправятся к Маркам Янкович, Питер скажет ей об этом и попытается её обратить. Питер оказался в большом затруднении и стал настаивать, чтобы Рози держала его обращение в секрете. Но Рози рассердилась, надула губки и заявила: что это за обращение, которое надо держать в секрете! Это попросту подлый обман, и он, Питер Гадж, трус и опротивел ей! Бедняга Питер ушел от неё окончательно сбитый с толку и с- разбитым сердцем.

§ 72

Из создавшегося мучительного положения был только один выход — сказать Рози всю правду. В самом деле, почему бы и не рассказать? Он был без ума от Рози и знал, что она тоже безумно его любит, и только его великая тайна стояла на пути к их полному блаженству. Если Питер поведает ей эту великую тайну, он станет в ее глазах героем из героев, затмит даже тех молодцов, что отбросили немцев от Марны и вписывают свои имена на скрижали истории. Почему бы ему не сказать?

Как-то вечером он сидел, обнявшись с Рози, у нее в комнате, и, казалось, она совсем была готова сдаться.

— Ну, пожалуйста, Питер, — упрашивала она его, — не будь больше красным — они такой ужасный народ!

И Питер не мог больше выдержать. Он признался ей, что он никакой не красный, а тайный агент, состоящий на службе у самых крупных тузов Американского города; его задача—выслеживать красных и сводить их работу к нулю. Услыхав это, Рози уставилась на него в тревожном недоумении. Она не хотела ему верить, и когда он стал настаивать, начала над ним насмехаться и, наконец, рассердилась. Что за дурацкая шутка! Неужели он воображает, что её можно поймать на такую удочку?

Раздосадованный Питер принялся её убеждать. Он рассказал всё про Гаффи, про Компанию земельных фондов Американского города; о том, как он регулярно встречается с Мак-Гивни в комнате № 427 «Дома американца». Он сообщил ей, что получает тридцать долларов в неделю, и надеется вскоре получить прибавку до сорока, и все эти деньги истратит на неё. А почему бы ей не сделать вид, что он её обратил, и не разыграть из себя красную? Ведь если Мак-Гивни найдёт, что Рози подходит к этой роли, он возьмет её к себе на службу; это будет куда лучше, чем ежедневно корпеть десять с половиной часов на картонажной фабрике Исаака Гольдштейна.

Под конец Питеру удалось убедить девушку. Она затихла и как-то испуганно смотрела на него. Потом призналась, что никак этого не ожидала, и ей необходимо как следует всё обдумать. Это не понравилось Питеру. Он не думал, что его слова так её озадачат, и тут же принялся ей растолковывать, насколько важна его работа, что её одобряют все лучшие люди города — не только крупные банкиры и дельцы, но и мэры, чиновники, редакторы газет, ректоры высших учебных заведений и священники с Парк-авеню, как, например, его преподобие Уиллоуби де Стотербридж из «Храма божественного милосердия». Выслушав его, Рози сказала, что всё это, конечно, очень хорошо, но ей как-то немного боязно и надо собраться с мыслями. Она круто оборвала их свидание, и Питер поплелся домой, сильно раздосадованный.

Прошел какой-нибудь час, и в дверь меблированной комнаты Питера громко постучали. Он отворил дверь и оказался лицом к лицу с адвокатом Давидом Эндрюсом, Дональдом Гордоном и Джоном Дюрандом, огромного роста рабочим, председателем Союза моряков. Они даже не сказали «здравствуйте!», а прямо вошли в комнату; Дюранд захлопнул дверь, стал спиной к ней, скрестив руки на груди и пристально глядя на Питера, — точь-в-точь изваяние какого-нибудь предводителя ацтеков. Не успели они раскрыть рта, как Питер понял, что произошло. Ему стало ясно, что на этот раз песенка его спета и его карьера спасителя родины закончилась. И опять всё это случилось из-за женщины; ведь он не послушался Мак-Гивни, который советовал ему не заигрывать с бабами!

Но через миг Питеру было не до этих соображений, им овладел смертельный ужас. Зубы у него начали стучать, совсем как у рассерженного сурка, ноги подкосились, и он присел на край постели, переводя глаза с одного каменного ацтека на другого.

— Вот оно как, Гадж, — начал Эндрюс. — Так, значит, вы и есть тот самый шпион, которого мы всё время разыскивали!

Питеру вспомнились наставления Нелл: «Держись крепко, Питер! Выпутывайся!»

— Ч-ч-что вы хотите сказать, мистер Эндрюс?

— Бросьте это, Гадж! — оборвал его Эндрюс. — Рози нам всё рассказала, а ведь Рози наш шпион.

— Она всё вам наврала! — воскликнул Питер.

— Вздор! — возразил Эндрюс. — Нас не проведешь! Мариам Янкович стояла за дверью и подслушала весь ваш разговор.

Питер понял, что дело его безнадёжно и ему остается только покориться судьбе. Интересно знать: они пришли только для того, чтобы его разругать и воззвать к его совести? Или же задумали его увезти, связать и пытать, питать до смерти? Вот этих пыток больше всего и боялся Питер с самого начала своей карьеры, и как только он понял, что трое ацтеков вовсе не собираются прибегать к насилию, а хотят только у него выпытать, что именно он докладывал своим хозяевам, — он в душе расхохотался и тут же залился горькими слезами, оплакивая свой позор. Он заявил, что во всем виноват Мак-Кормик, который жестоко оболгал его и маленькую Дженни Тодд. Он боролся с искушением целый год, а потом оказался безработным и в Комитете по защите Губера ему отказали в заработке, он прямо-таки умирал с голоду и под конец вынужден был принять предложение Мак-Гивни — осведомлять его о подрывной деятельности крайних красных. Но он доносил только о лицах, действительно нарушавших закон, и всегда говорил Мак-Гивни одну правду.

Тут Эндрюс приступил к допросу. Питер заявил, что ни на кого не доносил в связи с делом Губера. Он категорически отрицал свою причастность к «инсценировке», погубившей Мак-Кормика. Когда же они попытались, уличить его во лжи, Питер вдруг воззвал к своему достоинству и заявил, что Эндрюс не имеет права подвергать его перекрёстному допросу: он стопроцентный американец, пламенный патриот и спасает свою родину и своего бога от германских агентов и предателей-большевиков.

Дональд Гордон разъярился.

— Это вы вставили тайком в нашу брошюру фразу о принципиальном отказе от воинской повинности, чтобы нас всех из-за этого засудили!.

— Это ложь! — вскинулся Питер. — Я этого не делал!

— Вы прекрасно знаете, что я зачеркнул карандашом в рукописи эту фразу, а вы стёрли резинкой мою правку.

— Я и не думал этого делать! — твердил своё Питер. Внезапно огромный Джон Дюранд стиснул кулаки, и лицо его исказилось от гнева.

— Ах ты подлая тварь! — прошипел он. — Вырвать бы у тебя из пасти твой лживый язык, — вот что ты заслужил!

Он шагнул вперед, словно и впрямь намеревался привести в исполнение свои слова.

Но тут вмешался Давид Эндрюс. Как адвокат, он прекрасно знал, что Джону нельзя равняться с агентами Гаффи: то, что им сходит с рук, не пройдёт ему даром.

— Нет, нет, Джон, — остановил он Дюранда. — Этого не надо. Мне кажется, мы уже выпытали у этого молодчика всё, что можно. Оставим же его наедине с его совестью и с богом шовинистов. Идём, Дональд!

И он взял за руку побледневшего юношу-квакера, а за другую — гиганта-рабочего, и все трое вышли из комнаты. Питер слышал, как они топотали, спускаясь по лестнице. Потом бросился на кровать и закрыл лицо руками. Он чувствовал себя очень несчастным, потому что его снова одурачили, — и опять он пострадал из-за женщины!

§ 73

Когда Питер обдумал как следует всё, что произошло, ему стало ясно, что его иначе не назовешь, как самым настоящим ослом. Неужели он не знал, что надо быть всё время начеку, особенно теперь, когда его заподозрили в том, что он стёр карандашные поправки Дональда Гордона. Красные подыскали незнакомую Питеру девушку, она пришла, выдала себя за подругу Мариам, стала водить Питера за нос, подтащила его к самому краю пропасти и спихнула его туда. И теперь она, конечно, над ним издевается, рассказывая друзьям о своей победе и радуясь, что Питеру больше не получать тридцати долларов в неделю.