А настоящий отец в последние минуты своей жизни сожалел о том, что не может больше в свое удовольствие мучить Элиссанду и ее мать.
Эти мысли жгли раскаленным железом. Вместо щедрого, любвеобильного, порывистого Эндрю Эджертона ее родителем оказался человек, злорадно ухмылявшийся в предвкушении, что дочери придется растить выводок полоумных детишек.
Элиссанда увидела свое отражение в зеркале на стене. Муж ошибался: следы от ударов не будут – они уже сейчас ужасны. Багровые, наливающиеся синевой рубцы, разбитая губа, полузаплывший глаз…
И это сотворил родной отец, явно наслаждаясь от причиняемой дочери боли и наносимых ран.
Казалось, обрести свободу легко – всего-навсего уехать из Хайгейт-корта. Но как освободиться от проклятого наследия? До конца жизни кровь Эдмунда Дугласа будет бежать в ее венах, каждодневно напоминая о неразрывных узах, навеки связующих ее с этим чудовищем.
Отвернувшись от зеркала, Элиссанда отдала стакан с виски мужу и направилась к двери. Вверх по лестнице, по коридору, в свою спальню... Открыв шкатулку, маркиза вытащила все памятные вещицы, которыми столько лет дорожила.
– Не делай ничего в сердцах, – посоветовал Вир. Женщина снова не услышала, как он подошел вплотную.
– Я не собираюсь их уничтожать, – хотя эти предметы больше не имеют прежнего значения. Смотреть на них и вспоминать, как верила, что ее жизнь была бы совсем другой, останься супруги Эджертоны живы… Словно нож в сердце. Но матери, наверное, захочется оставить что-то на память о родной сестре. – Я просто хочу сжечь ларец.
– Но зачем?
– Здесь в крышке – потайное отделение. Когда я была маленькой, он показал мне прорези и сказал, что когда-нибудь я отыщу ключи. Теперь я поняла, что там, – Элиссанда стиснула зубы от захлестнувшего отвращения: она чувствовала себя грязной. – Там должен быть его дневник.
А разве картина, висевшая на стене в ее спальне: растущая из лужи крови убитого колючая алая роза – не являлась все это время прозрачным намеком?
– От шкатулки в камине будет полно дыма, – заметил маркиз. – У меня есть ключи от тайника, так почему бы нам его не открыть?
Элиссанда уставилась на мужа – она и забыла о роде его деятельности.
– А где и когда ты нашел эти ключи?
– Один в сейфе в Хайгейт-корте, во время нашего визита после свадьбы, а другой вчера на теле покойного.
Вир ненадолго отлучился к себе в спальню за вторым ключом. Маркиза водрузила ларец на туалетный столик. Вернувшись, муж вставил ключики в прорези и одновременно их повернул. Дно крышки выдвинулось на полдюйма. Вир осторожно тянул планку на себя, пока на ладонь не выпал небольшой, замотанный в ткань сверток. Развернув плотное голубое сукно, супруги обнаружили записную книжку в кожаном переплете с тисненными в уголке инициалами «Дж.Ф.К.».
– Здесь записка для тебя.
– И что в ней? – Элиссанда не хотела даже прикасаться к чему-либо, побывавшему в руках у Дугласа.
– «Моя милая Элиссанда, Кристабель Дуглас никогда не умирала. Спроси у миссис Дуглас, что с ней стало. Да…– маркиз запнулся и взглянул на жену. – Да пребуду я вечно в твоей памяти. Твой отец, Джордж Фэйрборн Каррутерс».
Словно Дуглас еще раз ударил ее. По крайней мере, Виру не нужно себя казнить, что не достал хлороформ быстрее. Мерзавец все равно намеревался поиздеваться – даже с того света.
Выдернув дневник из рук маркиза, Элиссанда швырнула тетрадь через всю комнату.
– Будь он проклят!!!
Долго сдерживаемые слезы покатились по лицу, обжигая синяки и ссадины.
– Элиссанда…
– Меня даже не так зовут!
Ей всегда нравилось собственное имя: сочетание Элинор и Кассандры, имен матерей Эндрю и Шарлотты. Элиссанде доставляло радость думать о заботе и любви, воплотившихся в создании этого необычного, мелодичного созвучия. Обо всех чаяниях, которые возлагали на свою дочь Эджертоны, одаривая девочку таким великолепным именем, которое не каждой по плечу носить.
Большую часть своей жизни Элиссанда ощущала досадное бессилие, но никогда столь глубоко, как сейчас – лишившись всего, что было для нее хоть сколь-нибудь важно.
Подошедший сзади муж положил ладони на ее плечи. Затем мягко обнял за талию и, повернув, привлек к себе.
И она выплакала на его груди все свои разбитые грезы.
Когда слезы иссякли, Вир, сняв с жены платье, переодел ее в ночную сорочку, отнес в постель и уложил, подоткнув одеяло.
Погасив свет, маркиз вышел из комнаты. Элиссанда лежала с открытыми глазами, всматриваясь в темноту и желая истребить свою гордость и попросить его остаться, хоть на чуть-чуть. Однако, к ее облегчению – и сладостно-горькому удовольствию – муж тут же вернулся.
– Хочешь пить? – спросил он.
Да, пить очень хотелось. Маркиз протянул стакан с водой – так вот зачем он уходил. Поблагодарив, она осушила стакан почти до дна. Вир придвинул стул поближе к кровати и сел.
Может, муж и прав. Может, Элиссанда действительно чрезмерно благодарна за малейшую доброту, проявленную к ней. Только с его стороны не такая уж и малость – быть рядом в самую темную ночь ее жизни.
– Элиссанда… – Вир взял холодную руку в свои ладони.
Сил не осталось даже чтобы напомнить, что ее зовут совсем иначе.
И, словно прочитав невысказанные мысли, муж добавил:
– Это имя, которым тебя крестили вторично, такое красивое…
Сердце ухнуло – о такой возможности она и не подумала.
– Оно прекрасно, ведь твоя мать вложила в него всю надежду, совершив храбрейший поступок в своей нерешительной жизни. То, что она посмела спрятать дочь у всех на виду, доказывает ее любовь к тебе.
Элиссанде казалось, что слез больше не осталось. Но глаза снова защипало при воспоминании об отчаянной попытке Рейчел.
– Не забывай об этом, Элиссанда.
Слезы покатились, сбегая по вискам в волосы.
– Не забуду, – прошептала она.
Маркиз подал ей платок. Она стиснула ткань, другою рукой крепко держась за мужа. Вир погладил большим пальцем тонкое запястье.
– Изучая синтез искусственных алмазов, я в каждой посвященной данному вопросу статье читал, что алмаз почти полностью состоит из углерода, и это роднит его с графитом и углем. Спору нет – Дуглас твой отец. Но он не более чем кусок грязного угля, в то время как ты – бриллиант чистейшей воды.
Разве она такая? Она лгунья и интриганка.
– Твоя мать не дожила бы до этого дня, не будь тебя рядом – в этом тоже нет сомнений. Когда она была беззащитна, ты защищала ее.
– Разве могло быть иначе? Она ведь нуждалась во мне.
– Не каждый поддержит беспомощного. Ты бы выиграла больше, задабривая Дугласа – к тому же, в одиночку могла бы сбежать от мучителя. Чтобы поступать правильно, требуется нравственная стойкость.
Элиссанда прикусила губу.
– Продолжай в том же духе, и я возомню себя образцом добродетели…
Муж фыркнул.
– Ты и близко не такая – и вряд ли когда-нибудь станешь. Но в тебе есть сила и сострадание – а Дуглас не понимал и не имел ни того, ни другого.
Вир вытер ее влажный висок – легким, осторожным, словно касание кисти миниатюриста, движением.
– Я наблюдал за тобою все эти дни. Жизнь под гнетом тирана легко могла сделать тебя раздраженной, запуганной и злопамятной. Но в твоем сердце горит чистый огонь. Не дай злобному безумцу загасить его. Напротив, посмейся над ним: заводи друзей, читай книги, играй в мяч с матерью. Пусть видит, что твои дни полны радости. Пусть видит, что свою жизнь он угробил, но твоей разрушить не сумел.
Снова хлынули слезы. Миссис Дуглас была права: Элиссанде повезло. Мужчина, в отношении которого она так заблуждалась, оказался верным другом.
Элиссанда подумала о матери: та спит в своей комнате, цела и невредима, и ей больше не угрожает жестокое обращение. Подумала о себе: теперь она хозяйка собственной судьбы – и это не изменится. Подумала о близящемся рассвете – ведь даже самая темная ночь не длится вечно – и удивилась своему желанию увидеть восход солнца.