Выражение ее лица тут же изменилось, приобретя настороженность, из-под которой проглядывали тревога и потрясение.

– Прошу прощения?

– Ты же строила глазки Фредди, а не мне. Я ведь не настолько глуп.

Элиссанда сцепила руки.

– Я не строила глазки лорду Фредерику.

– Строила глазки, выказывала предпочтение – какая разница? И коль уж мы затронули эту тему, я не испытываю признательности за то, что ты принудила меня к браку.

Жена прикусила нижнюю губу.

– Я сожалею, – сказала она. – Правда, сожалею. И постараюсь загладить свою вину.

Слова, слова, слова – красивые, будто мотыльки, и такие же эфемерные. Если бы не она, ему не пришлось бы сегодня хлестать этот мерзкий ром. Вир страдал ради нее: чтобы Холбрук поднял свою ленивую задницу и расшифровал документ, чтобы поскорее арестовали ее преступного родственничка, чтобы освободить ее и недужную тетку от злобных угроз.

И какова благодарность? Я постараюсьзагладить свою вину?!

– Ну, так давай – заглаживай.

Элиссанда отпрянула.

Вир был настолько пьян, что не должен был озаботиться такой реакцией. Но чем пугливей жена отшатывалась от него, тем больнее жгли воспоминания о ее вчерашней сладостной готовности.

– Раздевайся, – приказал он.

* * * * *

Муж оказался опасно пьян.

Мощное полуобнаженное тело приковывало к себе внимание. Однажды в книге по античному искусству Элиссанда наткнулась на изображение статуи Посейдона. Девушка восхищенно рассматривала фигуру, воплощавшую греческий идеал мужских форм, однако сочла ее ничем иным, как порождением фантазии и мастерства древнего скульптора, не имеющим отношения к действительности.

Пока не увидела этого мужчину. Маркиз обладал столь же совершенным телом и рельефными мышцами. И упругими ягодицами тех же прекрасных очертаний, которые – по крайней мере, у Посейдона – произвели на Элиссанду неизгладимое впечатление.

А поза, в которой он остановился: слегка откинув голову, вытянувшись в обольстительную линию – просто загляденье. Внешне ее супруг безупречен – возбуждающе мускулист и гармоничен.

Засмотревшись, Элиссанда не расслышала сказанных им слов.

– Что?

– Я хочу, чтобы ты сняла одежду, – будничным тоном повторил Вир.

Элиссанда потеряла дар речи.

– Разве я не видел тебя раньше? Мы ведь женаты, припоминаешь? 

Она прокашлялась.

– Это и правда искупит вину за мой обман?

– Боюсь, вряд ли. Хотя может сделать наш брак чуть более приемлемым – если я не буду забывать о прерывании.

– А что… Что это – прерывание?

– Ну, раз ты такой знаток Библии, первым, кажется, был Онан? Да, точно он, мерзавец этакий. Он именно так и делал.

– Изливал семя на землю?

– Надо же, какая замечательная у тебя память. Вся Песнь Песней, а теперь и первая книга Моисея.

Еще бы – Библия была одной из немногих англоязычных книг, оставленных дядей в доме.

– Да-а, – продолжал Вир, – неплохо будет отыметь тебя и излить свое семя на сторону. Но заметь – не на землю. Может, на твой мягонький животик. А может, на твою великолепную грудь. А если у меня будет по-настоящему плохое настроение, я, возможно, заставлю тебя проглотить его.

Элиссанда сморгнула, но не спросила, не шутит ли муж – надо полагать, не шутит.

После всего, что она натворила, маркиз вел себя вполне прилично с ней самой и очень мило с ее тетей. Он был замечательно решительным с дядей. И Элиссанда безоговорочно поверила в надежность и силу этого мужчины, уснув подле него в поезде.

Но когда вечером полураздетый лорд Вир затащил ее в глубины гардеробной, она испугалась:  слишком свежо было воспоминание о причиненной им боли. Сейчас этот страх вернулся. Разве со стороны мужа правильно требовать, чтобы она сняла одежду, при таком явно сердитом, а не любовном настроении?

– Вы уверены, – промямлила Элиссанда, – что не хотите отдохнуть?

– Разве я сию минуту не сказал, что желаю видеть тебя раздетой? – приподнял бровь маркиз.

– Но вы ведь ранены… и уже пять часов утра.

– Ты еще многого не знаешь о мужчинах, если рассчитываешь, что какая-то царапина на руке мне помешает. Давай, снимай с себя все и ложись в постель.

Ее голос становился все тише и тише:

– Сейчас, пожалуй, не лучшее время… В вас больше рома, чем в трюме пиратского корабля, и вы…

– И я хочу спать со своей законной супругой.

Элиссанда не подозревала, что муж может говорить таким тоном: слова звучали властно и весомо. Он не угрожал, но твердо давал понять, что жена не вправе отказывать.

Медленно выдохнув, Элиссанда направилась к кровати и скользнула под одеяло. Оказавшись в постели, она постаралась как можно незаметнее стянуть ночную рубашку, а затем, в знак повиновения, бросила ее рядом с кроватью.

Первое, что сделал муж – сдернул одеяло, полностью ее обнажив. Элиссанда закусила губу, заставляя себя не скорчиться от стыда.

Учащенно дыша, мужчина окинул обольстительное тело алчным взглядом.

– Раздвинь ноги, – мурлыкнул он.

– Нет!

– Ничего, раздвинешь, – ухмыльнулся Вир, потянувшись левой рукой к ширинке.

Пока он снимал брюки, Элиссанда закрыла глаза. Прогнулся матрас – это муж присоединился к ней в постели. Какое потрясение: их вытянувшиеся рядом обнаженные тела касаются друг друга везде.  

Везде.

– О да, покрепче зажмурься и вообрази, что это Фредди, – шепнул маркиз, горячим дыханием посылая ее нервам пронзительно-острые импульсы.

Элиссанда замотала головой и невольно охнула, когда обжигающие губы провели по уху. Он поцеловал ее у основания шеи, а затем прикусил это же местечко – собственническим, сердитым укусом.

Но больно не было. Наоборот, внутри похолодело от необъяснимого всплеска удовольствия.

– А теперь представь, что это Фредди ласкает твою пышную грудь, – продолжал муж, полуцелуя, полупокусывая ключицу.

Элиссанда снова покрутила головой. Его язвительная напористость что-то творила с ней – пробуждала нечто дикое, откликающееся на излучаемую им властность и силу: хмельную, грубую и очень мужскую.

– По-твоему, Фредди по ночам томится без сна, мечтая о твоих набухших сосках?

Элиссанда замерла от возмущения – это уже слишком. Она посмотрела мужу в глаза – силы небесные, не эти ли глаза были причиной ее восторженного лепета в брачную ночь о бриллианте «Надежда»?

– Я вовсе так не думаю.

– Он, может, и нет, – шепнул муж. – А вот я – да.

И, наклонившись, захватил сосок губами.

Наслаждение было столь острым, что казалось даже болезненным.

Он легонько поочередно втягивал соски, вынуждая Элиссанду выгибаться дугой и задыхаться. Наконец подняв голову, муж лизнул ее под грудью и начал спускаться ниже, лаская губами живот. Язык скользнул в ямку пупка, заставив ее охнуть.

Элиссанда не думала, что он зайдет дальше, но Вир доказал, что она ошибается. В смятении она сжалась – он ведь не намерен … Разве Господь не истребил Содом и Гоморру за подобные прегрешения?

 Но муж был намерен. Раздвинув мягкие бедра, он принялся покусывать внутреннюю сторону.

– Нет, прошу тебя, не надо…

–Ш-ш-ш, – шикнул мужчина, накрывая ее жаркую плоть губами.

Никогда раньше Элиссанде так действенно не затыкали рот. Он поглощал ее. Он упивался ею. Он пиршествовал. Ее охватило смятение, затем возбуждение, затем невыносимое вожделение. А муж распалял вспыхнувшую страсть все сильней и сильней, не щадя деликатные чувства, не заботясь о ее стремлении сохранять благопристойное молчание.

Он не останавливался, пока Элиссанда не заметалась по постели, закусив покрывало, чтобы криками не разбудить весь дом.

Но и это был не конец. Неприлично широко разведя и приподняв ее бедра, любовник вторгся в нее. Господи, какой же он огромный и напористый! На миг Элиссанду парализовало воспоминание о прежней боли – но в этот раз не ощущалось даже неудобства. Муж был само терпение, умение и самообладание. И оказалось, что ей по-прежнему хочется еще – больше этого мужчины, больше наслаждения, больше их умопомрачительного соития.