Вопреки их общему мнению, члены семьи отправили с курьером епархии сообщение в барселонский дом, где, по слухам, Гильем, единокровный брат Раймона, вел свои дела. К всеобщему удивлению, он появился в среду, едва успев встать в хвост процессии, несшей тело к церкви. И плакал над могилой, словно они прожили рядом всю жизнь.

— Учитывая, что сеньор Раймон думал о нем, — сказала Сибилла Хуане, — его привязанность, должно быть, совершенно бескорыстна.

— Что думал Раймон о нем? — спросила Хуана Манет.

— Он ненавидел Гильема. — ответила Сибилла. — Во всяком случае, дал мне это понять.

Тем временем Гильем медленно подошел к младшему сыну Раймона.

— Роже Бернард, этот удар сокрушил меня, — негромко сказал он. — Твой отец клялся помочь мне с иском против тех, кто захватил нашу фамильную землю — теперь твою, Роже Бернард. — Искоса взглянул на парня и покачал головой. — Но сейчас не время обсуждать подобные вещи, так ведь?

— Думаю, не время, — ответил Роже Бернард. Голос его был холодным, сдержанным, как у матери. Он кивнул и отошел к ней.

— Боюсь, мне пора ехать, — произнес Гильем, ни к кому не обращаясь. Взял свою лошадь у помощника деревенского конюха, который держал ее, дал ему мелкую монетку и сел верхом.

Собравшиеся у церкви провожали взглядами всадника, пока он не скрылся за поворотом дороги.

— Слава Богу, — сказала Марта. — Для меня это громадное облегчение. Я боялась, он снова собирается жить в доме. Думаю, я бы этого не вынесла.

Это было в среду. В четверг, ясный, солнечный день с прохладным ветерком, к дворцу епископа пришла молодая женщина и потребовала, чтобы ее впустили.

— У меня есть очень важные сведения для передачи епископу, — сказала она.

— Скажите, о чем, — ответил привратник, — и я выясню, примет ли вас его преосвященство. Знаете, обычно не принимает, — добавил он. — Его преосвященство очень занятой человек. Если дело очень важное, возможно, вас примет один из его помощников.

— Мне нужно видеть епископа, — настаивала женщина. — И никого больше.

И, внезапно повернувшись, протиснулась мимо привратника, ворвалась в коридор и оказалась прямо на пути отца Берната.

— Кто вы? — спросил францисканец, остановясь на быстром ходу.

— Эта женщина утверждает, что должна что-то сказать лично его преосвященству, — сказал привратник, нагнав ее и схватив за руку.

— Меня зовут Хустина, — гневно сказала женщина. — И, уверяю, его преосвященство захочет принять меня. Я горничная из усадьбы сеньора Раймона Форастера, отравленного в понедельник, и если его преосвященство хочет узнать, как умер сеньор Раймон, то очень рассердится, что вы не позволяете мне увидеться с ним.

— Пошли со мной, женщина, — сказал привратник, потянув ее за руку. — Его преосвященство не имеет дел с такими, как ты.

Но отец Бернат стоял неподвижно, глядя на нее, очевидно, в глубокой задумчивости.

— Я поговорю с ней, — сказал он. — У нее могут быть нужные для нас сведения. Возвращайся к своей двери.

Хустину проводили в маленькую комнату на первом этаже дворца и велели подождать. Учитывая ее положение в жизни, отсутствие назначенного приема и поведение, она должна была бы удивиться, что вскоре в комнату вошли четыре человека и сели, оставив ее стоять. То были Беренгер де Круильес; отец Бернат, секретарь епископа; его писец и капитан стражи.

Удивленной она не выглядела.

— Ваше преосвященство, то, что я должна сказать вам, секрет, — заявила она, мельком глянув на остальных.

В скромном числе людей, которые осмеливались так уверенно обращаться к епископу, было очень мало молодых женщин. Он удивленно поднял глаза в ее сторону, потом устремил на нее пронизывающий взгляд, который заставлял многих могущественных людей падать духом. Хустина смело отвечала взглядом, глядя на всех сверху вниз с высоты своего немалого роста.

Капитан счел ее возможной нарушительницей спокойствия; писец, питавший слабость к простоватым хорошеньким женщинам, подумал, что черты ее лица больше подошли бы мужчине. Бернат свирепо глядел на нее. Ему предстояло много работы, а эта женщина с серыми глазами и жестким выражением лица, с темными волосами, зачесанными назад и частично скрытыми косынкой, представляла собой ненужное отвлечение. Но Беренгер де Круильес продолжал изучать его. В свое время он встречал немало решительных женщин; одни ему нравились, другие нет; но эта раздражала его непонятно чем.

— Сеньора Хустина, — наконец сказал он. — Я разговариваю по секрету только с одним человеком, это мой исповедник. Дела епархии в секрете не веду. Либо говорите о том, что беспокоит вас, либо покиньте дворец.

— Ну, ладно, — заговорила Хустина. — Я, как уже сказала человеку у двери, служанка в усадьбе, принадлежавшей сеньору Раймону, он был моим нанимателем до своей смерти. В тот день, когда он скончался, я работала как по дому, так и на кухне, потому что кухонной служанки там не было, и видела, как Пау, сын моего хозяина, со своим младшим братом, Роже Бернардом, что-то добавили в чашку с настоем, который несли хозяину. Я пошла за ними из кухни, мне стало любопытно, что они делают. И слышала, ваше преосвященство, как они бормотали заклинания над чашкой по очереди, словно два священника на мессе. Я решила, что нужно сказать вам об этом.

— Что вы имеете в виду под заклинаниями? — спросил Бернат.

— Пау пел — или скорее, как священники…

— Говорил нараспев, — сказал епископ, заинтересованный против своей воли.

— Да, как священник, и Роже Бернард отвечал. Сперва я подумала, что они молятся о здоровье отца, потом поняла, что нет. Во всяком случае, таких молитв я не слышала.

— Что добавил в чашку сеньор Пау? — спросил капитан.

— Не знаю, сеньор, — ответила Хустина.

— Может, это добавил сеньор Роже Бернард?

— Может быть, — ответила Хустина. — Они были вместе.

— Так — добавили они это из склянки или другой чашки? Или он бросил в чашку что-то, издавшее всплеск?

— Кажется, всплеск был, сеньор. Вот почему я это заметила. Услышала и повернулась, чтобы посмотреть.

— Значит, вы, собственно, не видели, кто из них опустил что-то в чашку, — сказал капитан. Вы услышали что-то, похожее на всплеск. — Где вы находились? В кухне?

— Да, сеньор, — ответила она. — В кухне, помогала кухарке.

— А где была хозяйка?

— Наверху с хозяином, — ответила Хустина.

— А сеньор Пау не был наверху с отцом и матерью? — спросил Бернат.

Хустина заколебалась.

— Был сеньор, были они оба, но потом спустились и попросили сеньору Сибиллу приготовить настой. Она приготовила.

— Кто помогал ей? — неожиданно спросил писец, очевидно, проведший в кухнях больше времени, чем видные сеньоры, сидевшие рядом с ним. — Она недавно приехала в город, так ведь? И не может знать, где что находится в кухне.

Хустина снова заколебалась и огляделась.

— Наверно, кухарка. Она принесла чашку и травы, а сеньора Сибилла залила их кипятком. А сеньор Пау и сеньор Роже Бернард ждали.

— Скажите, Хустина, — спросил епископ, — у кого были ключи? Когда вы и кухарка находились в кухне с сеньорой Сибиллой?

— У кухарки, — ответила она. — По-моему. Я носила продукты из кладовой и не смотрела все время, но видела, как сеньор Пау опустил что-то в чашку. Видела.

— Это произошло после того, как лекарство настоялось, — сказал отец Бернат. Хустина кивнула. — А потом сеньор Пау взял что-то — или, может, Роже Бернард?

— Может быть.

— Один из двух молодых людей взял что-то — мы пока не знаем, склянку или что-то еще…

Он взглянул на нее.

Хустина снова кивнула, с легкой улыбкой, словно была довольна, что кто-то следует ее показаниям.

— Откуда он это взял? — спросил Бернат.

— Откуда? — переспросила Хустина и замолчала. — Из пояса, наверно, — сказала она наконец с легкой дрожью в голосе. — Не знаю. Может быть, поднял.

— Может быть. Как думаете, где он раздобыл это вещество?