Кэсси озадаченно посмотрела на Оуэна. Он говорил с какой-то странной деликатностью, а его взгляд был полон терпения — так заботливый отец отчитывает нерадивого ребенка.

— А что же было?

— Отчасти ты, конечно, права. Это действительно была идиллия, но только до двенадцати лет, когда ее мать покинула семью и уехала в Южную Африку с каким-то господином. Спустя девять месяцев покончил с собой ее старший брат, которому едва исполнилось двадцать два года. Отец после этого полностью ушел в себя, предоставив детям свободу действий. Конечно, он знал, что у Евы и ее младшего брата Джонни есть деньги. Кстати сказать, у Джонни их было намного больше, так как считалось, что Ева удачно выйдет замуж и таким образом устроит свою жизнь.

Кэсси тупо уставилась в землю.

— Похоже, я совершенно превратно поняла ее жизнь. Мне и в голову не могло прийти, что подобное могло случиться с Евой. Мы никогда не говорили с ней об этом, да и Джонни тоже держал язык за зубами. А по ним никогда не скажешь, что они пережили нечто подобное. Она всегда казалась мне самоуверенной, самодовольной, неуязвимой. Так могут вести себя только те, кто не испытал никаких жизненных трудностей. — В ее глазах блеснули искорки гнева, смешанного с жалостью и сочувствием. — Как тебе удалось все это выяснить, черт возьми?

— Я сегодня ездил в деревню, где находится поместье ее родителей. Пообедал в пабе и поговорил с женщиной, хорошо знавшей ее семью. Она любила Еву и считала ее замечательной девочкой, доброй и отзывчивой. После всего того, что с ними случилось, в деревне их редко видели. Ева и Джонни все время проводили в поместье, покидая его лишь в крайних случаях.

— Я до сих пор не могу поверить в это. Когда мы с ней познакомились, она была такой веселой и счастливой. Не понимаю, как ей это удавалось. — Кэсси представила оживленное лицо подруги и говорила скорее себе, чем Куэйду. — Как-то мы пошли кататься на лыжах. Не нашлось ни одного крутого склона, с которого она не смогла бы спуститься. Нас там было человек десять, и все считались неплохими лыжниками. Кончилось тем, что никто не согласился соперничать с ней.

— Не думаю, что это свидетельствовало о ее счастье. Скорее, наоборот. Так обычно ведут себя те, кто отчаянно пытается забыть мрачное прошлое. Показное веселье и показная отвага.

— Нет, это не было похоже на показуху. Во всяком случае, не все. Она просто хотела доказать всем свое превосходство и тем самым утвердить свое достоинство.

— Во всяком случае, это лучше, чем ширяться героином.

— Почему же это произошло? Ведь она всегда была собранной и волевой натурой.

— А ты сама когда-нибудь проходила через подобные испытания? Мне кажется, что большинство нормальных людей озабочено лишь тем, чтобы свести концы с концами и удержаться на плаву.

— Значит, героин был для нее своего рода убежищем и, если хочешь, актом протеста? Да, у нее и впрямь наблюдалась склонность к подобным вещам. Она всегда любила риск, волнение, возбуждение и часто отстранялась от общества. Было такое ощущение, что ей нравилось находиться на краю пропасти, постоянно подвергая себя смертельной опасности. В известном смысле ей была не чужда склонность к самоуничтожению. Я всегда это чувствовала, но не могла найти разумного объяснения. Кстати сказать, неистребимая тяга к риску придавала ее облику необыкновенное очарование.

Кэсси посмотрела куда-то вдаль, а потом вдруг спохватилась и повернулась к Оуэну.

— Когда это началось?

— Насколько я знаю, около восьми лет назад. То есть почти через полгода после окончания университета.

— Значит, последние четыре года она чиста?

— Выходит, что так.

— Полагаю, это началось во время ее пребывания в Юго-Восточной Азии. Там с наркотиками намного проще, насколько я могу судить. А в некоторых странах это неизменный атрибут национальной культуры.

— Что же ты теперь собираешься делать? — прервал Оуэн ее отвлеченные рассуждения. — Ты скажешь об этом Ричардсону?

Кэсси потерла ладонью щеку и стала нервно покусывать верхнюю губу.

— Она была наркоманкой, но сейчас все это уже позади. Очевидно, она всеми силами пытается наладить нормальную жизнь. Как я могу рассказать об этом Ричардсону? Нет, я не могу так поступить с ней.

— Значит, тебе придется лгать ему?

Кэсси молча кивнула.

Это помогло Куэйду принять правильное решение. Ему тоже придется врать Фрейзеру.

ГЛАВА 22

В четверг вечером Ева была одна и сидела дома, наслаждаясь чарующей мелодией оперы «Дон Жуан». В восемь часов она заказала жареных цыплят из близлежащего индийского ресторана и выпила под них две банки пива «Хейнекен». Покончив с едой и пивом, Ева закурила сигарету и взяла чашку ароматного черного кофе.

Дом наполняли лишь запахи специй и табака да мелодичные звуки любимой оперы. Ева сосредоточилась на своих мыслях, благо никто не отрывал ее от этого занятия. Даже телефон молчал, так как очень немногие люди знали, что она снова в Лондоне. Она не хотела отвлекать себя многочисленными встречами со старыми друзьями, вечеринками и неизбежными в таких случаях вопросами: «Что ты делала в Юго-Восточной Азии? Чем занимаешься сейчас? Бизнесом? О, как это интересно! Расскажи нам поподробнее».

Как любой глубоко законспирированный агент, Ева с трудом улавливала границу между своей настоящей жизнью и той ролью, которую играла в тайной операции. Казалось, что сама жизнь служит для нее прикрытием, а оно, в свою очередь, неизбежно превращается в атрибут жизни. Даже пристрастие к героину служило ей своеобразным прикрытием, правда, жестоким и глубоко проникшим в ее сознание. Впрочем, любое прикрытие искажает истинную сущность человека и так крепко прилипает к нему, что потом просто невозможно стряхнуть его с себя. Кажется, что человек может переделать себя в соответствии с кем-то задуманным образцом, но не тут-то было. За все приходится платить, и любая попытка переделать себя неизбежно вызывает тягостное внутреннее напряжение. Причем оно усиливается именно тогда, когда человек пытается вернуться к прежней жизни.

Ева закурила новую сигарету и почувствовала, что все ее тело покрывается мелкой испариной. Английское лето неожиданно показалось ей слишком душным и знойным. Ей вспомнились те ужасные четыре года, когда она немилосердно ширяла в вены иглу с героином, испытывая при этом странное ощущение высочайшего блаженства и отчаяния одновременно. Вводя в кровь сильнодействующий наркотик, она хорошо понимала, чем все это может кончиться. Вокруг нее было немало людей, искалеченных этой дрянью. Знала она также и то, что сама уже не в состоянии выйти из создавшегося тупика. Для этого нужна была какая-нибудь катастрофа, мощный взрыв, который встряхнул бы ее как следует.

Она угрюмо ухмыльнулась. Героин не выдержал этой схватки и потерпел сокрушительное поражение. Правда, отдельные взрывные волны этой катастрофы все еще иногда доходили до нее, но это лишь усиливало ее страстное желание добраться наконец до ее эпицентра. К счастью, общий баланс сил на этот раз был на ее стороне. Роби Фрейзер ничего не знает о ней; он видит только маску, которую она носит. Не знает он также и о той смертельной опасности, которая довольно часто поджидала его в собственной постели.

Неожиданный телефонный звонок заставил ее вздрогнуть. Подскочив от резкого звука, Ева торопливо сняла трубку.

— Ева, это Роби.

— Роби, привет. — В ее тоне сквозило приятное удивление.

— Я хотел узнать, что ты собираешься делать завтра вечером. В субботу утром я уезжаю за город, а завтра мы могли бы с тобой поужинать. Поболтаем о том о сем, обсудим наши алмазные проблемы, а заодно отметим конец недели. Что скажешь?

— Хорошая мысль. Значит, я зайду к тебе в девять?

— Отлично. До встречи.

Фрейзер положил трубку и облегченно вздохнул, предвкушая приятный вечер. От Ли Мэя до сих пор не поступало никаких известий, и это порождало в душе некоторое беспокойство. Правда, тот никогда еще не разочаровывал его, но все же…