Он решил не поднимать особого шума, чтобы потом не навлечь на себя насмешек Мойлана и членов Совета. Пошуровать не спеша, когда выдастся время, и скорее всего спокойно похоронить всю проблему.

А пока надо действовать, опираясь на предположение, что с Максом Эвери связана какая-то тайна. С чего же начать?

Гроган вернулся к себе в отель и позвонил в справочную узнать телефон лондонской штаб-квартиры сиротских домов доктора Барнардо. Женщина в офисе внимательно выслушала его объяснения.

— Я, — говорил Гроган, — поверенный одного вашего бывшего воспитанника, мистера Патрика О’Рейли. Он собирается переехать на жительство в Соединенные Штаты и ему требуются некоторые хранящиеся у вас документы. Нельзя ли их получить?

— Конечно, сэр. Будьте добры повторить его имя.

— О’Рейли, Патрик.

— Когда он у нас был?

— С шестьдесят первого по шестьдесят шестой год.

— Где?

— В Ливерпуле. Может быть, мне обратиться туда?

— Нет, сэр. Все сведения за тот период хранятся на микропленке здесь, в Лондоне. Если вы пришлете официальный запрос, подписанный вашим клиентом, мы охотно предоставим вам необходимые справки.

Черт! Гроган обругал себя за то, что не учел бюрократических рогаток на этом пути.

— Но дело срочное.

— Я понимаю, сэр. По получении запроса мы сделаем все очень быстро.

— Надеюсь, — буркнул он, ловя промелькнувшую в голове мысль. — Кстати, вы не могли бы дать мне телефон вашего ливерпульского офиса?

Она назвала номер, предупредив:

— Они ничем не смогут помочь.

— Нет, у меня к ним другой вопрос, — быстро добавил он, соображая, что через несколько недель все равно должен быть в Ливерпуле. — Очень вам благодарен.

Держа в руке умолкшую телефонную трубку, женщина несколько секунд в раздумье смотрела на нее, прежде чем опустить на рычаг.

Патрик О’Рейли. Ведь это то самое имя… Или нет? Она взглянула на прикрепленную над столом большую пробковую доску, увешанную записками, заметками и открытками. Прошло немало времени, пока она наконец нашла пачку листков, торопливо отшпилила их и стала перебирать исписанные клочки, добравшись до одной из желтоватых бумажек, на которых рассылались директивы Совета попечителей.

Записка датирована 1984 годом.

Немного поколебавшись, она набрала номер Гоуэр-стрит и удивилась, когда в ответ почти сразу послышался мужской голос:

— Да, чем могу помочь?

— С вами говорят от доктора Барнардо из Лондона. По инструкции я должна позвонить вам, если кто-то заинтересуется нашим бывшим воспитанником, мистером О’Рейли.

И снова она удивилась, ибо ответивший ей человек, казалось, немедленно понял, о ком идет речь, не обращаясь к досье и компьютерам.

— Вы знаете, кто о нем спрашивал?

— Имени он не назвал, но говорил с ирландским акцентом. Представился поверенным мистера О’Рейли. Ему требуются документы в связи с эмиграцией в Америку.

— Вот как?

— Он должен прислать письменный запрос — что мне делать?

— Делайте то, что обычно делается в таких случаях. Только, пожалуйста, сообщите мне, если придет письмо, или он снова позвонит, или в любом другом случае. Это важно.

Она задумалась, почему это важно для анонимного полисмена, и загадка взволновала ее. Может быть, их бывший воспитанник превратился в экспортера наркотиков?

— И еще, — сказал неизвестный собеседник. — Вам следует предупредить ливерпульский офис, чтоб они были настороже и сразу связались с нами, когда кто-то начнет наводить справки об О’Рейли.

— Я позвоню туда прямо сейчас.

Сидевший за оперативным пультом в штаб-квартире МИ-5 инспектор Эвери Джон Нэш задумчиво опустил трубку.

Итак, началось. Возможно, это следствие визита Грогана к Маргарет О’Мелли. На этот раз Совет, безусловно, копнет глубже, чем Фокс. А ведь до сих пор остаются две дырки, которые надо законопатить, и сделать это немедленно, ибо Нэшу уже известно, что легенда Эвери скоро подвергнется испытанию на прочность. Он сделал в блокноте две пометки: «судебные отчеты» и «газеты», потом снял трубку внутреннего телефона и набрал номер.

Ему ответила Кларисса Ройстон-Джонс.

— Я решил немедленно поставить вас в известность, — сказал он. — Кто-то роется в прошлом Макса.

Спустя четыре дня в ранний утренний час из Дублина выехал студент сельскохозяйственного колледжа Альберта, расположенного в северной части города, молодой ливиец двадцати одного года, и отправился в семидесятимильную прогулку на мотоцикле на север графства Монахан.

Подъехав к первому на погруженной в сон деревенской улочке светофору, он приглушил мотор, чтоб не будить ее обитателей. Сразу заметив облупившуюся вывеску парикмахерской О’Кейси, сделал еще круг по ухабистой дороге, прежде чем остановиться. Не глядя по сторонам, направился по тротуару к дому, на двери которого висели два почтовых ящика — один без опознавательных знаков, другой с небольшой латунной табличкой, украшенной незатейливой надписью: «Логово Корригана». Вытащил из кармана большой коричневый конверт, который накануне вечером получил в дублинском кафе от ливийского дипломата, и сунул его в щель, после чего взобрался в седло мотоцикла, на полную мощь запустил мотор и умчался в обратном направлении.

Корриган пошевелился. Дикий рев мотоцикла ворвался в его беспокойный сон, и он вдруг сразу проснулся, уставившись на засиженный мухами абажур у себя над головой. Осторожно спустил ноги на пол, и даже это слабое усилие отдалось в черепе острой болью. Заплывшие глаза поймали отражение в зеркале, он разглядел собственную валявшуюся на полу одежду и спину девушки на смятых простынях рядом с собой.

Как ее зовут? Молли? Или Медж? Он точно помнит, что на «М». Да какая разница? Она выполняет свой долг перед Советом и заодно сослужила службу Корригану. Он давным-давно научился получать удовольствие там, где можно, и тогда, когда можно.

Никогда не знаешь, какое из них станет последним. Нельзя участвовать в грязной войне и оставаться чистым.

Натянув штаны и одну из своих излюбленных красных рубашек, он спустился в бар, где по сию пору стояла вонь от солода, застарелого табачного дыма и рвоты. В ушах у него все еще звучали заунывные строки революционных песен, не умолкавших вчера до четырех утра:

Парикмахер О’Кейси, свернувшись калачиком, как ребенок, спал на деревянной скамейке в луже собственной рвоты, скрутившей его прошлой ночью. Вот так ночь, вот так праздник! На бомбе подорвались два констебля из ольстерской Королевской полиции, еще одному выжгло глаза, а четвертого искалечило.

Ничего удивительного, что Корригану пришлось топить тоску в вине и пытаться забыться с девчонкой, которую звали на букву «М». Он узнал о готовящейся акции слишком поздно и ничего не смог сделать.

Американец открыл дверь в салон О’Кейси, сощурившись от лившегося в окно дневного света. И увидел конверт. Опустившись на колени, вскрыл, наморщил лоб. Рекламная брошюра об отдыхе в Греции и листок бумаги. На нем печатными буквами значится: «От друга вашего друга Абдуллы. Аллах акбар».

Он просмотрел брошюру дважды, прежде чем обнаружил — один из изображенных на цветных картинках отелей отмечен чернильной точкой. Лу провел пальцем по указателю: «Эродиан», Афины. Кто-то приписал: «Неделя, начиная с 24 ноября. Одна неделя».

Лицо Корригана просияло от удовольствия. Они все-таки сделали это.

Он заварил кофе, растолкал О’Кейси, потащился наверх с чашкой для девушки на букву «М». Она была симпатичней, чем ему казалось, и очень юной. Почти школьница. С благодарностью взяла чашку, пытаясь прикрыть грудь простыней. Выдавила неуверенную сконфуженную улыбку. Конечно, при ярком свете он выглядит гораздо хуже и старше, чем она думала.