Тем, кто знаком с древними изображениями Иерусалима, может показаться, что город совсем не изменился. Силуэты строений внутри Старого города выглядят так, словно под их крышами и поныне заседают высокомерные саддукеи — члены Синедриона, спорят о благочестии «заклятые друзья» Христа фарисеи, переругиваются на латыни легионеры Пилата.

Но хотя современный исторический центр и выглядит идеальной декорацией к блокбастеру Мела Гибсона «Страсти Христовы», однако от прежней столицы не осталось и «камня на камне». Нынешняя городская стена принадлежит эпохе турецкого султана Сулеймана Великолепного. Да и проходил укрепленный вал ранее совсем не так, как ныне. Тогда он охватывал и гору Сион (точнее, пространство, которое теперь так называется), и долину Кедрон, и дом первосвященника Кайафы, на месте которого сегодня высится церковь Святого Петра и Петуха. Холм, именуемый Голгофой, напротив, лежал вне города, а теперь широкий купол Храма Гроба Господня, построенного на месте распятия, поблескивает прямо посредине Старого Иерусалима.

Если, стоя на Масличной горе, мысленно прокрутить столетия назад, то явится следующая картина. Вот исчезает из рельефа Храмовой горы скромная по размерам мечеть Аль-Акса, а на ее месте вырастают колонны иудейского храма, точнее, нарастают на единственный сохранившийся «осколок» ограждения Храмовой горы — знаменитую Стену Плача. Улетучивается Золотой Купол главной мечети — самый величественный в Иерусалиме XXI века. На былое место у Яффских ворот возвращаются затейливые галереи дворца Ирода Великого. Растворяются в воздухе очертания часовни Бичевания, а также мусульманского училища «Омарие» с высокой башней. Появляется еще более высокая башня Антония, где Иисуса приговорили к смерти и где начался его скорбный путь. Вместо церкви Гроба Господня возникает небольшая возвышенность, под которой покоится праотец Адам и куда стекала с креста кровь Распятого.

В этих фантазиях мы с фотографом неизбежно «переносимся» с горы подальше от храма. Ведь когда храм иудейский еще стоял, иноверцам под страхом казни запрещалось к нему приближаться. Для желающих посмотреть на зрелищные обряды существовала специальная гора Обозревателей (Скопус). Там и толпились в дни больших праздников язычники до тех пор, пока Тит Флавий Веспасиан в 70-м году н. э. не поставил здесь свой осадный лагерь и не положил конец и праздникам, и храму Израиля.

Вечное шествие

Старый город встречает пятничный рассвет пронзительными руладами муэдзина, сзывающего правоверных отдать молитвенную дань святому для последователей Мухаммеда дню. На улицах Мусульманского квартала становится еще оживленнее. Колокольни всех конфессий в этот час начинают робкий перезвон, но с гортанными звуками намаза им тягаться трудно — те заглушают все.

…Каждую пятницу ровно в три часа из-за неприметной низкой двери аббатства Святой Анны выходят пятеро францисканцев с Евангелиями в руках. Они выстраиваются цепочкой, иногда обмениваются шутливыми замечаниями вроде: «Как у вас сегодня с голосом, отец Фредерик? Не охрипли?..» — и отправляются в путь по Виа Долороза от первой до последней, четырнадцатой станции. У каждой они останавливаются и вслух читают соответствующий отрывок на пяти разных языках, начиная с латыни. После с негромким пением «Скорбей Господа нашего» перемещаются дальше.

Позади остаются известные всему миру вехи, которые на деле выглядят так скромно, что можно и внимания не обратить, если б не таблички. А иногда и таблички так малы, что не замечаешь: я трижды проходил мимо арки монастыря Ecce Homo, в котором — каменный пол одного из Христовых узилищ. Говорят, что здесь, в претории, солдаты сорвали с Него одежды, чтобы разыграть их между собой в кости, и возложили Ему на голову терновый венец по приказу прокуратора…

Святые отцы распевая следуют изгибами улиц: позади остается польская часовня у Третьей станции крестного пути, где Христос впервые упал под тяжестью креста, армянская — где Он увидел Свою мать, Марию, стена обители греческой, где Его встретили женщины иерусалимские… Людской «хвост» за процессией становится все длиннее и начинает мешать транспортному потоку. Арабские ребятишки искусно передразнивают монотоннораспевное Miserere nostri, Domine, Miserere nostri, воспроизводимое уже десятками голосов. А тут еще добавляется протяжный гудок: в колонну сзади едва не врезается микроавтобус, набитый редькой. Образуется затор, арабская моторизованная группа, проявляя признаки недовольства, кричит и нажимает на десятки клаксонов.

Я даже испугался, что дело попахивает потасовкой на религиозной почве, поскольку переулки вокруг Скорбного пути как раз начали наполняться мусульманами, возвращающимися с молитвы. Оказалось — напрасно. Францисканцы и их спутники проявляли образцовую выдержку, не замедлив и не ускорив ни на шаг своего движения. В Иерусалиме так принято: арабские водители должны кричать и гудеть, торговцы — шумно предлагать свой товар, участники шествия — шествовать.

Невозможно представить себе более пестрой картины, чем та, что наблюдается у подножия Голгофы, в самом священном из всех священных для христиан мест. Дети разных рас, монахи в длинных сутанах с видом безмятежным и даже рассеянным петляют, неуклонно приближаясь к Храму Гроба Господня. Его купол почти все время остается в поле зрения, но, если не знать хитрых поворотов и лазов, входа не найти. А навстречу им вместо важного османского чиновника в чалме со свитой и под опахалом идет щуплый мусульманин в феске— декоративный «наследник» турецких порядков. Единственный служащий прикрывает его зонтом. Вместо воинов с ятаганами у пояса — одни торговцы. За долгие годы этого шествия священнослужителей сопровождали нищие, путешественники, солдаты. На пути их следования рвались снаряды, сам город переходил из рук в руки, менялись государственные границы. А процессия каждую пятницу все шла, как идет и сегодня. Ее участники всматриваются в круговорот жизни без всякого философского высокомерия, радостно приветствуя знакомых, разговаривая со всеми, кто обращается к ним, — будь то приверженец Христа или равнодушный к Нему. Эта жизнь у порога величайшей религиозной тайны — и есть нормальная иерусалимская жизнь, а сами они — часть ее. Старый город, по словам старожилов, «самый безопасный на свете». Возможно, там, за стеной, люди и враждуют, но внутри нее делать это глупо и трудно, поскольку тут тесно, много случайных лиц, и никогда не знаешь, какое из них «случайное», а какое — нет…

Красивый пожилой араб с порога сувенирной лавки кричит по-английски одному из францисканцев: «Счастливого Рождества, святой отец!» — «С Рождеством!» — раздается в ответ. Кто этот святой отец, родился ли он в Маниле или Гонконге, как попал на Святую землю? А его собеседник — христианин ли он или просто вежливый горожанин, желающий жить в дружбе со всеми соседями? Знакомы ли они между собой?

Лжехранитель

У входа в храм Гроба Господня чем только не торгуют: освященными крестиками, иконками и, конечно, индивидуальными экскурсиями.

Приглядевшись, я заметил, что руководит этим «бизнесом» плотный приземистый господин лет пятидесяти. Вел он себя с достоинством, благожелательно принимая доклады вертлявых юношей, то и дело подбегавших к нему, раздавал распоряжения и даже делал мягкие замечания посетителям, которые, на его взгляд, нарушали благочестивый покой святыни. Не иначе — важная шишка, подумал я и вспомнил: еще Салахаддин, отвоевав Иерусалим у крестоносцев, вручил ключи от христианского Храма одному из своих сподвижников из рода Нусейби. С тех пор пост хранителя передается в этой мусульманской семье по наследству: в течение многих веков ее очередной представитель является сюда каждое утро, чтобы отворить двери, ежевечерне запирает их — словом, осуществляют «общий надзор». Естественно, мне хотелось встретиться с Нусейби, и еще в Галилее я расспрашивал, где его можно найти. «Да он практически все время бродит по храму, — был ответ. — Маленький такой, толстенький…»