Мастер выслушал меня с недоумевающим лицом и в ответ только коротко сказал:
— Хорошо, так и сделаем.
У меня вдруг выступили слезы на глазах. Все произошло слишком неожиданно.
Дело решилось мгновенно, но я не мог сразу же подняться и уйти, поэтому немного поговорил с женой Сюсая. Сам мастер не сказал больше ни слова ни об отсрочке, ни об Отакэ. Вообще-то, отсрочка игры на один день — не бог весть какое важное дело, но ведь мастер долго мучился ожиданием, и вот, назначенная на завтра игра вновь откладывается. Вряд ли это может быть пустяком для профессионала. Организаторы не посмели об этом даже заикнуться. Разумеется, мастер понял, что я пришел к нему с просьбой ввиду исключительной серьезности дела, но все равно его кроткое согласие тронуло меня до глубины души.
Я зашел к организаторам матча и сообщил о результатах своего разговора с Сюсаем, а потом отправился к Отакэ.
— Мастер сказал, что согласен на день отсрочки и что игру начнем послезавтра.
Отакэ, похоже, был ошеломлен. Япродолжал:
— Мастер пошел на уступку Отакэ-сан, поэтому сейчас, когда это особенно необходимо, пусть и Отакэ-сан сделает ему уступку.
Жена Отакэ, стоявшая возле постели больного ребенка, церемонно поблагодарила меня. В комнате царил беспорядок.
35
Очередная игра состоялась, как и договорились, через день, 25 ноября, то есть через неделю после первого игрового дня в Ито. Накануне приехали освободившиеся от осеннего турнира в Ассоциации судьи последней партии Онода и Ивамото.
Мастер, сидевший на узорчатой подушке с лиловым подлокотником, напоминал жреца. В династии Хонино-бо еще со времен ее основателя, которого звали Санса или Никкай, глава династии носил духовный сан.
Секретарь Ассоциации Явата как-то сказал:
— Нынешний мастер тоже имеет духовное звание, его храмовое имя — Нитион, есть у него и монашеское одеяние.
В комнате, где проходила игра, на одной стене висела каллиграфическая надпись кисти Хампо: «Моя жизнь — часть пейзажа». Глядя на слегка наклонившиеся вправо иероглифы, я вспомнил, что в какой-то газете прочитал о тяжелом состоянии здоровья доктора Такада Санаэ [35]. Другой свиток изображал «Двенадцать достопримечательностей города Ито» и принадлежал кисти Мисима Ки, писавшего под псевдонимом Тюсю. В небольшой соседней комнате висел свиток с китайскими стихами бродячего монаха Унсуя.
Рядом с мастером стояла большая овальная жаровня- хибати,отделанная павловнией. Чтобы он снова не простудился, за его спиной поставили еще одну жаровню, а на нее чайник, из носика которого шел горячий пар. Отакэ настоял на том, чтобы мастер, которого слегка знобило, повязал шарф и закутался в теплое кимоно на шерстяной подкладке.
Объявили записанный 105-й ход. Сюсай сделал ответный за две минуты, после чего Отакэ вновь погрузился в раздумья…
— Странное дело! — бормотал он, словно в бреду. — Не хватает времени. Поразительно… Сорок часов на шедевр — и не уложиться! Надо же… Такого еще не бывало. Растратил все время попусту… А ведь мог сыграть за минуты…
Стоял пасмурный день. За окном неустанно щебетала камышевка. Я вышел на веранду немного размяться. Возле фонтана вопреки сезону расцвели два цветка рододендрона. На ветках были и почки. К веранде подлетела трясогузка. Издалека доносился шум мотора — это насос качал воду из горячего источника.
Отакэ потратил на 107-й ход 1 час 3 минуты. 101-й ход открывал атаку на позицию белых внизу и принес черным очков четырнадцать-пятнадцать. 107-й ход расширил территорию черных слева и принес им около двадцати очков, но при этом черные упустили инициативу. Всем нам, наблюдавшим за игрой, показалось, что черные смогут удержать свои приобретения, и мы восхищались этими двумя ходами.
Однако сейчас инициатива перешла к белым. Сюсай сидел с суровым выражением, прикрыв глаза. Дыхание его было тихим и размеренным, лицо — медно-красным от прилива крови, щеки слегка подрагивали. Похоже, он не слышал ни шума ветра, ни доносившегося с улицы грохота барабанов. Свой ход он сделал через 47 минут.
В Ито это был единственный случай, когда мастер надолго задумался. На ответный ход Отакэ потратил 2 часа 43 минуты и записал его при откладывании. Всего в этот день было сделано четыре хода. Расход времени у Отакэ составил 3 часа 43 минуты, у мастера — 49 минут.
— Могло случиться все что угодно, — сказал Отакэ, уходя на обед, — убийственная ситуация.
Сказано это было полушутя-полусерьезно. 108-м ходом белые атаковали позицию черных в левом верхнем углу и начали «стирать» их территорию в центре. Помимо этих двух целей достигалась и третья — защита территории белых слева. Исключительно сильный ход. У Циньюань так его прокомментировал:
— Сто восьмой ход белых — невероятно сложный. Осталось только дождаться, к чему он приведет.
36
После двухдневного отдыха, утром третьего игрового дня, и Отакэ, и Сюсай пожаловались вдруг на боли в желудке. Отакэ сказал, что проснулся из-за болей в 5 часов утра.
Когда был вскрыт и сделан записанный 109-й ход, Отакэ вскочил и ушел, снимая на ходу верхние парадные штаны-хакама, а когда вернулся, оказалось, что ответный ход белых уже сделан. Он удивился:
— Уже?
— Извините, что позволил себе без вас… — сказал мастер.
Отакэ, скрестив руки на груди, прислушался к шуму ветра:
— Кажется, дует когараси…Самое время — сегодня двадцать восьмое.
Дувший накануне вечером западный ветер к утру стих, но все же нет-нет да и проносился снова.
108-й ход угрожал позиции черных в левом верхнем углу доски, поэтому Отакэ защитился двумя ходами, и теперь его группе в углу гибель не грозила. Если бы он этого не сделал, ее ожидала бы гибель или ко-борьба [36]. В этом случае возникла бы очень трудная, богатая разветвленными вариантами позиция, какие встречаются в задачах на выживание групп.
— Чтобы выжить в этом углу, нужно сделать еще пару ходов. Мой старый должок, обросший процентами, — сказал Отакэ, когда вскрыли конверт с записанным 108-м ходом. После 109-го и 111-го ходов белых все опасности были устранены и напряженность в этом углу полностью снята.
В этот день игра продвигалась на редкость быстро: еще до 11 часов было сделано пять ходов. Однако 115-й ход означал завязку решающего сражения — черные пошли в атаку, стремясь ограничить и обкусать намечавшуюся большую территорию белых в центре, поэтому, естественно, Отакэ снова задумался.
Ожидая, пока черные сделают ход, Сюсай принялся рассказывать о ресторанчиках в Атами, славившихся приготовлением угрей, — «Дзюбако», «Саваси» и других. Он рассказал также о том, как ему приходилось ездить в Атами в те времена, когда железная дорога доходила только до Иокогама, а дальше надо было передвигаться в паланкине с ночевкой в Одавара.
— Мне было тогда тринадцать лет… Лет пятьдесят тому назад…
— Давненько… Мой отец тогда только-только родился, — рассмеялся Отакэ.
Пока Отакэ думал над ходом, он три раза вставал и, жалуясь на желудок, выходил. Пока его не было, мастер сказал:
— Какой усидчивый — уже больше часа думает.
— Без малого час тридцать, — отозвалась девушка-секретарь. В этот миг загудела полуденная сирена. Девушка по секундомеру, которым явно гордилась, следила, сколько времени длится гудок.
— Ровно минуту, на пятьдесят пятой секунде начнет затихать.
Вернувшись на свое место, Отакэ принялся растирать на лбу салометиловую мазь. Потом, хрустнув пальцами, положил рядом с собой лекарство для глаз. Было такое впечатление, что до перерыва он свой ход не сделает. Однако спустя 8 минут вдруг раздался щелчок камня о доску.
Мастер, который сидел опершись о подлокотник, хмыкнул. Он выпрямился, сжал губы и впился взглядом в доску, словно собираясь просверлить ее насквозь. Толстая кромка припухших век придавала его пристальному взгляду чистоту и блеск.