Наступил сезон скачек, которыми мастер увлекался, но у него пошаливало сердце, и после больницы он серьезно относился к своему состоянию. Тем не менее он не утерпел.

«Попробовал выехать в город, ведь это помогает готовиться к игре. Посмотришь скачки — и радостно на душе, откуда-то берутся силы — могу играть! А вернешься домой — опять слабость, будто вареный. Тогда съездил на скачки еще разок.

Теперь вроде ничто не должно помешать игре. Сегодня решили, что доигрывать начнем числа с восемнадцатого».

Эти слова мастера записал Куросаки, журналист «Токио нити-нити симбун». Упомянутое в репортаже «сегодня» — 9 ноября.

Последняя партия мастера была приостановлена в Хаконэ 14 августа и теперь, ровно через три месяца, должна была возобновиться. Приближалась зима, местом продолжения игры была выбрана гостиница «Дан-коэн» в городе Ито.

Сюсай с женой прибыл в «Данкоэн» 15 ноября, за три дня до возобновления матча. Его сопровождали бывший ученик Мурасима и секретарь Ассоциации Ява-та. Отакэ приехал 16-го.

На полуострове Идзу есть Мандариновая гора — Микан-яма, которая славится красотой, сейчас там желтели мандариновые деревья и дички-апельсины. 15 ноября было холодновато, небо затянули тучи, а 16-го заморосил дождь, радио сообщило, что во многих районах выпал снег. Однако 17-го наступила золотая осень, и в воздухе разлилась сладость. Мастер отправился на прогулку к святилищу Отонаси и пруду Дзёноикэ. Прогулки он не любил, так что этот поход был для него целым событием.

В Хаконэ перед началом партии Сюсай пригласил в гостиницу парикмахера. В Ито 17-го ноября он попросил подбрить ему усы. Как и в Хаконэ, жена мастера поддерживала ему голову.

— Хочу попросить вас закрасить мне седину, — обратился мастер к парикмахеру и посмотрел в окно на тихий послеполуденный сад.

Мастер еще в Токио покрасил волосы. Вообще говоря, красить волосы перед сражением — это плохо вязалось с Сюсаем, хотя, возможно, он занялся своей внешностью как раз потому, что в разгар партии ему пришлось слечь.

Мастер всегда стригся коротко, под ежик, а сейчас отпустил длинные волосы, сделал пробор, да еще перекрасился в черный цвет. В этом было что-то ненатуральное. На их фоне особенно бросалась в глаза его желто-коричневая кожа, обтягивавшая скулы.

Лицо Сюсая не было уже таким бледным и отечным, как в Хаконэ, но и вполне здоровым не выглядело.

Едва добравшись в «Данкоэн», я отправился навестить мастера и спросил, как он себя чувствует.

— Так себе… — безучастно ответил он. — Перед отъездом сюда я был на осмотре в больнице Святого Луки, так доктор Инада все время старался не смотреть мне в лицо. С сердцем что-то не в порядке, в плевре скопилась какая-то мокрота. Ко всему прочему местный врач нашел у меня бронхит. Простыл вроде…

— А-а…

Мне нечего было сказать.

— Старая болезнь еще не прошла, а к ней добавились две новых. Всего получается три.

Там же были люди из Ассоциации и из газеты:

— Сэнсэй, пожалуйста, не говорите ничего о своем самочувствии господину Отакэ…

— Почему? — мастер взглянул на них с подозрением.

— Господин Отакэ начнет нервничать, опять возникнут осложнения…

— Оно и верно… но скрывать как-то неудобно…

— Лучше бы вы не говорили с господином Отакэ на эту тему. Если скажете, что больны, он упрется, как в Хаконэ.

Мастер промолчал.

Если у него спрашивали, как он себя чувствует, он, нисколько не смущаясь, рассказывал о своем самочувствии кому угодно.

Мастер совсем бросил курить и перестал пить вечернюю чашечку сакэ. Он, который в Хаконэ почти не выходил из гостиницы, здесь, в Ито, регулярно гулял, старался побольше есть. Должно быть, и окраска волос была одним из проявлений его решимости довести партию до конца.

Когда я спросил мастера, что он собирается делать после окончания партии, уедет на зимний отдых в Агами, останется в Ито или еще раз ляжет в больницу, он сказал вдруг с доверительной интонацией:

— Говоря по правде, неизвестно, продержусь ли я вообще до конца… возможно, снова слягу…

И еще сказал, что доиграть до нынешней стадии и не заболеть ему удалось только благодаря привычке не обращать на свои болезни внимания.

32

В гостинице «Данкоэн» накануне игры сменили татами. Когда утром 18 ноября мы вошли туда, сразу же ощутили приятный запах свежих татами. Знаменитую доску го из гостиницы «Нарая» в Хаконэ привез Осуги. Когда мастер и Отакэ сели за доску и открыли чаши с камнями, оказалось, что черные камни покрылись легкой летней плесенью. Служащие гостиницы, включая горничных, кинулись на помощь и сообща протерли камни.

Конверт с записанным сотым ходом был вскрыт в 10.30. 99-м ходом черные атаковали, угрожая разрезать тройку белых камней в центре доски, сотым ходом белые, защищаясь от разрезания, соединились. В последний игровой день в Хаконэ был сделан только этот ход. После окончания партии мастер так его прокомментировал:

— Соединение белых на сотом ходе было последним ходом перед тем, как я лег в больницу, — тогда обострилась моя болезнь. К сожалению, этот ход оказался не совсем продуманным. Вместо него следовало бы прижать черных ходом в пункт 58. Это укрепило бы позицию белых в правом нижнем углу. Хотя черные и угрожали разрезанием в центре, вряд ли бы они на это пошли; а если бы и разрезали, все равно особого ущерба белым не причинили бы. Защити белые на сотом ходе свою позицию — черным не удалось бы так легко победить.

Тем не менее раскритикованный мастером сотый ход белых был не так уж и плох, сваливать на него проигрыш белых ни в коем случае нельзя. Отакэ сказал потом, что атаковал в центре в расчете на то, что мастер соединится. Да и все остальные были уверены, что белым следует соединиться.

Если говорить честно, записанный сотый ход белых наверняка был известен Отакэ еще три месяца назад. После этого ему не оставалось ничего другого, как вторгаться 101-м ходом в позицию белых справа внизу. Даже нам, любителям, было ясно, что для вторжения годится лишь один ход — тоби,который и был сделан. И этот очевидный ход Отакэ до 12 часов, то есть до обеденного перерыва, так и не сделал.

В обеденный перерыв Сюсай вышел во двор, что случалось с ним редко. Ветви слив и иголки сосен сверкали на солнце. Распустились цветы вечнозеленой аралии и лигуларии. Камелия под окном комнаты Отакэ выбросила один-единственный скомканный цветок. Мастер остановился и долго смотрел на него.

Во второй половине дня на раздвижную дверь- сёдзиигрового зала упала тень сосны. Прилетела белоглазка и защебетала неподалеку от нас. В пруду перед верандой плавали карпы. В гостинице «Нарая» в Хаконэ карпы были цветные, в этой — обыкновенные.

Отакэ все никак не мог сделать 101-й ход, и мастер, как и следовало ожидать, медленно, словно засыпая, закрыл глаза.

Ясунага, игрок четвертого дана, прошептал: «Да-а, очень трудная задача…», присел и тоже закрыл глаза.

В чем же здесь трудность? Я даже заподозрил, что Отакэ нарочно не хочет делать прыжок в пункт 1?13 и думает над другим ходом. Организаторы нервничали, а Отакэ впоследствии, когда участники партии делились своими впечатлениями, сказал, что колебался, не зная, делать ли прыжок в пункт Я13 или просто продлиться в пункт ИМ.Мастер тоже потом сказал: «Преимущества и недостатки этих ходов очень трудно оценить». Так или иначе, на первый ход после возобновления игры Отакэ потратил три с половиной часа, и это произвело на всех неприятное впечатление. Пока он раздумывал, осеннее солнце склонилось к западу и включили свет.

Мастер сделал 102-й ход за пять минут — белый камень врезался между двумя черными. Над 105-м ходом Отакэ вновь задумался и думал 42 минуты. За первый игровой день в Ито было сделано всего пять ходов и был записан 105-й ход черных.

Сюсай потратил в этот день не более десяти минут, Отакэ — 4 часа 14 минут.

Общий расход времени с начала партии у черных составил 21 час 20 минут и перевалил за половину выделенного им огромного ресурса в 40 часов.